М.: Центрполиграф, 2013. 351с. – ISBN 978-5-227-04706-9, +16.
Роман принадлежит перу молодого писателя, выпускника факультета журналистики МГУ Степана Суздальцева. Автор описывает в нем жизнь петербургского света 1837 года, рассказывая современным читателям увлекательную историю, в которой реальные герои действуют наряду с вымышленными персонажами, а исторические факты настолько переплетены с фантазиями автора, что создается впечатление, будто читатели сами являются героями повествования эпохи Николая I. В романе описан безумный мир аристократии с его интригами, влюбленностями и приключениями. Но главное в этом прекрасном мире – Гордость, Любовь и Честь.
В романе показан столичный свет 1837 года. Многочисленные реальные персонажи столь тесно соседствуют там с вымышленными героями, а исторические факты так сильно связаны с творческими фантазиями автора, что у читателя создается впечатление, будто он и сам является героем повествования, с головой окунаясь в николаевскую эпоху, где звон бокалов с искрящимся шампанским сменяется звоном клинков, где за вечерними колкостями следуют рассветные дуэли, где незаконнорожденные дети состоят в родстве с правящей династией. Это безумный и прекрасный мир, полный интриг, влюбленностей и приключений.
Иван Панкеев, профессор МГУ, д-р филологич. наук? о романе Степана Суздальцева:[i][/i]
Роман о 1837-м; действие происходит в эпоху Николая I. Уточняю потому, что мы привыкли сразу реагировать на даты: если 1825 – то декабристы, 1812 – Бородино, 1917?— революция и т. д. Что случилось во второй половине 1837-го? Пушкин уже погиб (впрочем, о нём в романе?— ни одной мысли, что, вероятно, объяснимо авторской позицией: писать не о личностях, которые привлекают самим своим именем, а об отношениях и характерах). Иных особых историко-культурных ассоциаций не возникает.
Не в дате дело. С. Суздальцев пишет людей; не о людях, как это делают многие литераторы, а именно?— людей, как это делают живописцы. И здесь обязательно надо подчеркнуть, что одна из главных заслуг автора (она же?— удача книги) в том, что «как написано» органично переплетено с «о чём написано».
Мы живём во время сюжетов при отсутствии стилей. Это всё равно, что жить в окружении скелетов, которые в целом похожи друг на друга; у них нет цвета кожи, выражения глаз, тембра голоса и неповторимости жеста. И вдруг появляется исторический роман, возрождающий в памяти воспоминание о первом знакомстве с прозой Льва Толстого. Я не сравниваю романы; я говорю о языке, о стиле, о живом дыхании времени; о точности описаний, наконец. Можно с секундомером проверить, мог ли герой успеть в конкретной ситуации дойти от Зимнего до Мойки и облегчённо вздохнуть?— да, именно столько времени ему и надо было. Что ели и пили, как одевались, как дрались на дуэли, где находились дома и имения, как, наконец, говорили друг с другом, - всё это и многое иное в романе достоверно, словно С. Суздальцев пишет не по изученным документам и в соответствии со своим вымыслом, а – по личным воспоминаниям или дневникам. Впрочем, и сам автор во «Введении» делает признание, которое я склонен считать более чем литературным приёмом: «Сидя в гостиной своего дома, я великое множество раз покидал эту реальность, перемещаясь в Санкт-Петербург девятнадцатого столетия, где являлся безмолвным свидетелем событий, о коих речь пойдёт ниже. Всё, что я опишу, произошло у меня на глазах. Я великое множество раз возвращался туда и наблюдал за происходящим снова и снова, подмечая ранее не замеченные детали…». Комментировать не стану, поскольку уже сказал о положительно удивившей и обрадовавшей меня точности в описании именно деталей, без чего настоящего исторического романа быть не может.
Пересказать сюжет сложно: одни только отношения графа Воронцова, князей Суздальского, Ланевского, Демидова, Голицына, Шаховского, маркиза Ричарда Уолтера Редсворда и членов их семей займут десяток страниц. А ещё - трагический образ Германа Модестовича Шульца; а ещё – не привычная схема, а вот именно живой в своих чувствах и поступках император Николай I; а ещё?— Балашовы, Болдинские, Турчаниновы, Курбатовы… И над всеми – Любовь как сила жизни; как ответ души перед Богом; как мать Чести. Каждая из 22 глав романа снабжена эпиграфом; и эпиграфы эти демонстрируют и подтверждают умение автора из обилия жемчужин (Пушкин, Грибоедов, Шекспир, Мор) выбирать драгоценнейшие; это уважение к языку, распространённое на весь роман, и сделает произведение С. Суздальцева не только читаемым, но и перечитываемым.
