стариками. Этот аспект деятельности ордена играл важную роль и в Средние века. Редкий
город средних размеров в Германии обходился без госпиталя, церкви или монастыря, память
о которых хранят сегодня названия улиц. На службе у местных коммун орден сохранил
память о традициях прошлого.
Сегодня Немецкий орден поставляет священников для немецких землячеств в других
странах, особенно в Италии и Словении. В этом он вернулся к еще одному аспекту своей
изначальной миссии – духовной заботе о немцах, которых обходили вниманием другие
ордена.
Позднейшая история подсказывает, что тевтонским рыцарям в Пруссии не стоило
рассматривать себя исключительно как территориальное государство. Можно понять, почему
они делали это – если вспомнить их изгнание из Трансильвании, потерю Святой Земли,
разгром тамплиеров и зависть Ладислава Короткого. Труднее понять, почему они забыли о
своей первоначальной обязанности – быть крестоносцами. Когда-то крестовый поход был
категорией вне государственной, так что рыцари могли бы добиваться обращения
Миндаугаса и его подданных без того, чтобы вначале завоевать их земли. Им достаточно
было бы присутствовать при его христианской коронации. К несчастью, обретение орденом
Западной Пруссии и Данцига сделало поляков из традиционных союзников ордена его
смертельными врагами, так что рыцари стали рассматривать дальнейшие территориальные
завоевания как средство защитить себя. Как только они убедили себя, что будут в
безопасности, лишь завоевав всю Пруссию, а также Самогитию – чтобы обеспечить
сухопутный путь в Ливонию,– они были обречены. Времена менялись, а рыцари оставались
приверженными старым идеям.
Самогития была потеряна в 1410 году, факт, который орден более или менее признал в
Договоре в Мельно в 1422 году. Но многие годы рыцари продолжали обманывать себя,
считая, что традицию крестовых походов еще можно возродить. Хуже того, теперь они были
уверены, что ничего нельзя сделать, пока орден не отомстит за свое поражение при
Танненберге и поражения, последовавшие за этим. С давних пор рыцари были убеждены, что
брату-рыцарю не прилично приходить на празднество, где, подобно привидению, он срывал
всякую возможность веселья. Этот самообман стал злым роком ордена, сделав невозможным
разрыв с прошлым.
Суммируя вышесказанное, можно заключить, что все, что происходило после
Грюнвальдской битвы, было длительным и часто незапланированным изменением целей и
задач существования ордена. На смену устаревшим идеям крестовых походов приходили
другие. Это был болезненный процесс, и орден дорого заплатил за него. Будущее ордена
частично определялось людьми, «стоявшими у руля» в это время, частично – событиями, не
подвластными им. У истории собственные правила, и люди должны им следовать.
Тевтонские рыцари использовали свои шансы в XIV веке и процветали. Когда же история
поставила новые условия и орден не смог адекватно ответить на них, он распался на три
части. Две из них – в Пруссии и в Литве – исчезли в XVI веке. Третья выжила, в итоге найдя
свою маленькую, но полезную нишу в обширном строении современной католической
церкви.
Что осталось от орденского политического наследия, так это яркие исторические
символы. Литовцы и поляки помнили злодеяния, приписываемые крестоносцам, а немцы
предпочитали помнить только лишь о своих славных победах.
В этих обстоятельствах следует избегать недопонимания обстоятельств, которые
относятся скорее к современной истории, чем к Средневековью. Литва и Польша исчезли как
государства в XVIII веке, в то время как Германия стала державой, более ориентированной
на восток, которая связывала свои традиции и идеи со средневековой Пруссией. Это
обстоятельство заставило последующие поколения рассматривать средневековые крестовые
походы в Восточной Европе (и вообще миграцию на восток немцев, евреев и поляков,
известную как Drang nach Osten ) как первую ступень германского империализма, а затем
как предтечу нацизма. Историки должны разделить вину за такое чересчур упрощенное