Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

в ней меня называли убийцей и гангстером. Очевидно, люди, желаю-

щие удержать в своих руках то, что им не принадлежит, не могут

быть слишком разборчивы в применяемых ими средствах.

Я уже говорил о толпе, которая приветствовала меня в момент при-

езда; в моих глазах эта толпа олицетворяла собой весь народ Пуэрто-

Рико. Встречавшие меня люди, а также те мужчины и женщины, с

кем я общался в Пуэрто-Рико, были такими же подлинными пред-

ставителями своего народа, какими были руководящие деятели в пе-

риод нашей революции. Действительно, остров переживал историче-

ские дни — их было можно сравнить с днями освободительной войны

в наших Штатах. Терпению пришел конец. Независимо от того, пред-

стояло ли добиться народу большей свободы путем реформ или путем

завоевания полной независимости («развод с выплатой алиментов»,

как выразился Муньос Марин), всех пуэрториканцев объединяло то

же глубокое чувство протеста против иноземного господства, какое в

свое время объединяло наших колонистов против британских солдат,

«красных мундиров».

Однако в тот день, когда я должен был давать показания на суде,

на площади у здания суда грозно стояли не британские солдаты, а

пуэрториканцы, одетые в серую форму. Что, как не страх перед на-

родным восстанием, мог заставить правительство мобилизовать

столь большие полицейские силы? Правительство как бы признало

этим непрочность позиций угнетателей. Его слабость проявлялась и

в том, что каждый, кто входил в здание суда, подвергался оскорби-

тельному по своей тщательности обыску на предмет обнаружения

спрятанного оружия. Но, пробравшись сквозь строй охраны и войдя

в просторный зал заседаний, я оказался в кругу многочисленных

друзей и чувствовал себя как дома. Вид, открывавшийся из окон

зала суда, был очень красив, поэтому сидеть там было не так уж не-

приятно, хотя и достаточно утомительно. Я сидел в суде и утром, и

в дневные часы, слушая, как юристы, представляющие обе стороны,

яростно спорили относительно правомочности показаний, которые

мне предстояло давать. Каждый из них, в зависимости от вкуса, либо

хвалил меня как честного человека, либо ругал как разбойника. И те

и другие говорили только по-испански, поэтому я не понимал ни

слова. Дело кончилось тем, что они запретили мне давать показания,

но зато присяжные опротестовали обвинительное заключение. Как

я уже сказал, суд присяжных второго состава считал подсудимых

невиновными и оправдал их.

Но что сталось с полицейскими, которые в ясное вербное воскре-

сенье хладнокровно стреляли в мирную толпу, по-праздничному вы-

шедшую на улицу? Разумеется, ни одного из них не судили. Полу-

чил ли кто-нибудь из офицеров повышение по службе за храбрость,

проявленную в уличном бою, — этого я сказать не могу.

— 531 —

Поездка в Рио-де-Жанейро, столицу Бразилии, была предпринята

по просьбе Национального комитета борьбы за права народа, чьим

президентом я был избран после Линкольна Стеффенса. К этому вре-

мени фашизм в Италии и Германии прочно укрепился и уже угро-

жал, выдвинув фигуру Франко, демократической Испании. В силу

своей тиранической концепции фашизм открывал перед диктаторами

стран Южного полушария новые широкие перспективы. В 1937 году

в результате все усиливавшегося наступления правительства на права

граждан и арестов лидеров оппозиции фашизм был навязан народу

Бразилии. Мы, жители Северной Америки, были хорошо осведомлены

о фашистской заразе, грозившей, подобно раковой опухоли, погубить

демократию во всем мире. Отправляясь в сопровождении Джерома

Дэвиса в Бразилию, я должен был ознакомиться с положением в

стране и подготовить соответствующий доклад.

