Гриненко Г.В. Хрестоматия по истории мировой культуры - Учебное пособие
Подождите немного. Документ загружается.
Настал, видно, миг, когда жизнь уж исчезнуть должна...» Написала она, и не стало ее.
(Исэ моногатари. С. 62—63)
Из «Повести Настала ночь, а спорящие так и не пришли к едино-
о Гэндзи» му мнению. Но вот наконец левые извлекли послед-
Муросаки Сакибу ний из оставшихся у них свитков — свиток с видами Сума, и сердце Гон-
тюнагона затрепетало.
Первые тоже оставили напоследок свой лучший свиток, но что могло сравниться с замечательным
творением Гэндзи, этого удивительного мастера, который, очистив сердце от суетных
помышлений, сумел в движения кисти вложить сокровенные движения души. Все, начиная с
принца Сети, были растроганы до слез.
Когда Гэндзи был в изгнании, многие печалились и сочувствовали ему, но мог ли кто-нибудь
вообразить?.. Только теперь, глядя на свиток, люди словно переносились на пустынный морской
берег, проникали в мысли и чувства изгнанника. Кисть Гэндзи с величайшей точностью
запечатлела место, где жил он долгие годы: никому неведомый залив, дикие скалы... Надписи,
сделанные китайскими скорописными знаками и каной, перемежались трогательными песнями,
которых не найдешь в настоящих суховато-подробных дневниковых записях, — словом, хотелось
смотреть и смотреть без конца. Показанные прежде картины были забыты, и внимание
растроганных и восхищенных зрителей целиком сосредоточилось на свитке с видами Сума. Все
остальное уже не имело значения, и стало ясно, что победа на стороне левых.
(Муросаки Сакибу. Повесть о Гэндзи. С. 151)
Из "Записок Забавная сумятица происходит и в те дни, когда
у изголовья» ждут новых назначений по службе.
Сэй Сенагон Пусть валит снег, пусть дороги окованы льдом —
все равно в императорский дворец стекается толпа
421
чиновников четвертого и пятого ранга с прошениями в руках. Молодые смотрят весело, они полны
самых светлых надежд. Старики, убеленные сединами, в поисках покровительства бредут к
покоям придворных дам и с жаром выхваляют собственную мудрость и прочие свои достоинства.
Откуда им знать, что юные насмешницы после безжалостно передразнивают и вышучивают их?
— Пожалуйста, замолвите за меня словечко государю. И государыне тоже, умоляю вас! — просят
они.
Хорошо еще, если надежды их сбудутся, но как не пожалеть того, кто потерпел неудачу!
Мужчины, что ни говори, странные существа. Прихоти их необъяснимы.
Вдруг один, к всеобщему удивлению, бросит красавицу жену ради дурнушки...
Если молодой человек хорошо принят во дворце или родом из знатной семьи, он вполне может
выбрать из множества девушек красивую жену себе по сердцу.
Предположим, избранница недоступна, так высоко она стоит. Но все равно, если в его глазах она
совершенство, пусть любит ее, хотя бы пришлось ему умереть от любви.
Бывает и так. Мужчина никогда не видел девушки, но ему наговорили, что она — чудо красоты, и
он готов горы своротить, лишь бы заполучить ее в жены.
Но вот почему иной раз мужчина влюбляется в такую девушку, которая даже на взгляд других
женщин уж очень дурна лицом? Не понимаю.
Я помню, была одна дама, прекрасная собой, с добрым сердцем. Она писала изящным почерком,
хорошо умела слагать стихи. Но когда эта дама решилась излить сердце в письме к одному
мужчине, он ответил ей неискренним ходульным письмом, а навестить и не подумал.
Она была так прелестна в своем горе, но мужчина остался равнодушным и пошел к другой. Даже
посторонних брал гнев: какая жестокость! Претил холодный расчет, который сквозил в его
отказе...
Мужчина, однако, ничуть не сожалел о своем поступке.
(Сэй Сенагон. Записки у изголовья. С. 166-168,204-205)
Из «Записок от Кэнко-хоси — монашеское имя Урабэ Канэеси (1283— скуки» Кэнко- 1350 гг.), в
молодости он двадцать лет прослужил при дво-Хоси ре, затем постригся в монахи, но
продолжал заниматься
литературой. «Записки от скуки» написаны им в монашеской хижине, которую он построил себе у подножия
горы в провинции Ига.
Мужчина, который не знает толк в любви, будь он хотя семи пядей во лбу, — неполноценен и
вызывает такое же чувство, как яшмовый ку-
422
бок без дна. Это так интересно — бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея,
когда сердце твое, боясь родительских укоров и мирской хулы, не знает и минуты покоя, когда
мысли мечутся то туда, то сюда; и за всем этим — спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь
спокойного сна!
При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы всерьез не потерять голову от любви, чтобы не
давать женщине повода считать вас легкой добычей.
Если бы жизнь наша продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе на равнине Адаси, и
не уносясь, как дым горой Торибэ, ни в чем не было б очарования. В мире замечательно именно
непостоянство.
Посмотришь на живущих — нет никого долговечнее человека. Есть существа вроде поденки, что
умирает, не дождавшись вечера, и вроде летней цикады, что не ведает ни весны, ни осени.
Достаточно долог и год, если его прожить спокойно.
