Курцио Малапарте: «Техника государственного переворота»
такого полководца, который воевал бы ради самой войны, постигал бы ее искусство ради
самого этого искусства: и среди ничтожных, и среди великих полководцев, даже среди
кондотьеров не бывает любителей, есть только профессионалы. Джон Хоквуд, английский
кондотьер на службе у флорентийской республики, сказал однажды: «Воюют для того, чтобы
жить, а не для того, чтобы умирать». Это не кокетство любителя, не бравада наемника: в этих
словах – самое возвышенное определение смысла войны, ее морали. Так могли бы сказать
Цезарь, Фридрих Великий, Нельсон, Бонапарт. Понятно, что Сулла и Цезарь преследовали
политические цели, когда двинули войска на Рим. Но каждого из них надо судить по его делам.
Государственного переворота они не совершали. Какой-нибудь дворцовый заговор гораздо
ближе к государственному перевороту, чем знаменитые военные кампании, с помощью
которых эти два великих полководца захватили власть над Римом. Сулле понадобился год для
того, чтобы с оружием в руках проложить себе дорогу в Рим, то есть для завершения восстания,
начавшегося в Брундизии: это слишком долго для государственного переворота. Но в искусстве
войны, как известно, есть свои правила и исключения из правил: именно ими, и только ими
руководствовался Сулла. Правилам политики и исключениям из этих правил Сулла и Цезарь
стали руководствоваться только после того, как их армии вступили в Рим: и притом чаще
исключениями, чем правилами, как это свойственно полководцам, когда они издают новые
законы и устанавливают новые порядки в завоеванных городах. В 1797 году, предоставлявшем
такие огромные возможности любому нахрапистому генералу, скорее храбрецу, нежели
честолюбцу, на равнинах Ломбардии Бонапарт должен был прийти к мысли, что пример Суллы
и Цезаря окажется для него роковым. Когда он сравнивал ошибку Гоша, который в видах
государственного переворота опрометчиво согласился поступить на службу Директории, с
примером Суллы и Цезаря, то ошибка Гоша казалась ему не такой уж опасной. Б своем
воззвании к солдатам, выпущенном 14 июля, Бонапарт предупреждал клуб Клиши, что
Итальянская армия готова перейти Альпы и двинуться на Париж, чтобы обеспечить
соблюдение конституции, защитить свободу, правительство и республиканцев. В этих словах
чувствуется скорее желание не дать нетерпеливому Гошу опередить себя, чем тайное
стремление подражать Цезарю. Считаться другом Директории, но не выступать открыто на ее
стороне: вот в чем была проблема в 1797 году; два года спустя, в канун 18-го Брюмера,
проблема была в том, чтобы, считаясь другом Директории, открыто выступить на стороне ее
противников. Уже начиная с 1797 года в нем мало-помалу зреет мысль, что армия должна стать
орудием государственного переворота, но таким орудием, которое притворяется послушным
Закону: вся эта акция с виду должна оставаться в рамках законности. Эта забота о внешнем
соблюдении законности – свидетельство того, что выработанная Бонапартом концепция
государственного переворота уже далека от классических примеров древности, примеров
блестящих, но губительных.
VI
Среди многочисленных персонажей драмы 18-го Брюмера Бонапарт кажется самым
неуместным. После возвращения из Египта он только и делает, что суетится, вызывая у людей
то восхищение, то ненависть, то подозрения, то смех, он постоянно подвергает ненужному
риску себя и свою репутацию. Его промахи начинают всерьез беспокоить Сьейеса и Талейрана:
чего хочет Бонапарт? Пусть предоставит действовать другим. Сьейес и Люсьен, брат генерала,
все взяли на себя, все рассчитали, вплоть до мелочей. Сьейес, человек мнительный и
педантичный, полагает, что государственный переворот нельзя устроить экспромтом, в один
день. Нетерпение Бонапарта может привести к беде, говорит Сьейес; равно как и его страсть к
риторике,. добавляет Талейран. Это ведь не Цезарь, не Кромвель, а просто Наполеон. Если мы
хотим сохранить видимость законности, если мы хотим, чтобы государственный переворот не
выглядел ни казарменным путчем, ни полицейским заговором, но парламентской революцией,
совершившейся при участии Совета старейшин и Совета пятисот, согласно строгой и сложной
процедуре, то Бонапарту отныне следует вести себя иначе. Когда победоносный генерал
готовится взять власть, опираясь на законы и на силу, он не должен напрашиваться на
аплодисменты, не должен терять время на интриги. Сьейес все предусмотрел, ко всему