Известный писатель Август фон Коцебу защищал знаменитую мадам Рекамье от немецких
журналистов, которые распустили слух, будто хозяйка дома, устроив бал, улеглась в полночь в
постель и всех гостей принимала у себя в спальне. Нет, заявляет Коцебу, все было не так:
«Прелестная хозяйка внезапно заболела, притом очень серьезно, и чтобы не нарушать всеобщего
веселья, тайком удалилась в спальню, и там ее навещали лишь ближайшие подруги»
Б0
. Напротив,
по рассказу И. Ф. Рейхардта, мадам Рекамье встречает гостей вопросом: «А не хотите ли вы
поглядеть на мою спальню?»
61
. Визит в спальню — не пустое, допущенный в спальню лицезреет
интимный портрет того самого «я», что обстраивается своим домом — своим миром. Этот
интимный центр мира с упоением воссоздает Рейхардт: перед сплошной зеркальной стеной вы-
сится — что бы? — «эфирная постель богов — все белое из тончайших материй Индии, все словно
наведено дыханием». И, конечно, у постели — «прекрасная античная форма, исключительно
богатая, но не перегруженная, и с тончайшими бронзовыми накладками» и т. д. и т. п. «Когда
мадам Рекамье лежит в постели, она видит себя —
" Boehn M. von. Op. cit., S. 378—380, 381, 383. « Ibidem, S. 408, 414.
" В значительно меньшей степени это относится к русскому интерьеру той эпохи, в которой, видимо, надо всем берет верх
естественность уюта, мягкая и плавная нервсчлененность «моего» и общего — того, что для меня, и того, что для других.
Вероятно, играет тут свою роль нередко и ограниченность богатства, но, главное, «натуральность» его происхождения — не от
финансовых махинаций и торговых сделок, а со своей земли. Отсюда спокойная уверенность (богатство основано на «простом
товаре») вместо нервно-поспешного экзиби-ционизма Запада.
49
Белинский В. Г. Собр. соч. в 3 т., т. 1. М., 1948, с. 407.
60
Kotzebue A. von. Erinnerungen aus Paris im Jahre 1804, Bd. 1. Berlin, 1804, S.
183.
51
Reichardt J. F. Vertraute Briefe aus Paris 1802/1803. Hrsg. von E. Weber, Berlin, 1981, S. 71.
246
А. В. Михайлов
с головы до пят — в зеркале»
52
. В принципе весь дом превращается в салон, в общедоступное для
своих, для людей своего круга — выставленная напоказ субъективность малого мира. Человеку некуда
скрыться в этом присвоенном себе мире, переполненном культурно-историческими ценностями и
аллюзиями, ассоциациями,— некуда скрыться от себя самого.
Чуть ниже социальный ранг — и полярность гостиной и спальни выступает явственнее; так, в
неаристократических бюргерских домах, пишет Вилли Гейсмейер, исследователь немецкого
бидермейера, гостиная большую часть года просто пустует, так что там нет даже и мебели, а спальня
часто устраивается в закутках без света и воздуха
53
. Дом Гете в Веймаре — не из бедных, но и там
спальня, пожалуй, самая «худая» комната: не закуток — логовище; она вызвала восклицание С. П.
Шевырева: «Простота до скупости»
54
. В богатом французском доме все совершенно иначе. Вновь
Коцебу о мадам Рекамье: «Что лестница в ее доме — живой цветник, в том лишь деликатность вкуса.
Что комнаты ее драпированы шелком, что в них находятся предметы и украшения из бронзы, что
камины в них — беломраморные, зеркала очень большие и т. д., боже мой! так ведь это и пристало
богачу. Настоящей же роскоши... я нигде у нее не заметил; роскошное изящество — вот как следует
это называть, да и то это у нее лишь в нескольких комнатах. Прихожая, две гостиные, спальня, кабинет
и столовая — смотри ты, вот и все; и едва ли германская petite maitresse довольствовалась бы, при
таком богатстве, столь немногим»
55
. Из описания следует, что «своему» в этом доме нет места,— это
вовсе вывернутая наружу субъективность.
«Я» в этом стиле выходит в сферу как бы объективных форм. Нужно заметить, что, вообще говоря,
сущность стиля эпохи, сущность ее самопонимания и того, что она на деле «ловит» — неповторимым
образом усматривает в культурной истории, следует искать не только в натуре, т. е. в самом реальном
интерьере, а во встрече натуры и искусства, художественного отражения натуры. Искусство иной раз
«фантазирует», зато оно яснее и откровеннее высказывает самопостижение эпохи, ибо сосредота-
чивается на нем.
Картина Давида «Мадам Рекамье» (1800) — лаконичное до аскетизма произведение, изображен сам
персонаж
Идеал античности и изменчивость культуры
247
и только три предмета — светильник, кушетка и подставка, все «строго» в античном стиле — kline,
hypopodion, lychnos. Есть нечто археологическое в этой работе, которая доводит до самой чистоты
стилистическое изыскателъ-ство эпохи, но Давид еще стремится придать всему полную
естественность. Длинное «античное» платье мадам Рекамье естественными складками спадает на kline
(как бы ему еще спадать?), и поза мадам Рекамье непринужденна. Это не интерьер в обычном
понимании, а нечто более тонкое — портрет стиля эпохи, какой эпоха хотела бы себя видеть. Шестью
годами раньше Давиду удалось превратить изображение мертвого тела Марата в ванне, куда тот
забрался отнюдь не из каких-то возвышенных или простых гигиенических соображений, в нечто
монументальное, в суровое надгробие героя
56
, причем и тут Давид сводил изображение к крайнему