Если ты жалеешь, что не насытился жизнью, то, и тысячу лет прожив, будешь испытывать
чувство, будто это был сон одной ночи. Что станешь делать в мире бесконечной жизни,
дождавшись, когда облик твой станет безобразным! «Если жизнь длинна, много примешь стыда»,
поэтому лучше всего умереть, не дожив до сорока лет.
Когда переступаешь этот возраст, перестаешь стыдиться своего вида; стремясь смешаться с
толпой, на закате дней печешься о потомках, хочешь жить до тех пор, когда увидишь их
блестящее будущее; лишь мирскими страстями одержима твоя душа, а сам ты перестаешь
постигать очарование вещей — это ужасно.
(Кэнко-Хоси. Записки от скуки. С. 214)
Из -«Непрошеной Государыне предстояло разрешиться от бремени в повести» Нидзе восьмую
луну. В ожидании родов она переехала в Угловой павильон. Во дворце все очень тревожились, ибо
государыня была уже не так молода и к тому же предыдущие роды проходили у нее тяжело,
неудачно. Поэтому служили молебны, непрерывно возносили молитвы, общеизвестные и самые
сокровенные; молились целителю Якуси во всех его семи ипостасях, богу Фугэну,
продлевающему жизнь, защитнику веры Конгододзи, богу Айдзэну и Пяти Светлым богам —
Фудо, Гундари, Конго-яся, Годзандзэ и Дайи-току. По заведенному обычаю, молебны богу Фудо
совершались на средства края Овари, но на сей раз мой отец, правитель Овари, пожелал проявить
особое усердие и взял на себя также устройство молебнов богу Конго-додзи. Для заклятия злых
духов во дворец пригласили праведного монаха из храма Вечная Обитель — Дзедзюдзи.
Двадцатого числа поднялся переполох — начались роды. Мы ждали, что ребенок вот-вот родится,
но миновал день, другой, третий... Не
423
описать всеобщего беспокойства! Тут сообщили, что состояние роженицы, непонятно почему,
внезапно резко ухудшилось. Доложили об этом государю, он распорядился, чтобы заклинатель
творил молитвы в непосредственной близости от роженицы, как можно ближе к ней, отделенной
только переносным занавесом. Кроме него к государыне призвали праведного священника из
храма Добра и Мира, Ниннадзи, он расположился совсем рядом, с внутренней стороны занавеса.
— Боюсь, она совсем безнадежна... — обратился к нему государь. — Что делать?!
— Будды и бодхисаттвы властны изменять даже закон кармы, они торжественно в том поклялись,
— ответил ему святой отец. — Ни о чем не тревожьтесь, все завершится благополучно! — И он
начал читать молитвы. Одновременно по другую сторону занавеса заклинатель молился перед
рисованным изображением бога Фудо — если не ошибаюсь, то было прославленное изображение,
к которому взывал праведный монах Секу, когда бог Фудо, воплотившись в него, сохранил ему
жизнь. Перебирая четки, заклинатель вещал:
Каждого, каждого карма ведет,
судьбы изначальной нить.
Много превратностей в жизни ждет,
но карму как изменить?
Ты в моленьях усердье удвой, утрой,
о спасенье вечном радей —
и тогда заслужишь в жизни земной
перемену кармы своей!
— С детских лет я проводил в молитвах все ночи, продолжал заклинатель, — а возмужав, долгими
днями подвергал свою плоть суровым испытаниям. Стало быть, светлый бог не может не внять
моим молитвам! — говорил он, и казалось, государыня вот-вот разродится, а заклинатель еще
усерднее раздувал ритуальный огонь, так что клубы дыма вздымались к небу...
(Нидзе. Непрошеная повесть. С. 25—26)
Из буддийской Ама-но Цукай Миномэ жила на втором проспекте, литературы. девятой
улице левой части столицы Нара. У нее
Слово о нищенке, было девять детей, бедна она была неслыханно и разбогатевшей средств на
жизнь не имела. Год почти молила она о благодаря богатстве тысячерукую [ Каннон] в
храме Анахо. Во
почитанию тыся- время правления государя О-хи, зимой седьмого го-черукой Каннон да эрэ
Тэмпе-хо-дзи, десятого дня десятой луны десятого года Зайца, к ней нежданно-негаданно пришла
ее младшая сестра и принесла кожаный сундучок. Оставила его и
424
ушла. Ножки [сундучка] были испачканы конским навозом. [Сестра] сказала: «Я скоро вернусь, а
эта вещь пусть побудет у тебя».
[Миномэ] ждала [сестру], но та не приходила. Тогда она отправилась к младшему брату и стала
расспрашивать его. Брат отвечал: «Ничего не знаю». Исполнившись сомнений, [Миномэ] открыла
сундучок и нашла там сто кан монет. Купив, по обычаю своему, цветов, благовоний и масла для
светильников, она совершила приношения Тысячеру-кой и тут увидела, что ноги ее — в конском
навозе. Тогда она догадалась, что деньги были дарованы бодхисаттвой.
Прошло три года. Обнаружилось, что из денег на строительство храма Тысячерукой исчезло сто
кан. Тогда уразумели: монеты в кожаном сундучке были из тех денег. Верно говорю — Каннон
одарила ими [Миномэ].
