
тем переписывал от начала до конца. Один из друзей Анри Матисса, который ему позировал, рассказал мне, 
что тот имел обыкновение по десять раз снова и снова начинать свои рисунки, день за днем выбрасывая их в 
корзину, чтобы остановиться только на последнем, где находил наконец, как он думал, чистоту и простоту 
линий. К несчастью, я не Анри Матисс. И я даже не уверен, что последний вариант моего текста будет 
самым ясным, наиболее соответствующим тому, что я думаю или пытаюсь думать. Чтобы утешиться, я 
повторял себе изречение английского историка Фредерика У. Мейтленда (1887), гласящее, что «простота— 
не отправная точка, а цель»
2
, порой же, при определенном везении, завершающий момент. 
ПРИМЕЧАНИЯ 
1
  Accarias de Serionne J. Les Interets des nations de I'Europe developpes relativement аи commerce. 1766 (в частности, с. 270). 
2
 Maitland F. W. Domesday book and Beyond. (2nd ed.), 1921, p. 9. «Simplicity is the outcome of technical subtlety; it is the goal, not 
the starting point».       : 
Глава 1       ОРУДИЯ ОБМЕНА 
На первый взгляд экономика — это две огромные зоны: производство и потребление. В первой все 
начинается и возобновляется, во второй все завершается и уничтожается. «Общество, — говорит Маркс, — 
не может перестать производить, так же как оно не может перестать потреблять»
1
. Истина общеизвестная. 
Прудон говорил почти то же самое, когда утверждал, что единственная очевидная цель человека — работать 
и есть. Но между двумя этими мирами втискивается третий, тонкий, но живой, как речушка, и тоже 
узнаваемый с первого взгляда: обмен, или, если угодно, рыночная экономика. На протяжении столетий, 
которые изучаются в этой книге, она несовершенна, прерывиста, но уже навязывает себя — и она 
определенно революционна. В рамках целого, которое упорно тяготеет к рутинному равновесию и выходит 
из него разве только для того, чтобы снова к нему же возвратиться, она представляет зону перемен и но-
ваций. Маркс ее обозначает как сферу обращения
2
 — выражение, которое я по-прежнему продолжаю 
считать удачным. Несомненно, слово «обращение», пришедшее в экономику из физиологии
3
, охватывает 
слишком много вещей сразу. Если верить Ж. Шеллю, издателю полного собрания сочинений Тюрго
4
, 
последний подумывал о том, чтобы написать «Трактат об обращении», где шла бы речь о банках, системе 
Лоу, кредите, денежном курсе и торговле, наконец, о роскоши, т. е. почти обо всей экономике, как ее тогда 
понимали. Но разве термин «рыночная экономика» не приобрел сегодня также расширительный смысл, 
который бесконечно превосходит простое значение обращения и обмена?
5
 
Итак, три мира. В первом томе этого труда мы отвели главную роль потреблению. В последующих главах 
мы займемся обращением. Очередь 
Глава 1. ОРУДИЯ ОБМЕНА 
трудных проблем производства наступит последней
6
. Не то чтобы можно было бы оспаривать мнение 
Маркса или Прудона о них как о важнейших. Но наблюдающему в ретроспективе, а именно таков историк, 
трудно начинать с производства — области запутанной, которую нелегко очертить и которая еще 
недостаточно описана во всех своих деталях. Напротив, обращение обладает тем преимуществом, что легко 
доступно наблюдению. В нем все подвижно и говорит об этом движении. Шум рынков безошибочно 
достигает наших ушей. Право же, без всякой похвальбы, я могу увидеть купцов-негоциантов и 
перекупщиков на площади Риальто в Венеции около 1530г. из того же окна дома Аретино, который с 
удовольствием ежедневно созерцал это зрелище
7
. Могу войти на Амстердамскую биржу 1688 г. и даже 
более раннюю и не затеряться там — я едва не сказал: играть на ней, и не слишком бы при этом ошибся. 
Жорж Гурвич сразу же возразил бы мне, что легко наблюдаемое рискует оказаться ничтожным или 
второстепенным. Я не так в этом уверен, как он, и не думаю, что Тюрго, взявшийся за весь комплекс 
экономики своего времени, был бы совершенно не прав, выделив обращение. И потом, генезис капитализма 
жестко привязан к обмену — разве это не заслуживает внимания? Наконец, производство означает 
разделение труда и, значит, обязательно обрекает людей на обмен. 
Впрочем, кому бы пришло в голову действительно преуменьшать роль рынков. Даже простейший рынок — 
это излюбленное место спроса и предложения, место обращения к услугам ближнего, без чего не было бы 
экономики в обычном понимании, а только жизнь, «замкнутая» (по-английски «встроенная», embedded) в 
самодостаточности, или не-экономика. Рынок — это освобождение, прорыв, возможность доступа к иному 
миру: возможность всплыть на поверхность. Деятельность людей, излишки, которые они обменивают, мало-
помалу проходят через этот узкий пролом, поначалу с таким же трудом, с каким проходил через игольное 
ушко библейский верблюд. Затем отверстия расширились, число их возросло, а общество в итоге сделалось 
«обществом со всеобщим рынком»
8
. В конечном счете и, значит, с запозданием; и в разных областях это 
никогда не случалось ни одновременно, ни в одной и той же форме. Следовательно, не существует простой 
и прямолинейной истории развития рынков. Здесь бок о бок сосуществуют традиционное, архаичное, новое 
и новейшее. Даже сегодня. Конечно, легко набрать наглядные картинки, но их невозможно точно соотнести 
друг с другом. И это относится даже к Европе, случаю привилегированному. 
Не связана ли эта в некотором роде наводящая на размышления трудность также и с тем, что поле нашего 
наблюдения, время с XV по XVIII в., все еще недостаточно по своей продолжительности? Идеальное поле 
наблюдения должно бы было простираться на все рынки мира с момента их зарождения до наших дней. Это 
огромная область, которую в недалеком прошлом вознамерился со страстью иконоборца объяснить Карл 
Поланьи
9
. 
ЕВРОПА: МЕХАНИЗМЫ НА НИЖНЕМ ПРЕДЕЛЕ ОБМЕНОВ