Лакуны в языке и речи: Сборник научных трудов. Выпуск 2

Подождите немного. Документ загружается.

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ РАН

БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

ЛАКУНЫ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ

Сборник научных трудов

Выпуск 2

Благовещенск 2005

Лакуны в языке и речи: Сборник научных трудов

/Под ред. проф. Ю. А. Сорокина, проф. Г. В. Быковой. -

Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. – Вып.2. – 123 с.

В сборник включены научные статьи, посвящённые

проблемам лакунарности в культуре, языке и речи разных

народов. Для широкого круга лингвистов, переводоведов,

культурологов.

Редакционная коллегия:

Ю.

А. Сорокин, д. ф. н., профессор (отв. ред.);

Г. В. Быкова, д. ф. н., профессор (редактор);

З. Г. Прошина, д. ф. н., профессор;

М. А. Стернина, д. ф. н., профессор.

ББК 81.002.3

+81.001.6

Л19

Печатается по решению

редакционно-издательского совета

Благовещенского государственного

педагогического университета

ISBN 5-8331-0075-5

государственный педагогический

университет, 2005

Ю.А. Сорокин

г. Москва

ЕЩЁ ОДНО ЛАКУНОЛОГИЧЕСКОЕ

ИССЛЕДОВАНИЕ: «ЛАКУНАРНОСТЬ КАК КАТЕГОРИЯ

ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЛОГИИ»

Эту книгу Г.В. Быковой (Благовещенск, 2004) и две её

предыдущие работы наряду с монографией В.Н. Рябова

«Русские интраязыковые лакуны» (формально-семантический

аспект) (Краснодар, 1997) нельзя не рассматривать как

успешный и многообещающий рывок в решении сложных

вопросов лексикологии, лингвистики текста, психолингвистики

и этнопсихолингвистики. Рассуждая чётко и корректно в

вербальном отношении, Г.В. Быкова умеет думать интересно и

продуктивно. Чтение её книг – это путешествие по загадкам, и

отгадкам (они тоже прилагаются) ПОВЕДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА И

ПОВЕДЕНИЯ ЯЗЫКА, по параболам, отсылающим к тем

глубинным основам, которые, в сущности, и

составляют

картину мировидения любой лингвокультурной общности.

Картину, являющуюся, как это показывает Г.В. Быкова, по

крайней мере, трёхслойной: и когитивной, и когнитивной, и

эмотивной. Естественно, что пересказать все «загадки

лакунарности», изложенные в книге, и невозможно, и

нецелесообразно, поэтому я остановлюсь на самом

существенном.

Во-первых, очень солидны и профессиональны

теоретические сюжеты

, относящиеся к рассмотрению того, что

Г.В. Быкова называет концептосферой и что – исходя из логики

её работы – можно было бы назвать лакуносферой. Точки

зрения исследователей, занимавшихся этими сюжетами,

изложены в той манере, которая не может не подкупать: мнения

сталкиваются, а не существуют, вторят или противоречат друг

другу, создавая столь нужное,

но и столь же редко

встречающееся многоголосие, позволяющее в полной мере

представить характер и глубину обсуждаемых проблем.

Во – вторых, удачен сам подход к рассмотрению загадок

всех видов: когитосферных, когнитосферных и эмоциосферных

как обладающих одним признаком – признаком лакунарности.

Убедительно, эвристично и истолкование этого феномена,

понимаемого в качестве различных по мощности слоёв

непрозрачности, характерных для «механизмов» речевого

поведения, управляющих и его Лексиконом, и его

Прагматиконом, и его Грамматиконом. Иными словами

, Г.В.

Быкова полагает, что форматы непрозрачности (смысла и его

ценности) ингерентно присущи этому поведению,

предопределяя меру его понимания носителями языка как в

рамках однородной лингвокультурной общности, так и при

сопоставлении двух различных этнико-культуральных

организмов. Опираясь на такое допущение (оно подтверждается

– и очень эффектно – анализом конкретного материала и

выводами

, следующими из него), Г.В. Быкова приступает к

анализу непрозрачных случаев существования смысла,

служащих подтверждением «реальности» феномена

лакунарности. Этот добротный анализ позволяет с полным

правом утверждать о начале формирования понятийного

аппарата лакунологиии и как о событии, возникающем на наших

глазах. Обобщая и подытоживая найденное другими, Г.В.