В похвале говорится: «Добродетельна была мать из семьи Ама-но Цукай. Утром она видела
голодных детей и обливалась кровавыми слезами, а вечером возжигала благовония и молилась
Каннон. [Каннон] откликнулась, и деньги вошли в дом. Окончились печали бедности, святая
[Каннон] исполнила молитвы и даровала счастье, заструился источник благополучия, стало на что
детей накормить и одеть». Верно говорю — сострадательная [Каннон] пришла на помощь
[Миномэ], вознаградив ее за купленные ею благовония. В сутре «Нэханге» говорится в
подтверждение: «Мать, любящая своих детей, да возродится на небе Бонтэн». Такие вот чудеса.
(Нихон Рейки. Японские легенды о чудесах. С. 152—153)
Театр и драматургия
В XIV в. в Японии возник театр Но, позднее — в XVII в. возникают театр Кабуки и театр кукол Дзерури.
Предтечами театра Кабуки и Дзерури был площадной фарс, театры Кабуки и Дзерури работали прежде
всего для горожан, пьесы ставились на исторические и бытовые темы. В театре Кабуки актеры выступали
без масок, но применяли символический грим (так, красные полосы на лице символизировали гнев).
Драматургия театра Дзерури берет начало от народного эпоса, ведущая роль принадлежит рассказчику,
выступающему под аккомпанемент сямисэна (трехструнной гитары).
Театр Но Известно, что театр приходит на смену обряду, ма-
гическому действу. В искусстве Но получили новое рождение, преобразовавшись на театральный
лад, народные культовые танцы, синтоистские ритуальные пляски и пантомимы (кагура), уве-
селительные песни и танцы (кабу), песни под музыку (кае), народные представления,
земледельческие обряды, исполняемые во время полевых работ (дэнгаку). Театр называли
саругаку-Но. Вначале — это ко-
425
мические сценки, балаганные трюки для увеселения публики. Монастыри привлекали прихожан
игрой бродячих актеров, которых приглашали после служб или в дни религиозных празднеств.
Театрализованные танцы, музыка, пение, обрядовая магия воплощали связь с родными богами —
ками.
От танца богини, которая выманила из грота скрывшуюся в нем богиню Солнца Аматэрасу, берет
начало искусство японского танца, так же как от танка бога Сусаноо — искусство поэзии....
Итак, что такое искусство Но? Оно должно уравновешивать сердца всех людей, воздействовать на
чувства высоких и низких, быть источником долголетия и счастья, продления жизни. Все пути
(седо), и каждый по-своему, ведут к долголетию, счастью, продлению жизни, однако искусство Но
более, чем что-либо, способствует процветанию Поднебесной, счастью, долголетию, продлению
жизни...
Все взаимосвязано в этом мире: неправильное действие может неожиданным образом отозваться
на судьбах других, неудачная игра актера принести беду. Поскольку между сценическим действом
и положением дел в стране усматривали прямую связь, то за плохую игру актера могли
приговорить к харакири или отправить в ссылку на отдаленные острова. Такая участь постигла в
старости и Сэами... Известны случаи, когда актеру за хорошую игру могли пожаловать титул
дайме и назначить губернатором провинции...
Их (мастеров Но. — Сост.) задачей было оживить прошлое, дать старой литературе — хэйанским
повестям, старинным рассказам (сэцуви), гункам — новую жизнь. Ритмическая проза (соробун)
перемежается со стихами классических антологий, и все овеяно духом дзэн. Но, беря готовый
материал, мастера Но создавали нечто новое, чтобы «уравновешивать сердца всех людей,
воздействовать на чувства высоких и низких, быть источником долголетия и счастья, продления
жизни»...
Одним из средств воздействия была техника мономанэ (подражания вещам)...
Мономанэ не случайно имеет двойное иероглифическое начертание: «изучение вещей» (моно —
не только «вещь» в физическом смысле, не только предмет сам по себе, но и состояние души) и
«подражание вещам», то есть имитация духа, эмоциональных состояний. Так что мономанэ не
имеет ничего общего с реализмом. В нашем понимании это способ передать невидимое,
недоступное взору (душу вещей) через определенную манеру игры, красоту внешнего облика. Со
временем игра в Но становится все более условной: чтобы лучше увидеть, нужно дальше отойти;
по-настоящему поймешь смысл вещей, когда отвлечешься от внешнего вида. Японцы издревле
понимали, что Истина (микото) не открыта взору, глубоко скрыта, поэтому не искали ее во
внешнем. Должно быть, и маска в театре Но играет эту роль — отвлечь внимание от «здешнего»
(зряшнего). И лицо актера без маски, по Сэами, не должно выражать никаких эмоций, ибо душа
познается не внешним подо-
426
бием, а жестами и музыкой. Он пишет об этом в разделе «Без маски». Не так просто играть без
маски, хотя, казалось бы, куда проще играть с открытым лицом. Но именно роль без маски требует
от актера полного сосредоточения, особого мастерства, интуиции. Здесь нет предписаний,
которым должен следовать актер, и он легко может сбиться с пути, впасть в вульгарность, если
захочет передать чувства, меняя выражение лица. Мономанэ достигается при неизменном
выражении лица.
(Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. С. 330—340)
Музыка
На формирование японской музыки в древности оказала большое влияние китайская и корейская музыка.
Самобытные особенности японской музыки связаны с народными мелодиями, а также со спецификой
японских музыкальных инструментов. Музыка всегда была тесно связана со словом и танцем. В древности
музыке приписывался сакральный характер.