Бразилия на целый Техас больше Соединенных Штатов и в два

раза больше Индии. Обширная малонаселенная страна. Много ча-

сов летишь над океаном первобытного леса, не видя никаких при-

знаков человеческого жилья, пока, наконец, не закружишь над кра-

сивейшей в мире гаванью и не приземлишься в Рио. Утомленные

путешествием, длившимся несколько дней, мы рано разошлись по

своим номерам в гостинице. Под шум морского прибоя, доносившийся

с обширного пляжа Копакабана, я безмятежно заснул.

Спал я очень крепко. Тем сильнее было мое негодование, когда три

хулигана-полицейских, одетых в гражданское платье, подняли меня

в полночь с постели и потащили в полицейский суд на допрос. Да, я

был в ярости, я кипел от негодования, но у меня еще оставалось чу-

точку здравого смысла для того, чтобы сохранять спокойный вид и

даже улыбаться: столь вздорны были предъявленные мне обвинения

и столь очевидна моя невиновность. Как оказалось, манеры и вне-

шность полицейских были куда грубее, чем их человеческая сущ-

ность. Вскоре после того как допрос был закончен, я сидел в баре в

компании с ними и распивал шотландское виски; изъявляя ко мне

дружественные чувства, эти люди с завистью слушали мои рассказы

(учтите, что это было в 1937 году) о боевом духе, царившем в амери-

канском рабочем движении, и о правах, которыми мы пользовались

в Северной Америке.

«Проклятый фашизм!» — так выразился один из полицейских, ха-

рактеризуя обстановку в Бразилии. Однако после девяти дней пре-

бывания в этой стране, после встреч с представителями всех классов

и бесед с некоторыми хорошо осведомленными, весьма отважными

либералами (знакомство с ними состоялось благодаря привезенным

мною рекомендательным письмам) — после всего этого я пришел к

выводу, что хотя государственный переворот Варгаса был антикон-

ституционным, а сам Варгас пользовался диктаторской властью, бес-

пощадно преследуя представителей меньшинства и подавляя гра-

— 532 —

жданские права, тогдашний режим в Бразилии, если применять тер-

мины точно, был фашистским не в большей мере, чем тот, который

существует в Америке сегодня. Какой же режим был в Бразилии?

Может быть, демократия? Разумеется, нет! Тогда фашизм? Не со-

всем. И хотя сначала у нас с Джеромом Дэвисом существовали раз-

ногласия в этом вопросе, потом он все же присоединился к моему

мнению.

Соотечественники-антифашисты, пославшие нас в Бразилию, тоже

не разделяли моих выводов. Открывая собрание, председательница

объявила, что предоставляет мне слово для доклада о фашизме.

Этим она явно пыталась либо заставить меня изменить свою точку

зрения, либо побудить аудиторию к неправильному толкованию того,

о чем я собирался рассказывать. Но я быстро рассеял недоразумение.

Термин «преждевременный антифашист», которым колеблющиеся

антифашисты, к своему вечному стыду, были склонны клеймить пер-

вых друзей демократической Испании, нельзя считать совершенно

неприменимым к тем, кто видел зло там, где его нет. Однако неко-

торая осторожность не повредит, даже если она и излишня. К сожа-

лению, много лет назад, когда это было необходимо, мы не были осто-

рожны.

АРК ТВЕН В КНИГАХ, НАЗВАН-

--- им автобиографическими, — зачастую это отрывочные воспоми-

нания и довольно случайные размышления — предлагает читателю

следующий «правильный способ писания автобиографии»:

«Начинайте писать, не определяя, о каком периоде жизни идет

речь; пишите лишь о том, что вас в данный момент занимает; пре-

кращайте писать о предмете, к которому вы начинаете терять инте-

рес, и выберите новую, более интересную тему из тех, которые за это

время пришли вам в голову».

Как замечательно, должно быть, было жить во времена Марка

Твена! Продиктовав вышеприведенное изречение, он мог перейти к

неторопливому, подробному описанию своей флорентийской резиден-

ции Вилла Кварто. Исписав таким образом тридцать две страницы,

он заинтересовался «пикниками и конвенциями мух», собравшихся

на его только что побритой голове.

Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном весна. Точнее сказать,

сегодня 23 апреля 1954 года. Наконец-то после длительной тяжелой

зимы наступили теплые дни. Вот уже неделя, как земля, имевшая

цвет хаки с коричневым налетом, обрела свежий зеленый цвет. Лишь

на самой вершине горы Уайтфейс остались следы снега. Распускают-

ся почки берез и сирени; семена, посеянные нами только неделю на-

зад в теплице, уже дали ростки. Да, в Асгор пришла весна. Если бы

я мог отдаться сейчас думам о весне! Весна в Америке — если бы

только она возродила наши надежды!

Но сейчас утро 23 апреля; скоро часы пробьют десять. Через не-

сколько минут внимание миллионов американцев будет устремлено

к грязному судебному процессу, который состоится в Вашингтоне.

Маккарти выступает против армии? Нет, дело зашло гораздо дальше!

Это предстали перед судом человечества наш сенат и конгресс, ар-

мия и военно-морской флот, весь состав правительства вместе с его

многочисленными сторонниками, вся американская демократия в

пору ее небывалого могущества. Именно об этих временах декан со-

циологического факультета Гарвардского университета сказал: «Все

— 534 —

XVII ЭТО Я, ГОСПОДИ

ценности стали зыбкими, все нормы нарушены. Всюду царит умст-

венная, моральная, эстетическая и социальная анархия. Вся куль-

тура и все общество, сверху донизу, охвачены всепроникающим кри-

зисом».

Как можно в такое время писать, как это делал Марк Твен, «о том,

что вас занимает»? Как можно не писать о событиях нашей внутрен-

ней и международной жизни? Как могу я, оглядываясь на годы,

предшествовавшие войне, и оставаясь верным себе и многим десят-

кам тысяч других американцев, не выразить нашего глубокого чув-

ства тревоги по поводу событий на родине и в других странах, — со-

бытий, с каждым днем приближавших нас к катастрофе? Неужели

нынешние «следователи» сумели предъявить мне обвинение лишь по

восьмидесяти с чем-то статьям? Конечно, статей можно найти больше.

Упомянули ли они три или четыре митинга в неделю, на которых я

в течение всей зимы выступал в Нью-Йорке в пользу Испании? Напи-

сали ли о моих поездках в Вашингтон с требованием отменить эм-

барго? Все ли организации, которым я помогал, они перечислили?

Все ли петиции, которые я подписывал? Все ли заявления, которые

я делал или поддерживал в защиту гражданских прав? Письма чле-

нам конгресса и редакциям газет? Мои интервью и выступления по

радио? Когда в связи с этим я пишу мои или я, я имею в виду де-

сятки тысяч людей, проявлявших такую же активность, а также де-

сятки миллионов тех, кто, не будучи активным, поддерживал нас,

выражая надежды и вознося молитвы. Разве не верно, что семьдесят

процентов американцев, как об этом свидетельствуют данные опроса

Галлупа, высказались за отмену эмбарго на поставки оружия рес-

публиканской Испании? Разве не верно, что широкая обществен-

ность, возглавляемая теми группами, которые теперь называют «ле-

выми», заставила замолчать священника Кафлина и в тридцатых

годах помешала распространению антисемитизма? «Многими сторон-

никами мира, — писал в 1939 году Фредерик Льюис Аллен, — овла-

дело чувство, будто Соединенные Штаты вместе с другими странами

идут к неизбежной гибели. Они говорят: «Когда в Европе разразится

война, то мы в течение шести месяцев окажемся ее участниками».

Выходит, сторонники мира были не далеки от истины, не правда ли?

