они остаются метафорическим обозначением стиля,
ключа постановки — придают всему зрелищу неповто-
римое своеобразие.
Вот не очень точная аналогия: человек, решивший
в наши быстробегущие дни обходиться услугами сол-
нечных часов, наверное, очень мало преуспеет, не прав-
да ли? Но все мы, когда представится случай, непрочь
постоять у дряхлой, выщербленной плиты, полюбопыт-
ствовать, что там показывает стрелка-тень, с тем, од-
нако, чтобы тут же сверить эти данные с показаниями
циферблата, мирно тикающего на левой руке.
Сравнением, постоянным сравнением необычного
для нашего глаза зрелища с тем, что распространено в
наши времена как норма драматического истолкования
характера, — вот чем подкрепляется наше восхищение
пьесами древних корифеев.
Но, конечно, с этим ветхим инструментарием не под-
ступишься к задаче изваять характер современника.
Впрочем, сто лет тому назад такие попытки были до-
вольно часты. К одной из них как раз и относится вто-
рая знаменитая сентенция Энгельса:
— На мой взгляд, личность характеризуется не только
тем, что она делает, но и тем, как она это делает.
Речь шла о пьесе «Франц фон Зикинген». Характер-
ность героев этой пьесы измерялась только по одной
шкале, шкале поступков, шкале что. Драматург подхо-
дил к герою по принципу: сделал — не сделал, совершил—
не совершил, совершил хорошее — совершил нехорошее.
Этакий анкетный подход: был, не был, не имеет, не
привлекался... А ведь каждое из этих был — не был имеет
тысячи оттенков, идущих от своеобразия данного случая
в общем однотипном ряду.
Энгельс объяснил увлеченному автору, что его пер-
сонажи станут объемными только в том случае, если он
воспользуется второй шкалой, шкалой как. Их сопо-
96
ставленй, как сопоставление оси абсцисс и оси ординат
(по одной из них откладываются поступки, а по дру-
гой— индивидуальное самочувствие человека внутри
каждого из этих поступков), позволяет вычертить фи-
гуру персонажа с необыкновенной точностью, выпук-
лостью, убедительностью.
Обычно, говоря о многомерности характера, указы-
вают на Шекспира. Так поступил и Энгельс. Так за мно-
го лет до него поступил и Пушкин. Ведя речь об огра-
ниченности Мольера, он противопоставил всегда одно-
значному Тартюфу Шейлока, у которого доминанта ха-
рактера вовсе не исключает, но даже предполагает до-
полнительные краски.
Классицисты, копировавшие поэтику антиков, уже
откровенно распрямляли, упрощали человеческую ха-
рактерность, сводили ее к одной, заведомо выпячивае-
мой черте, начисто отбрасывая все остальное. Отсюда
неизбежная статичность их персонажей: как здесь в
точности соответствует что. Шекспировские характеры,
напротив, всегда в динамике, ибо их как всегда в проти-
воречии с их что. Противоречие это диалектично: оно-то
как раз и порождает движение, становление характера.
Противоречие это может рождать комедийный эффект,
но способно и к иной эмоциональной окраске.
Все решают дозы, качества, способ проявления про-
тиворечия.
Недавно в английской прессе с горячностью коммен-
тировалась дерзость популярного молодого драматурга,
который объявил, что «Гамлет» — хорошая пьеса, но она
только выиграла бы, не будь в ней истории с призраком.
Вряд ли стоило особенно гневаться. Бесцеремонное
это заявление — по сути своеобразный комплимент
«дедушке Шекспиру». Молодой драматург без разду-
мий принимает «Гамлета» в современный театр, и толь-
ко некоторые излишества интриги его смущают.