Указ об исполнении принцессой перед императрицей танца госэти
Согласно великому повелению государеву
так изрекается:
«Известились мы, что государь великий, мудрец, о коем молвят с трепетом, что правил великой
страной восьми островов из дворца Киемихара в Асука, желая Поднебесную обустроить и
выровнять, дабы между верхами и низами царила
стройность и согласие, и они без сдвигов резких спокойно жили, помыслил божественной сутью
своей, что надобно две вещи разом учредить — ритуал и музыку, чтобы ровно и долго длились
они.
И тогда танец этот изволил он затеять
и создать.
И известивши о том, повелели мы: пусть, как деянию непрестанному, что вместе с Небом-Землей
впредь
передается и исполняется, наша принцесса наследная тому обучится
и то усвоит, и перед государыней нашей почтительно
исполнит.
(Государевы указы. С. 398)
427
Из «Повести Никакими знаниями нельзя овладеть вполне, не от-
о Гэндзи» давая учению всех душевных сил. Поскольку на ка-
ждой стезе существуют свои наставники и свои способы обучения, постольку все ученики,
усваивая те или иные приемы, могут достичь уровня своих учителей. И здесь не имеет значения,
стремятся ли они проникнуть в глубины или предпочитают оставаться на поверхности. Только
искусство кисти и игра в го, как ни странно, требуют от человека в первую очередь особой
предрасположенности духа. Даже какой-нибудь неуч может научиться неплохо писать или играть
в го, ежели есть у него к тому склонность. Так что же говорить о детях благородных родителей?
Среди них еще больше таких, которые, обнаруживая необыкновенные дарования, легко достигают
успехов на любом поприще. Покойный государь с удивительным рачением воспитывал своих
детей, внушая им знания, приличные полу каждого. Вас же он любил более других, а потому
уделял вашему обучению особое внимание, и, как видно, не зря. «Значение книжных
премудростей не подлежит сомнению, — изволил наставлять нас государь, — но если говорить о
прочем, то прежде всего вам следует овладеть искусством игры на китайском кото кин, а затем
освоить продольную флейту, бива и кото со». Остальные придерживались того же мнения,
поэтому я всегда считал живопись просто забавой для кисти в часы досуга. Мог ли я предполагать,
что вам удалось достичь такого совершенства? Боюсь, что даже прославленные старые мастера
разбегутся кто куда, увидев ваше творение. «Ну не дурно ли это?» — говорит захмелевший принц
Соти, и Гэндзи вдруг так живо вспоминается ушедший государь, что он не может сдержать слез.
Впрочем, не хмель ли тому виною?
На небо выплывает двадцатидневный месяц, и, хотя свет его еще не достиг места, где
расположились придворные, все вокруг озаряется чудесным сиянием. Распорядившись, чтобы из
Книжного отделения принесли музыкальные инструменты, государь вручает Гон-тюнагону
японское кото. Ведь что ни говори, а в игре на кото мало кто может с ним сравниться. Принц Соти
берет кото со, министр — кин, а бива отдают госпоже Сесе. Отбивать такт поручают придворным,
обладающим превосходным чувством ритма. Получается великолепно!
(Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. С. 152)
Архитектура и строительство
Хэйанские усадьбы представляли собой целый комплекс деревянных построек. Главный парадный
павильон — синдэн, давший название хэйанскому архитектурному стилю («синдэн-дзукури»),
располагался в центре. Это было покрытое древесной корой, приподнятое стол-
428
бами прямоугольное помещение с ничем не разделенным, единым внутренним пространством. По
мере надобности его разгораживали ширмами. Позади него размещались постройки для слуг и
семьи хозяина. Впереди,,охваченная с двух сторон галереями, простиралась открытая песчаная
площадь, непременно завершенная пейзажным садом...
В архитектуре периода Муромати парадный дворцовый стиль «син-дэндзукури» постепенно
уступил место более камерному и интимному стилю «сеин», отличительным признаком которого
стали не только большая простота и утилитарность, но и более тесная связь с природой.
Постройки включали в себя несколько небольших комнат. Появились раздвижные наружные
стены — седзи и скользящие внутренние перегородки — фусума, которые позволяли легко
соединять и разъединять разные части дома. В комнатах впервые выделилась специальная ниша
— токонома со свитком и букетом-икэбана. Зодчие продумали множество новых точек зрения из
дома на сад и из сада на дом, что позволяло сосредоточить взгляд на разных картинах природы.
Признаки новых веяний особенно ясно видны в облике загородных резиденций правителей,
живописно раскинувшихся вокруг столицы. Важной их частью стали небольшие легкие
павильоны, предназначенные для занятий музыкой и поэзией. Одним из таких был Кинкакудзи
(«Золотой павильон»), выстроенный в конце XIV века и сохранившийся от комплекса загородного
дворца сегуна Асикага Есимицу. Тонкий слой листового золота, покрывающий стены и столбы,
подчеркивал особую светящуюся легкость этого небольшого, трехэтажного сооружения.
Лишенный парадной площади перед фасадом, простой и ясный в своей конструкции, этот
павильон воспринимался как часть большого тенистого сада. Искусно продуманный озерно-
островной ландшафт с тонкими деревцами был непосредственным продолжением самого здания,
отражающегося в спокойной глади пруда. Еще полнее единение дома с садом ощущается в
сооруженном в XV веке здании Гинка-кудзи («Серебряный павильон»), входивший в ансамбль
дворца сегуна Асикага Есимицу. Этот скромный двухэтажный не окрашенный деревянный дом
как бы широко открывался в сад благодаря открытой веранде, не отделенной от комнат порогом и
низко нависающей над прудом. Край этой веранды, обрывающийся у воды, делал для сидящего в
комнате человека почти неощутимой границу между домом и природой. Камни, вода, заросший
деревьями пригорок — все, что видел из дома человек, казалось большим и таинственным, хотя в
действительности было миниатюрным. Внутреннее пространство Гинкакудзи благодаря
раздвижным стенам можно было беспрерывно менять, превращая то в одну, то в несколько
комнат.