Роман принадлежит перу молодого писателя, выпускника факультета журналистики МГУ Степана Суздальцева. Автор описывает в нем жизнь петербургского света 1837 года, рассказывая современным читателям увлекательную историю, в которой реальные герои действуют наряду с вымышленными персонажами, а исторические факты настолько переплетены с фантазиями автора, что создается впечатление, будто читатели сами являются героями повествования эпохи Николая I. В романе описан безумный мир аристократии с его интригами, влюбленностями и приключениями. Но главное в этом прекрасном мире – Гордость, Любовь и Честь.
В романе показан столичный свет 1837 года. Многочисленные реальные персонажи столь тесно соседствуют там с вымышленными героями, а исторические факты так сильно связаны с творческими фантазиями автора, что у читателя создается впечатление, будто он и сам является героем повествования, с головой окунаясь в николаевскую эпоху, где звон бокалов с искрящимся шампанским сменяется звоном клинков, где за вечерними колкостями следуют рассветные дуэли, где незаконнорожденные дети состоят в родстве с правящей династией. Это безумный и прекрасный мир, полный интриг, влюбленностей и приключений.
Иван Панкеев, профессор МГУ, д-р филологич. наук? о романе Степана Суздальцева:[i][/i]
Роман о 1837-м; действие происходит в эпоху Николая I. Уточняю потому, что мы привыкли сразу реагировать на даты: если 1825 – то декабристы, 1812 – Бородино, 1917?— революция и т. д. Что случилось во второй половине 1837-го? Пушкин уже погиб (впрочем, о нём в романе?— ни одной мысли, что, вероятно, объяснимо авторской позицией: писать не о личностях, которые привлекают самим своим именем, а об отношениях и характерах). Иных особых историко-культурных ассоциаций не возникает.
Не в дате дело. С. Суздальцев пишет людей; не о людях, как это делают многие литераторы, а именно?— людей, как это делают живописцы. И здесь обязательно надо подчеркнуть, что одна из главных заслуг автора (она же?— удача книги) в том, что «как написано» органично переплетено с «о чём написано».
Мы живём во время сюжетов при отсутствии стилей. Это всё равно, что жить в окружении скелетов, которые в целом похожи друг на друга; у них нет цвета кожи, выражения глаз, тембра голоса и неповторимости жеста. И вдруг появляется исторический роман, возрождающий в памяти воспоминание о первом знакомстве с прозой Льва Толстого. Я не сравниваю романы; я говорю о языке, о стиле, о живом дыхании времени; о точности описаний, наконец. Можно с секундомером проверить, мог ли герой успеть в конкретной ситуации дойти от Зимнего до Мойки и облегчённо вздохнуть?— да, именно столько времени ему и надо было. Что ели и пили, как одевались, как дрались на дуэли, где находились дома и имения, как, наконец, говорили друг с другом, - всё это и многое иное в романе достоверно, словно С. Суздальцев пишет не по изученным документам и в соответствии со своим вымыслом, а – по личным воспоминаниям или дневникам. Впрочем, и сам автор во «Введении» делает признание, которое я склонен считать более чем литературным приёмом: «Сидя в гостиной своего дома, я великое множество раз покидал эту реальность, перемещаясь в Санкт-Петербург девятнадцатого столетия, где являлся безмолвным свидетелем событий, о коих речь пойдёт ниже. Всё, что я опишу, произошло у меня на глазах. Я великое множество раз возвращался туда и наблюдал за происходящим снова и снова, подмечая ранее не замеченные детали…». Комментировать не стану, поскольку уже сказал о положительно удивившей и обрадовавшей меня точности в описании именно деталей, без чего настоящего исторического романа быть не может.
Пересказать сюжет сложно: одни только отношения графа Воронцова, князей Суздальского, Ланевского, Демидова, Голицына, Шаховского, маркиза Ричарда Уолтера Редсворда и членов их семей займут десяток страниц. А ещё - трагический образ Германа Модестовича Шульца; а ещё – не привычная схема, а вот именно живой в своих чувствах и поступках император Николай I; а ещё?— Балашовы, Болдинские, Турчаниновы, Курбатовы… И над всеми – Любовь как сила жизни; как ответ души перед Богом; как мать Чести. Каждая из 22 глав романа снабжена эпиграфом; и эпиграфы эти демонстрируют и подтверждают умение автора из обилия жемчужин (Пушкин, Грибоедов, Шекспир, Мор) выбирать драгоценнейшие; это уважение к языку, распространённое на весь роман, и сделает произведение С. Суздальцева не только читаемым, но и перечитываемым.