Быкова и сама

участвует в этом событии: например, ею

выделены и описаны сегментные лакуны (т.е. такие, которые

моментально представимы, но ещё не существуют в виде

пленусов), эквивалентные лакуны, то есть латентные/

имплицитные лакуны, на существование которых указывают

словесные ряды, дефектные в антонимическом отношении,

иными словами, ряды, которым «запрещено»

противопоставление. Рассмотрены и компонентные

лакуны

/лексемы с изменяющимся признаковым ореолом, то есть

лексемы с колеблющейся милиоративно-пейоративной оценкой.

В-третьих, но в связи и со вторым пунктом, нельзя не

считать в высшей степени продуктивным и многообещающим

обсуждение (с опорой на работу Л.А. Леоновой) понятия

антилакуны (пленуса)/монопленуса, важного с точки зрения

уяснения феномена элиминирования лакун, а, точнее,

разведения/уточнения понятий компенсации и заполнения. По

мнению Г.В. Быковой, компенсация – это лишь средство

фиксации лакуны (с помощью компенсатора слова и/или

словосочетания, квазиподобных некоторой непрозрачной

единице), а заполнение – это устранение непрозрачности с

помощью инновационных единиц/неологизмов или с помощью

внутренних и внешних заимствований

. По-видимому, эти

единицы можно было бы назвать схолиаторами, то есть такими,

которые выступают в качестве интерпретант, указывающих на

характер образа/на семный характер интерпретируемого.

Можно, конечно, считать (не без основания), что и компенсатор

есть не что иное, как образная/семная характеризация, но это

возражение позволительно отвести, если исходить из

следующего: 1) компенсатор лишь средство априорного

устранения коммуникативного дискомфорта, указание на

общеродовую/тезаурусную сферу непрозрачности, а 2)

схолиатор – средство частно-конкретного описания

коммуникативного дискомфорта, образно/семная детализация

вербальной и невербальной ситуации, видовое её уточнение.

Короче говоря, компенсатор – это вынужденная редукция

возможного мира, а схолиатор – его градуация/амплификация.

В-четвёртых, нельзя переоценить тот иллюстративный

теоретический материал, который представлен Г.В. Быковой. И

вот по какой причине: существование лакунологии неизбежно

ведёт к тому, что в её рамках необходима и лакунометрия. Этот

факт осознавался и осознаётся, кажется, всеми исследователями,

изучающими форматы понимания и непонимания, форматы

прозрачности и непрозрачности. Заслугой Г.В. Быковой я

считаю не

признание этого факта, а дерзкое (что очень хорошо),

удачное и убедительное описание интраязычных лакуносфер в

виде лакунограмм (см., например, группировку некоторых

цветообозначений в русском и французском языках, а также

группировку существительных – названий животных).

В-пятых, не следует недоучитывать и значение раздела

«Метод анализа детского словоупотребления» - раздела,

который, наверное, многими будет оцениваться как

неожиданный. Но это очень уместная и эвристическая

неожиданность. Дело в том, что детская речь – это карта и

лакунизированных фрагментов общения

(несоциализированного/не в полной мере социализированного

и, тем самым, естественного) и «перечень» возможных средств

креативного поведения и предотвращения коммуникативных

конфликтов. Она также и намёк

на то, как строится

художественная речь. И намёк на то, что всё-таки существует

«память» языка/речи. Очень интересны рассуждения Г.В.

Быковой о банке запасных смыслов и форм, а, вернее

смыслообразов, изначально, по-видимому, рассчитанных на

противодействие процессу лакунизации и в то же время

ставящих ему предел в силу «

исчисляемости» составляющих

смыслообразов. Относительно согласия Г.В. Быковой с тем, что

дети – это стихийные «системологи-структуралисты» (С.Н.

Цейтлин) могу сказать следующее: скорее всего, такова именно

Цейтлин, а дети – это сознательные системологи-аналогисты.

В-шестых, хочу указать ещё на одну находку Г.В.