(Каптерева Т.П., Виноградова Н.А. Искусство средневекового Востока. С. 204—218)
429
Изобразительное искусство
Скульптура Подъем, переживаемый государством, отразился на
создании монументальных, героизированных образов. Об этом говорит главная святыня
монастыря Тодайдзи — шестнадцатиметровая бронзовая статуя светозарного космического Будды
— Русяны. Огромная и торжественная фигура этого божества воплотила идеалы периода Нара и
предстала как подлинное чудо, света. Она объединила все виды искусства и все техники
художественной обработки металла — литье, чеканку, ковку. Лучезарная красота этой статуи под-
черкивалась не только драгоценным сиянием нимба, но и раскраской, позолотой, тончайшей
гравировкой, покрывающей одежду и пьедестал. Гигантскую статую Русяны отливали много лет
поколения мастеров, в ее создании принимала участие вся страна. Создание этой статуи по-
требовало огромных ресурсов золота и меди, строительных дорог, кораблей и шахт. Достаточно
сказать, что для статуи потребовалось около 520 тонн меди и 450 килограммов зрлота. Статуя
Русяны стала главным событием культурной жизни Японии VIII века.
• (Каптерева Т.П., Виноградова НА.
Искусство средневекового Востока. С. 200—202)
О живописи Поэтические устремления времени с еще большей
полнотой смогли выявиться в живописи. В XI—XII веках в ней ярче всего проявились
национальные особенности. Не случайно она получила название «ямато-э» («японская живопись»)
в отличие от «кара-э» («живопись Китая»). «Ямато-э» — живопись водяными красками —
выполняла многие функции. Она украшала висячие ширмы бебу, разграничивающие внутреннее
пространство в павильонах типа «синдэн»; употреблялась при росписи вееров, буддийских сут
(священных текстов). Но главным ее назначением было иллюстрирование литературных
произведений. Именно с бурным развитием художественной прозы — романов, дневников,
путевых заметок — связано в период Хэйан и появление «эмакимоно» (свитков-повестей). В них
выразились все особенности поэтического мировосприятия времени, в них воплотилось
поклонение красоте и природе, которые составляли духовную основу жизни хэйанской знати.
Живописные повести как бы давали свое художественно-зрительное толкование текста, который
присутствовал рядом в виде дополнения.
Поэтической силой чувств отмечены иллюстрации к самому главному произведению эпохи —
роману писательницы Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари» («Повесть о принце Гэндзи»). Они
созданы художником Фудзивара Такаеси на сто лет позднее самой книги. Повесть о Гэндзи
состоит из множества новелл, рассказывающих о жизни императорского сына, его приключениях,
радостях и горестях, интригах
430
во дворце. Но значение имело не столько развитие действия во времени, сколько выявление
душевного состояния героев, поступки которых, как бы заранее предопределенные судьбой,
окрашены настроением поэтической печали. Чутко уловив главные интонации романа, живописец
на первый план также выдвинул не повествовательную сторону, а характер настроений. В
длинных лентах свитков, где иллюстрации перемежались с текстом, проявились новые черты
японской живописи. Все сцены показаны сверху, будто зритель видит их через снятую крышу.
Взгляд, таким образом, проникает не только в глубь дома, но и в глубь интимных переживаний
героев. Четко очерченные силуэты людей кажутся замершими, будто они прислушиваются к
неведомым звукам. Лирическая настроенность каждой сцены раскрывается цветом. Бирюзово-
зеленые, ржаво-коричневые и охристые тона создают эмоциональную тональность произведения.
Мерцающие блески серебра и золота придают им таинственную праздничность...
Монохромные пейзажи периода Муромати внесли в японскую живопись новые эпические
ноты..Они расширили ее возможности, обогатили собственную японскую живописную школу,
указали мастерам «ямато-э» новые пути. Уже в начале XVI века придворные художники школы
Кано, подхватив эстафету дзэнских мастеров, нашли способы приблизить китайскую манеру к
японской и соединить воздушность «суйбоку-ra» с декоративной праздничностью и цветовой
насыщенностью живописи «ямато-э»...
С развитием монументального дворцового зодчества значительно активнее стала деятельность
живописцев придворной школы Кано, декоративная манера которых была созвучной стилю
парадной архитектуры периода Момояма. Художникам приходилось расписывать большие
поверхности не только стен, но и многостворчатых бумажных складных ширм, которые играли в
помещении роль и картин, и переносных перегородок... Представители школы Кано наряду с
природными мотивами включали в росписи и новые сюжеты, отражающие жизнь и быт японского
города XVI столетия. Сезонные торжества, театральные зрелища и обряды вошли внутрь дворцов,
внося дополнительную праздничность. На дворцовых ширмах располагались и монохромные
пейзажи. Но в них появилась большая декоративная эффект-
гтг%Г"тч_
ность.