«Наиболее здравым ответом на это, — продолжал Аллен, — был бы

следующий: если в 1929 году наши лучшие умы думали, что вос-

торжествовал капитализм, а в 1938 году они считают, что побеждает

фашизм, то что, по их мнению, надо ждать нам в 1943 году?» Теперь

давайте возьмем февраль 1943 года. После Сталинграда наши лучшие

умы, должно быть, пришли к выводу, что исход борьбы между фа-

шизмом и коммунизмом в Восточной Европе решен. А теперь, вес-

ной 1954 года, при нынешнем составе конгресса и правительства в

Вашингтоне, когда Маккарти стоит у микрофона, а Даллес — у кор-

мила власти, когда водородная бомба приведена в готовность, когда

— 535 —

Рисунок из книги «Это мое собственное». 1940

Индокитай охвачен огнем войны, — разве мыслимо теперь винить сто-

ронников мира, сто миллионов сторонников мира в том, что они счи-

тают катастрофу неминуемой? Возможно, что наши опасения из-

лишни и нынешняя международная напряженность не дает достаточ-

ного повода для острой тревоги, а происходящее сейчас попрание

освященных временем гражданских свобод в конечном счете не угро-

жает демократии. Ведь часто бывает так, что маленький костер, кем-

то предусмотрительно и быстро потушенный, мог бы потухнуть и сам

по себе, а Джефферсона можно было бы назвать безответственным

паникером только за то, что он предупреждал: «Вечная бдитель-

ность — цена свободы».

Надо непреклонно верить в абсолютное предопределение судьбы,

чтобы утверждать, что своевременно принятые меры против фашист-

ской Италии, нацистской Германии и империалистической Японии

все равно не предотвратили бы войны и что выступления против ак-

тивных сил фашизма в Америке в тридцатые годы не способствовали

укреплению нашей демократии перед лицом надвигавшейся войны.

Во всяком случае, мы, многие тысячи американцев, полагали, что эти

выступления сыграют свою роль, и поэтому вкладывали в них весь

свой разум, сердце и энергию. Все, о чем я здесь пишу, — уже исто-

рия; говорить об этом приходится лишь для того, чтобы дать пред-

— 536 —

ставление об обстановке, в которой я жил и действовал. «Это я, гос-

поди», — так назвал я книгу, взяв эти слова из духовного гимна.

«Это не моя мать и не мой отец, — читаем мы далее в этом гимне, —

это не мой брат и не моя сестра; это не мой священник и не мой ру-

ководитель». А я могу добавить: «Это не моя страна и не моя эпоха;

хорош я или дурен, но это только я». Да, это я, со всеми моими

делами, какими я жил в конце тридцатых годов.

Как я уже сказал, в те времена я делал все возможное, чтобы по-

мочь тысячам граждан — демократов, республиканцев, коммунистов

и социалистов, евреев и неевреев, цветных и белых — сохранить де-

мократию и поддержать мир во всем мире. Ради мира я стоял за

дружбу с Советским Союзом, ради мира я хотел гибели фашизма:

ведь фашизм кормился на войнах. Ради мира я желал социализ-

ма. Но о социализме в Америке не приходилось и думать. Выступая

за социализм, я хотел максимального обеспечения рабочих тем, что

мог дать наш образ жизни. Еще с юных лет я был настроен в пользу

организованного рабочего движения; поэтому, как только художники

(главным образом, те, которые работали в системе предприятий об-

щественных работ) создали профсоюз, то я сразу же вступил в него.

Когда же мы, художники, вошли в профсоюз работников свободных

профессий и конторских служащих (при Конгрессе производственных

профсоюзов), то я был избран в состав Национального исполнитель-

ного комитета. Наконец-то на заседаниях профсоюзных советов можно

было услышать выступления художника! Я становился полез-

ным.

— Они вас используют, — говорили мне критиканы.

Ну и хорошо, что используют! Хорошо, что, принося пользу, ты

изнашиваешься, а не просто ржавеешь в бездействии.