Быковой: на использование понятия иллогизма наряду с

понятием

лакуна. Иллогизм, по её мнению, «это полное

отсутствие концепта, либо концепт без семемы и лексемы». Не

возражая против использования этого понятия, я хотел бы

указать на некоторые противоречия, встречающиеся при его

истолковании. Если концепт – это ментальный образ, что, на

мой взгляд, спорно, ибо образ – это синестезическое единство, а

концепт – когитивно-

когнитивное единство, но всё-таки если

концепт – это ментальный образ (пучок «синестезий»), то вряд

ли стоит интерпретировать «заумь» «как нечто недоступное

пониманию» (Г.В. Быкова ссылается в данном случае на А.П.

Бабушкина). Да, концепт понимается, но образ воспринимается

как совокупность некоторых модальных характеристик. И если

он и когнитивен – то это

расплывчатая когнитивность. И именно

в её пределах разрешено использование эмболов. Короче говоря,

если «семема и концепт взаимосвязаны и в то же время

относительно самостоятельны», то концепт и ментальный образ

– сугубо автономны, а семема и ментальный образ –

несопоставимы между собой.

В заключение: Г.В. Быкова написала очень хорошую

монографию. Надеюсь, что и в дальнейшем она будет думать и

писать в том же креативном стиле.

О. Е. Белкина

г. Москва

ЛАКУНАРНОСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОРТРЕТА

В РУССКО-ФРАНЦУЗСКОЙ КОММУНИКАЦИИ

Анализ лингвокогнитивной

сути образа политика

позволяет говорить о том, что образ политика является текстом

или скорее комплексом текстов, поскольку любой текст «прочно

размещён, размещается и будет размещаться на фундаменте уже

написанного, а значит - уже прочтённого, пройденного…»

[Замятин, 2004, С.388]. Многие исследователи приходят к

выводу, что любой образ-текст может быть развёрнут в больший

или свёрнут в меньший, либо предстать целой вереницей

текстов, вытекающих один из другого. При этом, в отличие от

привычного нам вербального понимания текста, имидж как

текст строит все каналы (визуальный, поведенческий и т.д.)

[Почепцов, 2001, С.66].

М.В. Новикова-Грунд [Новикова-Грунд, 2000] отмечает,

что как только события жизни любого публичного

человека

становятся достоянием, они приобретают основное качество

любого текста – коммуникативность - и превращаются в поле,

на котором разворачиваются отношения автор-читатель.

Автор текста (а им может являться журналист, политик)

так или иначе пытается воздействовать на аудиторию,

манипулировать ею, донести ту информацию, которую он

считает важной. При этом он руководствуется своими

представлениями,

неизбежно мифологизируя аудиторию,

оценивая её с учётом тех стереотипов восприятия культуры, к

которой принадлежит он сам. В контексте межкультурной

коммуникации политический текст предстаёт как часть

иноязычного и инокультурного пространства и неизбежно

содержит лакуны, а именно этнически-специфические элементы

культуры, в которой создан текст, которые – в силу своей

особенности – могут быть либо неадекватно интерпретированы

реципиентом

, либо не поняты, либо не замечены [Сорокин,

1985]. Процесс формирования образа политика при восприятии

его представителями иной лингвокультуры по существу

сводится к элиминированию лакун различных типов,

указывающих на этнико-специфические особенности

вербального и невербального поведения, деятельности,

общения, исторических и политических фоновых знаний.

В то же время аудитория, являясь адресатом

информации, заполняет

лакуны в соответствии со

сложившимися в её лингвокультуре стереотипами, мифами,

символическими представлениями, предопределяя некий набор

качеств, которыми должен обладать политик. Однако, с точки

зрения иноязычного читателя, значимыми являются далеко не

всегда те элементы, которые хотел бы представить таковыми

автор текста.

Со своей стороны, переводчик старается сделать

попытки взаимопонимания автора и

читателя максимально

адекватными, хотя само по себе достижение адекватности,

которая – в условиях неизбежной мифологизации как образа

политика, так и образа аудитории – является категорически

весьма и весьма условной, вряд ли представляется возможным и

достижимым. В любом случае, переводчик, обеспечивая эту

мнимую адекватность, старается учесть и условия порождения

условного текста, и условия восприятия

переводного текста, и

вынужден осуществлять прагматическую адаптацию перевода с

помощью внесения в текст необходимых изменений,

позволяющих заполнить лакуны. Речь идёт не столько о

качестве перевода, сколько об обеспечении одинаковой реакции

рецепторов оригинального и переводного текстов, поскольку

любое высказывание создаётся с целью получения

коммуникативного эффекта, а значит, прагматический

потенциал составляет важнейшую часть его содержания.

