преступлений   путем   запрета   неразумных   деяний.   Законодательство   не   задается
мыслью   об   основаниях   и   правильности   классификации   преступных   деяний,   но
Уложение   царя   Алексея   Михайловича,   согласно   своей   классификации,   в   такой
последовательности (хотя и не без отступлений) излагает уголовные преступления:
преступления против религии (гл. I) и против государства (гл. II), против порядка
управления (гл. IV, V, VI, VII, IX) и суда (гл. X, XIV), против законов о состояниях (гл.
XIX), против прав частных лиц (гл. XXI, XXII).
Как же в Соборном Уложении рассматриваются преступления против религии и
церкви?   Несмотря   на   то,   что   Московское   государство   приняло   в   значительной
степени   теократический   характер,   оно   по   сравнению   с   современными   ему
католическими и протестантскими странами, отличается меньшим вмешательством
в   дело   веры.   По   крайней   мере   преступления   против   веры,   никак   не
рассматриваемое   в   судебниках,   впервые   упоминаются   лишь   в   Уложении   царя
Алексея Михайловича. Закон не допускает “хулы” на святыню христианскую (Христа,
Святую   Богородицу,   Святой   крест,   святых),   считая   это   “богохульством”.   Однако
такое преступление могло быть совершено не только христианами, но и людьми
других  вероисповеданий  (“будет кто иноверцы какия-нибудь  веры,   или   и русской
человек возложит хулу на господа…”), и мера наказания была им очень суровая (“…
того сжечь”; гл. I, ст. 1). “Совращение” (именно в мусульманскую веру — обрезание)
из православия “насильством” или по согласию — “обманом”, безразлично, ведет
совратителя к смертной казни через сожжение (гл. XXII, ст. 24). Закон умолчал о
совращении   в   другие   религии   (буддизм,   иудаизм),   потому   что   не   предполагал
практической   возможности   подобных   случаев,   но   о   совращении   в   другие
христианские  вероисповедания  он  мог  умолчать намеренно;  между   тем  практика
распространяла   применение   этой   статьи   и   на   последний   род   деяний.
“Вероотступничество”   не   подлежало   уголовному   суду   государства:   совращенный
отдавался на суд церкви.
“Насильственное обращение в православие” не предусматривается в кодексах, но
определяется в наказах воеводам (астраханским 1628 г.): “Наказати всякими мерами
и   накрепко   с   угрозами,   чтобы   тайн   в   неволю   не   крестили”.   В   этом   выразилась
древняя   русская   веротерпимость,   которая   постепенно   ослабевала   в   Московском
государстве, огромная масса подданных исповедовала нехристианские религии.
“Волхвование   и   чародеяние”,   на   которые   ранее   было   обращено   внимание   (в
церковных уставах и в практике), теперь не так интересует государство; впрочем,
постановления Стоглава о них были подтверждены особым указом: “К волхвам бы и
к  чародеям,   и   к  звездочетам  волхвати   не   ходили”   под   угрозой  царской   великой
опалы и ответственности перед духовным судом. В Уложение это постановление не
вошло.   В   Московском   государстве   редко   встречались   случаи   уголовного
преследования волшебства,   что  объясняется   ослаблением   языческих   верований.
Мысль о волшебстве направляется на успехи научных знаний и изобретений. “Ереси
и   расколы”   также   не   входят   в   круг   предметов   уголовного   законодательства,   что
указывается в Уложении.
“Умышленный   перерыв   литургии”,   за   который   Уложение   (ст.   1,   2)   полагает
смертную казнь,   есть не   только преступление   против церковного   благочиния,  но
может быть и проявлением фанатизма неверующих. Этим можно объяснить тяжесть
наказания сравнительно с деянием, определяемым следующей статьей Уложения
(ст. 1, 3), а именно: оскорбление священнодействующих в церкви и произведенный
этим “мятеж” — тот же перерыв богослужения, карается лишь торговой казнью —
наказанием, повторяемым несколько раз на торгу при большом скоплении народа