Тем не менее я, как художник, которому приходилось работать,

добывая хлеб насущный, был счастлив, что жил в добрых трехстах

милях от Нью-Йорка, этого водоворота общественной и политической

деятельности. На ферме Асгор было по-прежнему тихо, мы жили

там в полном уединении. Вставал я с рассветом, а в зимнюю пору и

того раньше; работать мы начинали уже в столовой, пока пили ут-

ренний кофе. Сначала я диктовал Фрэнсис разные письма, а через

час уходил в мастерскую и работал. Работал! Для нас было истин-

ным счастьем то обстоятельство, что работы у меня хватало. Я с удо-

влетворением чувствовал, что благодаря своей прежней закалке и

накопленному опыту я мог с неослабной энергией делать даже то,

что мне не нравится. А если мне что-то не нравилось, то от этого я,

как художник, только выигрывал. Так, ненавидя работу для рек-

ламы, я стремился выполнить заказ как можно скорее и, освобо-

дившись от него, снова приняться за живопись. У меня были в ра-

боте гренландские картины, десятки картин, страдавшие дефектами,

которые, подобно ранам Цезаря, с немой мольбой ожидали целитель-

— 537 —

ного прикосновения моей кисти. А за окнами сияли прекрасные дни,

быстро проходил сезон за сезоном — один пленительнее другого. Все

они просились на холст, все хотели быть навеки запечатленными.

Мне приходилось закрывать глаза на эти чудеса и упорно работать,

сидя в помещении. О если бы можно было вернуть ушедшие годы!

Снова пожить в том возрасте, но пожить в тихом, счастливом мире,

где процветает мирное искусство, пользующееся почетом и никем не

тревожимое!

Неудобство жизни в сельской местности заключалось, пожалуй, в

том, что ферма Асгор была слишком далеко от нью-йоркского рынка

картин. Будучи обескуражен несколькими неудачными сделками с

торговцами, я возненавидел куплю-продажу. Ни у одного торговца

в Нью-Йорке не было больше моих картин. Упаковка и перевозка

картин требовала много сил и средств, не говоря уже о расходах на

рамы и неизбежной порче и износе картин в пути. Ввиду всех этих

обстоятельств я склонялся теперь к мысли, что мне надо сойти с

общественной арены. Мне казалось, что как с практической, так и с

моральной точки зрения лучше, если это возможно, зарабатывать

себе на жизнь иным способом, чем продавать то, что любишь. В про-

тивоположность другим художникам, которые делают вид, что пре-

зирают свои произведения, как только заканчивают их, я должен

сознаться, что мои работы, как правило, мне нравятся. Когда я за-

щищал от нападок свои книги, то писатель Фаррелл, выступая в ра-

диопередаче на тему «Автор и его критики», заявил, что чтение его

собственных книг вызывает у него тошноту. В ответ на это я сказал

Фарреллу:

— Должно быть, вы пишете не очень хорошие книги.

Но, возможно, я был неправ, ибо книги Фаррелла мне читать не

доводилось. Во всяком случае, когда я заканчиваю любую свою ра-

боту, то, может быть, по невежеству, а может, и мудро, считаю, что

она вышла именно такою, какой должна была выйти. С какой бы из

своих картин я ни расставался, это вызывало у меня чувство сожале-

ния. Ввиду этого не приходится удивляться, что «коллекция Кента»,

как мы с гордостью ее именуем, — собрание моих картин, рисунков,

гравюр и рукописей — выросла до огромных размеров. И вполне

естественно, что, окружив себя такой роскошью, какую может по-

зволить себе лишь богатый человек, я должен был работать, как су-

масшедший, и браться буквально за все, что подвертывалось под

руку.

ЕСКОЛЬКО ВЫШЕ, ГОВОРЯ О РАБОТЕ

на рекламу и ворча по поводу самоуправства писателей, я упо-

мянул два-три удачных заказа, при выполнении которых я не был

связан никакими инструкциями и «идеями». В частности, в 1937 году

Национальное общество борьбы со слепотой заказало мне альбом,

предназначенный для пропаганды при сборе нужных Обществу

средств. Это была достойная цель, и я решил привлечь к работе

пророка Моисея. В нижней части страницы, окрашенной по краям

в черный цвет, белыми буквами были написаны следующие слова,

взятые из Книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю.