Переводчик рассматривает текст в увеличительное стекло,

пытаясь обнаружить этнически-специфические элементы чужой

для реципиента культуры. Выбирая средства передачи

информации, он балансирует в поисках правильного

соотношения двух лингвокультур. Перевод не только

двуязычен, но и двукультурен

: переводчик должен вскрыть

смыслы, скрывающиеся в тексте и за текстом, очевидные для

представления той лингвокультуры, в которой создан текст, но

не очевидные для представителя иной лингвокультуры

[Сорокин, 2003, С.4-5].

Проанализированные нами примеры восприятия образа

политика в русско-французской коммуникации свидетельствуют

о явном несовпадении информации по объёму и содержанию в

случае восприятия

этой информации реципиентом,

принадлежащим иной лингвокультуре.

Например, если говорить о текстах, продуцируемых

самими политиками, которые позволяют судить о

коммуникативных характеристиках автора, то в условиях

опосредованной русско-французской коммуникации мы

констатировали ряд изменений параметров языковой личности,

касающиеся манеры общения политика с аудиторией, степени

эмоционального воздействия языковой личности политика на

аудиторию и

понятийного аппарата.

Например, при переводе интервью французского

президента Жака Ширака, которое тот дал радиостанции «Эхо

Москвы», переводчик нередко занижает эмоционально-

экспрессивный регистр разговора, вероятно, подчиняясь

коммуникативному стереотипу и боясь отступить от «правил»,

диктуемых высоким статусом интервьюированного. Ж. Ширак,

комментируя актуальные и часто спорные моменты

международной политики, в частности, вопрос о выдаче

С.

Милошевича, естественно, остается в рамках официальной

французской позиции, но и его собственная эмоциональная

оценка также в какой-то степени находит своё выражение: «Il est

reposable de centaines de milliers de morts, souvent dans les

conditions épouvantables. J’ai vu encore ce matin à la télévision des

images de charnièrs que l’on retrouve un peu partout»

(дословно:

На нём лежит ответственность за смерть сотен тысяч людей,

многие из которых погибли при страшных обстоятельствах.

Сегодня утром по телевизору я опять видел кадры,

запечатлевшие горы трупов по всей стране) – «На нём лежит

ответственность за сотни тысяч человеческих жизней, за

тяжелейшие условия жизни и смерти его соотечественников.

Я ещё

сегодня утром по телевидению видел кадры, в которых

показывались страшные последствия правления Милошевича».

В русском варианте ответ Ж. Ширака получился более

сглаженным, чем во французском: переводчик осторожен в

выборе слов, выбирает стилистически нейтральные выражения,

и, тем самым, невольно снижает эмоциональность

высказывания. Это не может не отразиться на впечатлении,

который Ж. Ширак производит на российских

радиослушателей: именно экспрессивно-эмоциональные

разговорные элементы создают эффект сближения

аудиторией.

К вопросу об изменениях экспрессивной стороны

высказываний при переводе можно добавить и то, что

французские политики нередко стараются убедить слушателей в

своей правоте не только через факты, но и через человеческие

чувства, которые те должны с ними разделить. В ответе на

вопрос о Чечне и о своих беседах с

В. Путиным по этому

вопросу Ж. Ширак употребляет слово «sentiment»: «… j’ ai eu

l’occasion de parler de la Tchetchenie. D’abord pour voir son

sentiment, pour connaitre les raisons de la politique russe en

Tchetchenie…», которое переводится как «точка зрения»: «… у

меня была возможность обсудить с ним вопрос российской

политики в Чечне. Во-первых, я хотел узнать его точку зрения,

хотел узнать, какие причины лежат в основе российской

политики в Чечне». «Точка зрения» звучит

более взвешенно и

холодно, чем французское «sentiment» - чувство, ощущение,