(Каптерева Т.П., Виноградова НА. Искусство средневекового Востока. С. 208—227)
Гравюра Нарядная и яркая, дешевая и легко тиражируемая,
она явилась одним из важных звеньев в позднесред-
невековом искусстве, способствующих его обновлению. Центром ее
изготовления стала столица Эдо, где уже в конце XVII века сформи-
431
ровались основные жанры этого искусства. Гравюра охватила все сферы жизни горожан. Она
служила и театральной афишей, и книжной иллюстрацией, и поздравительной картинкой, и
украшением быта. Впервые актеры театра Кабуки, прачки, ремесленники за работой и торговцы в
своих лавочках стали героями японского искусства. Изготовление гравюры быстро приобрело
широкий размах. Усовершенствовались и технические приемы. В художественном процессе
участвовали несколько человек. Художник выполнял рисунок, резчик резал и подготавливал доски
(из вишни, груши, японского самшита) для каждого цвета, печатник вручную делал оттиски,
подбирая и проверяя оттенки. Коллективность творчества так же, как и виртуозность выполнения
каждого штриха, общей композиции, четкость и ясность силуэтов, изысканная и звучная гамма
чистых цветов роднили гравюру и с живописью «ямато-э», и с миром декоративных искусств.
(Каптерева Т.П., Виноградова НА. Искусство средневекового Востока. С. 231—232)
Быт и нравы
Об одежде Я сопровождала государя и ехала с ним и одной ка-
рете. На этот раз я надела тройное длинное одеяние — цвет изменялся от желтого к светло-
зеленому — и поверх еще одно из легкого алого шелка на лиловом исподе, а так как после назна-
чения наследника все женщины при дворе стали носить парадную китайскую накидку, я тоже
набросила поверх моего наряда парадное красное карагипу...
С наступлением утра послали людей за Сайгу — карету, слуг, стражников. Для встречи с Сайгу
государь оделся с особым тщанием: надел светло-желтый кафтан на белой подкладке, затканный
цветочным узором, сверху — длинное бледно-лиловое одеяние с узором цветов горечавки, и
такого же цвета, только чуть потемнее, хакама (разновидность шаровар. — Сост.), тоже на белой
подкладке, все густо пропитанное ароматическими снадобьями...
Госпожа Омияин, в темно-сером парчовом монашеском одеянии с вытканными по нему гербами, в
темной накидке, сидела у низенькой ширмы таких же темных тонов. Напротив, роскошное
тройное красное косодэ принцессы на лиловой подкладке и поверх него синее одеяние были
недостаточно изысканны. Ее прислужница — очевидно, ее любимица — была в пятислойном
темно-лиловом кимоно на светло-лилй-вой подкладке, но без парадной накидки.
(Нидзе. Непрошеная повесть. С. 66—67)
432
О чайной Чай завезли в Японию из Китая в VII веке. В Китае
церемонии его ценили как лекарственное растение, помога-
ющее от усталости, болезни глаз, ревматизма, потом как утонченное времяпрепровождение. Но
такого культа чая, как в Японии, пожалуй, не было ни в одной стране. С чайной церемонией
японцев познакомил японский монах Эйсай (1141—1215), который проповедовал дзэн, основав
монастырь в самурайской резиденции Ка-макура и в Киото при поддержке самого императора.
В XVI веке в самурайских кругах вошла в моду игра — «чайное соревнование». Чай привозили из
разных мест. Выпивая чашку чая, участники должны были определить его родину. С тех пор чай
полюбился японцам, чаепитие вошло в обычай. Появились знаменитые чайные плантации, вроде
той, о которой писал Кавабата, — в районе Удзи возле Киото. И теперь лучшими сортами
считается чай, собранный в Удзи или в Сидзуока.
По мере знакомства с дзэн японцы убеждались: «Вкус чая и есть вкус дзэн». То и другое очищает
душу и тело. С XV века японские монахи осваивают технику чайного ритуала, в XVI веке она
достигает совершенства. Одним из первых изложил суть тя-но ю (искусства чая) Мурата Сюко
(1423—1502). Это он ввел японскую чайную утварь. До него ею пренебрегали, предпочитая
китайскую. Но Сюко, долгие годы практиковавший дзэн, увидел скрытую красоту простой чайной
утвари, постигаемую глубинами души.
В год кончины Сюко родился мастер Такэно Дзео (1502—1555). Кажется, он за тем и родился,
чтобы продолжить дело Сюко. Дзео считал, что дорогостоящие, особо ценные вещи лишь
отвлекают внимание, мешают сосредоточиться, противоречат духу дзэн: «для истинного чая не
нужна утварь»... Предметов должно быть как можно меньше. Он же показал красоту
«естественного беспорядка», «красоту безыскусного», скажем рассыпанной возле очага золы. К
этой кажущейся небрежности, неупорядоченному порядку трудно привыкнуть европейцу. Лишь
постигнув изящество Пустоты, он ощутит благость Покоя чайной церемонии или сада Реандзи в
Киото.