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И сказал

Бог: — тут страница переворачивается, и под картинкой, как бы

освещенные солнцем, на белом фоне начертаны слова — Да будет

свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош». На этой странице

было изображено солнце и руки господни, которые держат его: впе-

реди — кусок земли с растущими на нем растениями; над землей

порхают птицы, радуясь свету. Третья страница должна была быть

по краям опять черной, но заказчики оставили ее белой. На ней были

написаны мои слова: «Тем, кто слеп, мир представляется таким, ка-

ким он был вначале: для них существует лишь тьма над бездной.

Вечная печаль стала их уделом. Да поможет им Бог». Затем я доба-

вил еще несколько фраз, призывающих оказать помощь Обществу.

Этим альбомом-складнем Общество пользовалось много лет. Предста-

вители Общества писали мне, что ни одно обращение не собрало

столько средств, сколько собрал мой альбом.

Вторым достойным труда и интересным делом было оформление

большого, выходящего уже много лет календаря компании «Джене-

рал электрик». Моя творческая фантазия почти ничем не ограничи-

валась; от меня требовалось лишь одно — чтобы рисунки на кален-

даре по своему содержанию соответствовали названиям месяцев.

Я работал с удовольствием, и созданные мною картины весьма

понравились заказчику. Мои отношения с компанией, равно удовле-

творявшие как художника, так и нанимателя, приобрели самый дру-

— 539 —

XVIII ПОЧЕСТИ

жеский характер. В 1938 году мне было заказано большое панно для

проектировавшегося здания «Дженерал электрик» на предстоявшей

Всемирной выставке в Нью-Йорке. В Нью-Йорке мы с Фрэнсис и про-

вели всю зиму 1938/39 года. Зима была тяжелая: по шесть, а нередко

и по семь дней в неделю приходилось работать в большом чердачном

помещении, арендованном мною в деловой части города. Если же

учесть, как я об этом уже писал, что раза четыре в неделю я ходил

на различные митинги и собрания, то станет понятно, что времени

для отдыха и развлечений, на которые мы оба надеялись и которых

многострадальная Фрэнсис более чем заслуживала, почти не оста-

валось.

Однако перед лицом развертывающихся событий никто из людей,

у кого была совесть, не имел иного выбора. Напомним, что Гитлер

в то время готовился аннексировать Австрию; Франко благодаря на-

шему эмбарго на поставки оружия был близок к победоносному за-

вершению войны в Испании; в Америке наши отечественные фашист-

вующие элементы (те самые «маккартисты», что угрожают теперь на-

шей демократии), обнаглевшие в результате побед фашизма за грани-

цей, чинили акты насилия и беззакония. Одним из таких актов было

избиение до потери сознания Говарда Вилларда — выдающегося ху-

дожника и члена нашего профсоюза — шайкой франкистов, пикети-

ровавших радиостудию радиовещательной компании «Колумбия».

Достаточно было Вилларду бросить сочувственную реплику об испан-

ских республиканцах в беседе с одним стоявшим поблизости челове-

ком (он принял его за прохожего, остановившегося, чтобы посмотреть

на пикетчиков), как шайка по сигналу «прохожего» сделала свое

грязное дело. Двое полицейских, которые присутствовали при этом

побоище, притворились невидящими. Как ни странно, департамент

полиции так и не смог установить, кто были эти полицейские.

Несколько лет спустя в отдельном банкетном зале отеля «Пенсиль-

вания» состоялся большой завтрак, на который были приглашены ру-

ководящие деятели профсоюзов, а также общественные деятели, со-

чувствующие рабочему движению. Завтрак был дан руководителями

Интернационального профсоюза портовых грузчиков и складских ра-

бочих, возглавляемого, как об этом известно во всем мире, Гарри

Бриджесом. Поводом для завтрака явилось присвоение двум аме-

риканцам пожизненного почетного членства профсоюза. Те, кто со-

ставил свое мнение об ИППС не под влиянием травли руководителей

этого союза и особенно самого Бриджеса (в течение длительного вре-

мени его пытались изгнать из Америки), хорошо знают, что ИППС

завоевал для своих членов и рабочих коллективов множество приви-

легий и что его руководители — люди необычайной честности и неоспо-

римой преданности своей стране. Первым из двух гостей, кого соби-

— 540 —