«один род, который станет сильнее, чем все остальные» [202, с. 47]. Если общество, во
всех 30—40 родах знающее только отцовское право, для наследников престола делает
исключение, разобщая их между родами матерей, чтобы избежать появления собственно
«королевского» рода, и при этом еще намеренно избирает представителя рода «похуже»,
значит, это общество стремится перекрыть каналы наследственной передачи власти и
богатства. С него довольно уже и тех даров, милостей и привилегий, которыми кабака
успевал осыпать род матери за время своего правления. В следующее правление
возвысившийся род должен уступить дорогу другому. Таким образом, и здесь социальная
мобильность обращала вспять процессы социальной и имущественной дифференциации,
не допуская перехода статуса кабаки из должностного в наследственно-частный,
собственно монархический.
Балангира — социальная категория, порожденная государством. Тем легче и
радикальнее она приводилась в насильственное соответствие с требованиями ужесточав-
шегося режима единовластного деспотического правления. Это особенно бросается в
глаза пр:и сравнении судеб балангира с судьбами батака — родовой знати баганда.
Поскольку в Буганде сохранялся род, необходим был и институт родовых старейшин.
Однако включение его в государство сопровождалось оттеснением на второстепенные
социальные роли и глубоким внутренним перерождением. В административной системе
институт родовых вождей занял место низшего звена: батака, некогда наследственно
возглавлявшие саза, к началу XIX в., за одним-двумя исключениями [203, с. 156], не
поднимаются выше должности старейшины деревни, которую род считает местом
первопоселения, своей исконной землей бутака.
Статус батака не был повсеместно одинаковым в Буганде. Как и следовало
ожидать, по мере удаления от центра страны к ее окраинам — что одновременно было
постепенным переходом от относительно развитых социально-политических форм к более
архаичным — значение и роль батака возрастали. Здесь власть родового вождя была и
весомее, и менее деформированной давлением государственных институтов.
Кстати, и назначаемые кабакой бакунгу и батонголе чувствовали себя на
периферии несколько свободнее и независимее, чем в центре страны, и отчасти тоже при-
спосабливались к местным патриархальным порядкам. Так что происходили не только
подтягивание периферии к уровню исторического центра Буганды, но в какой-то мере и
обратный процесс приспособления насаждаемых центральной властью институтов, к
местной основе, как правило отстававшей по темпам развития от древнего ядра страны.
По той же логике исторического компромисса взаимодействие родовых и
государственных институтов в центре Буганды происходило сложнее, нежели простое
затухание власти батака. С одной стороны, как сообщает А. Муквайя, здесь преобладали
земли кабаки и его семьи, вождей и придворных, а родовые земли — резиденции батака
— ограничивались отдельными деревушками или даже вершинами холмов, где
находились родовые кладбища [171, с. 10]. Таким образом, наблюдалось явное урезание
площади родовых земель, которое, казалось бы, можно истолковать как притеснение бата-
ка и упадок их роли в общественной системе. Так оно и было, разумеется, на самом деле,
но, с другой стороны, есть данные, свидетельствующие, что этот процесс шел сложнее,
чем может показаться с первого взгляда. По данным Л. Фоллерса, в 1884 г. большая часть
вождей в саза Бусиро (одной из древнейших провинций Буганды, расположенной в
пределах ее исторического ядра), были батака [120, с. 78, 80]. В источниках нередки
упоминания о том, что и в центральных саза оставались крепкими родовые связи,
поддерживались постоянные контакты с родовыми вождями, наблюдалось тяготение к
близкому соседству сородичей и т. п. [142, т. II. с. 692].
Однако эти явления, как будто бы свидетельствующие о силе института рода и
родовых старейшин, в значительной степени представляли качественно новые
образования. Государство боролось с родом не только прямыми репрессиями и
дискриминацией батака. Из помехи оно трансформировало его в опору, — поэтому и