превосходен, но выправка волонтеров вызывает возмущение. В качестве лиц, назначающих своих
начальников, они считаются с ними не больше, чем обыкновенно считаются со своими креатурами, и
это происходит оттого, что они выбирают без всякого внимания к военным талантам и к моральному
превосходству кандидатов. А ведь дело совсем не в том, чтобы быть патриотов, а в том, чтобы уметь
защищать родину. Я видел здесь, что волонтерские батальоны везут за собою по двадцати или больше
телег, когда они находятся в движении, и что эти телеги так полны женщинами, детьми, колыбелями,
что не остается никакого места для больных и для солдатской клади». В это же время представители
Конвента при северной армии Карно и Дюкенуа писали Конвенту: «Волонтеры не хотят подчиняться
никакой дисциплине, они являются бичем своих хозяев и приводят в отчаяние деревни. Рассеянные по
постою, где они только шляются, они подвергаются опасности быть рассеяными и изрубленными
сколько-нибудь предприимчивым неприятелем... Мы не знаем, что делает военное бюро, но наши
волонтеры всегда голые. Нужно признаться, что это бездонная бочка: едва солдат получает башмаки,
как он уже идет их продать. Некоторые продают даже свое платье и свои ружья». Несколько позднее
они же пишут: «Дух жадности обуревает всех и губит все; честь уже не при чем... Невозможно
исчислить все зло, которое произвела система замены рекрутов. Из нее вытекает, что люди привыкли
продаваться, подобно скотине, что они сделали
- 60 -
себе ремесло из дезертирства, для того, чтобы продаваться пять или шесть раз в разные батальоны, и
что крепкие люди, которые должны были итти в поход, заменяют себя хромыми, пьяницами и
безпутными. Это урок для будущего». Еще позднее, сообщая о взятии одного пункта у неприятелей и о
последовавшем вслед за этим грабежом, Карно пишет Конвенту: «Солдаты почти все были более или
менее пьяны. На каждом шагу кто-нибудь падал... Их мешки были так полны наворованными вещами,
что они не могли их нести... Невозможно думать о каком бы то ни было последовательном завоевании с
такими войсками, как бы они ни были храбры. Ничто не может устоять против их первого удара. Но как
только он нанесен, разнузданность начинается повсюду, и если бы неприятель сумел повернуть назад,
он бы мог произвести страшную резню» . Другие комиссары Конвента, Дюбуа-Крансе, Девиль,
Гаспарен, Альбит, требуют немедленного введения в жизнь декрета об амальгаме. Девиль сообщает,
между прочим, любопытные факты, показывающие, как сильно было среди линейных войск нежелание
объединяться с волонтерами и принимать их форму, ибо согласно декрету, общей формою должен был
быть синий мундир волонтеров, а не белый — линейных войск. Девиль пишет: «Соперничество между
линейными войсками и волонтерами становится все более острым. Каждый день полковникам
волонтеров предлагают место капитана в линейных войсках. Каждый день, вопреки закону, дают новую
одежду линейным солдатам. Есть основание опасаться, что вскоре линейный солдат будет краснеть от
мысли стать равным волонтеру... Я не вижу другого лекарства против возможных несчастий, как
немедленное образование полубригад по мере того, как будут соединяться два волонтерских батальона
с одним линейным, и немедленно же дать форму национальной гвардии всем линейным солдатам. Это
изменение
- 61 -
формы будет стоит расходов, но я отвечаю, что республика выиграет от него во сто крат, ибо всякое
различие будет устранено».
Конвент прекрасно понимал что все эти меры были действительно необходимы, но для того, чтобы их
провести, нужно было преодолеть очень энергичное сопротивление левой, а между тем, якобинцы
усиливались все больше и больше. После того, как 31-го мая 1793 года из Конвента были исключены
все наиболее видные жирондисты, у якобинцев, оказалось большинство, и все направление политики
перешло в руки их вождей. Дантон еще сохранял свою власть, но ему становилось все труднее бороться
с возраставшим влиянием Робеспьера. 27-го июня Дантон должен был покинуть Комитет
Общественного спасения, которым он руководил, и уступить власть Робеспьеру и его ближайшим