формы мышления. Однако мнение обязательно предполагает наличие интенционального
объекта {«S уверен, что ...»), тогда как ощущение (отличное от восприятия) не требует
такового («S почувствал боль», «S больно» или «У 5 боль»). Здесь также полезно заметить,
что, с точки зрения Брентано, то, что мы обычно называем восприятием, то есть восприятие
внешнего, интерсубъективно данного объекта (некоторого подходящего рода), не
обнаруживает признака интенциональности, свойственного ментальным явлениям. «Строго
говоря, — утверждает он,— внешнее восприятие не является восприятием... внутреннее
восприятие [Wahrnehmung]—вот ... единственный вид восприятия, обладающий непосредст-
венной очевидностью».
Таким образом, даже если бы и существовали сущности ментального или психологического
типа, то и тогда еще оставалось бы неизвестным, все ли они находятся в одинаковом
отношении к физическим сущностям и должны ли они находиться в таком отношении.
Подобное положение сохраняется, даже если мы вообще отрицаем существование
психических сущностей или еще не определили, о каких сущностях можно в точности
сказать, что они существуют по отношению к нашему языку физических объектов. Конечно,
ясность в вопросе о принятых допущениях необходима. Однако если бы наука и
философский прогресс зависели от достоверного установления природы всего
существующего, то, откровенно говоря, у нас было бы очень мало шансов добиться хотя бы
самых скромных успехов. В любом слу- ' чае, признав онтологическую нейтральность чисто
грам-;
магического отношения референции, материализм | требует, чтобы предполагаемые
психические сущности ка-| ким-либо образом (например, предикативно) переинтер-,
претировались в терминах физических тел, материаль-| ных сущностей или по крайней мере
сущностей, подхо-1 дящим образом связанных с материальными сущностя-j ми. Не
исключено, что это ограничение может статы общим местом. 1
Поэтому далее необходимо продвигаться диалектиче-j ски. Если мы в предварительном
порядке допустим су-| ществование психических и физических сущностей, или;
иначе говоря, признаем, что и психические, и физически» состояния являются реальными
состояниями, то тогді следует—например, вместе со Смартом [1962]—задаті
74
совершенно естественный вопрос: можно ли говорить о тождестве этих сущностей (и если
можно, то в каком смысле) ? (Здесь и в дальнейшем мы называем «сущностью» любую вещь,
о которой можно сказать, что она находится в отношении самотождественности; такая
манера речи, как уже отмечалось, должна быть онтологически нейтральной — например, нам
может понадобиться говорить о самотождественности свойств или состояний.) Однако, даже
согласившись с такой постановкой вопроса, мы по многим соображениям вынуждены будем
признать разнородность тех объектов, которые можно квалифицировать как сущности
физического или материального типа.
Дело в том, что решение, предлагаемое Смартом, требует тождества состояний, но состояния
(а также в этом плане процессы и события), хотя они и могут быть материальными
сущностями некоторого рода, нельзя отнести к классу физических объектов, таких, как
камни, планеты, деревья и собаки. В результате получается, что, даже если бы мы защищали
некоторую теорию тождества (или, как у Рорти [1965], некоторую форму эли-минативного
материализма, то есть «несостоявшуюся» теорию тождества), мы все же должны были бы
спросить себя, какова же природа того, что мы таким образом отождествляем. Говорим ли мы
как о самотождественных о состояниях, телах, процессах, событиях, составных частях,
субстанциях или свойствах? Очевидно, что такой вопрос представляет опасность для
основного содержания любой программы, претендующей на звание редукционистской. Тем
не менее, признав существование психических «сущностей» (в указанном ранее смысле), мы