Учеником Дзео был прославленный мастер Сэн-но Рикю (1521— 1591), придавший чайной
церемонии тот вид, который она сохраняет до сих пор. Это Рикю ввел стиль ваби, охарактеризовав
его словом со — грубоватости, простоты. Рикю уменьшил размер чайной комнаты от шести до
двух татами, сделал низкий вход, как в рыбачьих хижинах .,. — 60 см в высоту и в ширину. Тот,
кто входил, должен был согнуться, мысленно «оставив меч за порогом». Рикю изменил токонома,
сделал ее глубже, приглушил освещение. Ниша чайной комнаты располагается как раз напротив
входа, и свиток, камень или цветок сразу бросаются в глаза, настраивая гостя на определенный
лад. Для того он и придал чайной утвари стиль ваби, простоты и естественности, чтобы внеш-
433
ний блеск, замысловатый узор не отвлекали внимания на себя. Зато каждая придуманная им вещь
неповторима.
Мастера чайной церемонии предпочитали иметь дело с простыми формами, чтобы внешний облик
не отвлекал внимания. Вещь ведет ум дальше, она как бы вовсе исчезает из пбля зрения, выполнив
свою роль, возбудив едзе, то, что «после чувства» или сверхчувство. Нет ни объекта, ни субъекта в
мире «единого сердца». Мастер начинает ощущать вещь, как ощущает мать свое дитя под
сердцем. Идут сердечные токи, без помех, от одного к другому, соединяя все между собой. Гости,
хозяин, чайная утварь — единый организм, подчиненный единому ритму.
Мастера Японии искали не правильные пропорции, не идеал прекрасного, скажем принцип
золотого сечения, а стремились к созданию атмосферы беспрепятственного общения, согласия,
естественности.
В атмосфере тишины, покоя, благожелательности человек ощущает себя свободно, не скован
правилами, даже правилами этикета. Высшее проявление этикета — его отсутствие, когда все
само по себе происходит.
Гости (как правило, пять человек) сначала в сопровождении хозяина следуют по дорожке родзи
(земля росы) сквозь полумрак сада. Чем ближе к чайному дому (сукия), тем более отдаляются от
суетного мира. Подойдя к небольшому бассейну с прозрачной водой, омывают руки и рот. Вход в
чайный дом низкий, и гостям приходится буквально вползать через него, смиряя свой нрав.
Небольшой по размеру чайный дом разделен на три части: тя-сицу (чайная комната), ерицуки
(комната ожидания) и мидзу-я (подсобное помещение). «Низко наклоняясь, один за другим, они
проходят в дверь, оставляя обувь на специальном камне. Последний из вошедших задвигает дверь.
Хозяин появляется не сразу. Гости должны привыкнуть к освещению комнаты, внимательно
рассмотреть картину в токонома, оценить утонченную прелесть единственного цветка, внутренне
почувствовать, угадать подтекст церемонии, предлагаемый хозяином. Если в токонома помещен
свиток каллиграфии, исполненный методом хи-хаку, то и роспись чашки будет отмечаться такими
же свойствами. Отзвуком нежных линий осенних трав в букете окажется тонкая изысканность
рисунка на керамическом блюде типа нэдзумисино.
Только после того как гости освоились с обстановкой, появляется хозяин и глубоким поклоном
приветствует гостей, молча садится напротив них, у жаровни, над которой уже заранее подвешен
котелок с кипящей водой. Рядом с хозяином на циновке расставлены все необходимые предметы:
чашка (самая драгоценная реликвия), коробочка с порошком зеленого чая, деревянная ложка,
бамбуковый венчик, которым сбивают чай, залитый чуть остуженным кипятком. Тут же стоят
керамические сосуды — для холодной воды, для ополаскивания и другие предметы; все
старинное, но безукоризненно чистое, и только ковш для воды да льняное полотенце новые,
сверкающие белизной».
434
Входя в чайную комнату, где стоит жаровня для чайника, гость становится на колени перед
токонома и вежливо кланяется. Затем, держа перед собой складной веер, выражает восхищение
висящим в нише ка-кэмоно (свитком). Закончив осмотр, благодарные гости садятся и при-
ветствуют хозяина.
Все стадии ритуала проходят в строгом порядке. Присев, гости приступают к сладостям. Затем
хозяин приглашает их в сад. О начале церемонии возвещает гонг — пять и семь ударов (заметьте,
это размер танка).
После гонга гости покидают сад и возвращаются в чайную комнату. В комнате теперь светлее,
отодвинута бамбуковая штора за окном, а вместо какэмоно в нише — ваза с цветком. Хозяин
вытирает чайницу и ложку специальной тканью — фукуса — и моет мешалочку в горячей воде,
которую наливает из чайника ковшом. Затем кладет три ложки порошкообразного зеленого чая в
чашу, заливает ковшом горячей воды и взбивает чай мешалочкой, пока чай слегка не загустеет.
Крепкий зеленый чай — кои-тя (а именно с него в былые времена начиналась церемония)
приготавливался из молодых листьев чайных кустов в возрасте от двадцати до семидесяти и более
лет. Главный гость кланяется, ставит чашу на ладонь левой руки, поддерживая правой. Сделав не-
большой глоток, оценивает вкус чая; делает еще несколько глотков, вытирает пригубленное место
специальной бумагой и передает чашу следующему гостю, который после нескольких глотков
отправляет ее дальше, пока, пройдя по кругу, чаша не вернется к хозяину.
(Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. С. 353—363)
Об этике самураев Дайдодзи Юдзана (1639—1730) изложил принципы «Пути самурая»:
«Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить; и умереть, когда
правомерно умереть.
— К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает
его достоинство.
— Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что
собираешься сказать.
— Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.
— В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.
— Уважать правило «ствола и ветвей». Забыть его — значит никогда не постигнуть добродетели, а
человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители —
ствол древа, дети — его ветви.
Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верноподданным. Он не оставит
господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до
одного.
435
На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья,
жертвуя жизнью, если того требует долг.
— Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.
— Во время сна самураю не следует ложиться ногами в сторону резиденции сюзерена. В сторону
господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьем.
— Если самурай, лежа в постели, слышит разговор о своем господине или собирается сказать что-
либо сам, он должен встать и одеться.
— Сокол не подбирает брошенные зерна, даже если умирает с голоду. Так и самурай, орудуя
зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.
— Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует
гордо назвать свое имя и умереть с улыбкой, без унизительной поспешности.
— Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен
почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить
дух, подчиняясь неизбежному.
— Обладающий лишь грубой силой недостоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости
изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения чайной
церемонии.
— Возле своего дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит
использовать новые картины — какэмоно, современные скромные чашки и нелакированный
керамический чайник».
(Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. С. 373—374)
Литература
Бхаратакадватриншати. Тридцать два рассказа о монахах // Индийская средневековая повествовательная
проза. М.: Худож. лит., 1982.
Ван Ду. Древнее зеркало // Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.). М.: Худож. лит., 1970.
Государевы указы'// Литература Востока в средние века: Тексты / Под ред. Н.М. Сазоновой. М.: МГУ—
Сиринъ, 1996.
Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. М.: Искусство, 1993.
Индийская лирика II—X веков. М.: Наука, 1978.
Исэ моногатари. М.: Наука, 1979.
Каптерева Т.П., Виноградова НА. Искусство средневекового Востока. М.: Дет, лит., 1989.
Ки-но Цураюки. Предисловие к поэтической антологии X в. Кокинсю // Григорьева Т. Красотой Японии
рожденный. М.: Искусство, 1993.
436
Кокуси Сиресю. Когосюй // Хрестоматия по истории средних веков: В 3 т. Т. 1 / Под ред. акад. С.Д.
Сказкина. М.: Изд-во соц.-полит. лит., 1961.
Кэнко-Хоси. Записки от скуки // Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. М.: Искусство, 1993.
Малявин В.В. Чань //Буддизм: Словарь. М.: Республика, 1992.
Муросаки Сакибу. Повесть о Гэндзи // Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. М.: Искусство, 1993.
МодеХ. Искусство Южной и Юго-восточной Азии. М.: Искусство, 1978.
Нет жизни без Кришны. Из средневековой индийской поэзии. М.: МГУ, 1992.
Ныдзе. Непрошеная повесть. М.: Наука, 1981.
Нихонга // Хрестоматия по истории средних веков: В 3 т. Т. 1 / Под ред. акад. С.Д. Сказкина. М.: Изд-во
соц.-полит. лит., 1961.
Нихон Рейки. Японские легенды о чудесах. СПб.: Гиперион, 1995.
Описание Индии китайским путешественником Сюан Цзаном // Хрестоматия по истории средних веков: В 3
т. Т. 1 / Под ред. акад. С.Д. Сказкина. М.: Изд-во соц.-полит. лит., 1961.
Пинус ЕМ. Японская мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М.: Сов. энцикл., 1988.
Серебряный С.Д. Кришна// Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М.: Сов. энцикл., 1988.
Синь Тан шу//Хрестоматия по истории средних веков: В 3 т. Т. 1 / Под ред. акад. С.Д. Сказкина. М.: Изд.
соц.-полит. лит., 1961.
Собрание древних и новых песен Ямато // Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. М.: Искусство, 1993.
Судзуки Т. Наука Дзен - Ум Дзен. КиТв: Преса Украши, 1992.
Хуанфу Мэй. Возмездие // Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VH-IX вв.). М.: Худож. лит., 1970.
Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. М.: Худож. лит., 1986.
Чжан Чжэнь-Цзы. Практика Дзэн. Красноярск: Белый остров, 1993.
Исторический Основоположником ислама (мусульманства) был Му-очерк хаммед (570—632
гг.). О нем известно, что он родился в
Мекке, там же начинается и его проповедь, но недоброжелательное отношение большинства мекканцев
вынудило и его самого, и его сторонников перебраться в г. Йасриб. Мухаммеду удалось сплотить вокруг
себя ряд племен бедуинов. Борьба мусульман с мекканцами привела к победе Мухаммеда, и Мекка
покорилась ему.
После смерти Мухаммеда главой мусульманской общины (халифом) избирается сподвижник Мухаммеда
Абу-Бакр (Абу-Бекр). Ситуация была сложной: многие бедуинские племена, ранее принявшие ислам,
отказались платить обещанную Мухаммеду дань (на дело веры) и выдвинули своих пророков. Абу-Бакру
удалось силой оружия подавить выступления отступников, Аравия объединяется вокруг Медины. Арабы
начинают воевать с Ираном (Персией династии Сасанидов) и Византией, в этом время умирает Абу-Бакр и
халифом становится Омар (634—644 гг.), при котором войны пошли с новой силой; в результате была
окончательно разгромлена Персия и захвачена значительная территория Византии (Египет, Сирия,
Палестина и др.). Победы были одержаны довольно легко (например, Египет захватил отряд всего в 4000 че-
ловек), так как местное население и в персидских, и в византийских владениях жестоко эксплуатировалось
властями. Возникает новое государство — Арабский халифат.
После неожиданной гибели Омара (заколотого одним из приведенных к нему пленных) халифом становится