Мид М. Культура и мир детства

Подождите немного. Документ загружается.

самом буквальном смысле он дал ей пищу, ставшую плотью и костью ее тела.

Помолвка у арапешей происходит между девочкой семи-восьми лет и мальчиком лет

на шесть ее старше. После помолвки она переходит жить в дом будущего супруга.

Здесь свекор, будущий супруг и все его братья общими силами выращивают

маленькую невесту. На супруга-подростка, в частности, выпадает обязанность

выращивать ямс, саго, охотиться, чтобы кормить свою жену. Его права на нее в

будущем основываются прежде всего на этом. Если она ленива, угрюма или перечит

ему, он может напомнить ей о своих правах на нее: “Разве не я обрабатывал саго,

разве не я выращивал ямс, разве не я убивал кенгуру, из которых сложилось твое

тело? Почему же ты не несешь хворост?” А в тех исключительных случаях, когда

планируемый брак расстраивается в связи со смертью жениха, а выросшая девочка

становится невестой другого, брачные связи никогда не считаются столь прочными.

Точно так же дело обстоит и тогда, когда мужчина получает по наследству вдову

одного из своих родственников. Его пищевой вклад в ее рост бывает очень

незначителен, особенно если она старше, чем он, и браки такого рода, за которыми не

стоит самое важное из признаваемых данной культурой оправдание, менее

устойчивы.

Арапеши считают, что родители, вырастившие детей, должны обладать

определенными правами на руководство их поведением. На тех же самых основаниях

они считают, что мужья, вырастившие своих жен, должны обладать правами контроля

за ними: они вырастили их, они отвечают за них, они старше и опытнее. Вся

организация общества у арапешей построена на аналогии между детьми и женами

как более молодой, менее ответственной группой, которой поэтому следует

руководить. Отношение жен к их супругам, а также к отцам, дядям, братьям мужей,

фактически ко всем старшим мужчинам клана, в который они вошли, это отношение

ребенка к взрослому. Еще до того как маленькая девочка осознает свой пол, в то

время, когда она все еще худенький, неразвившийся ребенок, глаза отцов и дядей из

другого клана начинают останавливаться на ней, дружелюбно оценивая ее как

вероятную жену одного из своих подрастающих парней. Так как выбор падает на

маленьких девочек, то именно на них и изливают арапеши свои самые романтические

чувства. Молодые мужчины могут с энтузиазмом обсуждать женские чары какой-

нибудь пятилетней девочки и сидеть, завороженные кокетством какого-нибудь

младенца, которого мать для забавы одела в травяную юбочку. В выборе такого рода

нет сексуальных моментов. Рассматривать ребенка в качестве объекта сексуального

интереса никогда бы не пришло в голову арапешу. На девочку обращают внимание

так рано просто потому, что после девяти-десяти лет она уже перестает быть

возможной кандидатурой в жены для него или же для его сына, становясь невестой

другого. Лишь после того как она станет вдовой, о ее привлекательности снова

можно будет думать. Вот почему матери временами наряжают своих крошечных

дочурок, а разговоры в группе больших мальчиков замолкают, когда маленькие

девочки проплывают мимо них, шурша своими нарядными травяными юбочками.

Когда отец выбирает жену сыну, им движут многие соображения. Прежде всего где

ее выбирать — близко к дому, в соседней деревне, в клане, с которым уже

существуют брачные связи? Последнее хорошо. Хорошо, чтобы брат и сестра

соединились брачными узами с братом и сестрой, чтобы клан, отдавший двух своих

девочек другому, получил от него взамен также двух девочек. Здесь нет жестко

установленных правил.. Браки среди арапешей строятся прежде всего исходя из

соображений их устойчивости, и потому они не связаны ни с какой жесткой системой,

которая соединила бы двух молодых людей неподходящего возраста. Как правило,

отец прежде всего ищет невесту сыну в собственной деревне. Мужчины обоих кланов

уже соединены родственными связями и будут только рады их углублению. Но этим

соображениям можно противопоставить выгоды и преимущества браков между

людьми, живущими в разных деревнях. Браки такого типа расширяют сферу

дружеского участия, в пределах которой следующее поколение будет находиться в

безопасности, будет всегда уверено в том, что найдет приют и обогреется во время

своих трудных странствий. Брак, заключенный между жителями двух отдаленных

мест, надолго, а если повезет, то и навсегда свяжет их. Потомство от этого брака

будет помнить место рождения своей матери, называя всех мужчин из материнской

деревни “дедушками”, почтительно приветствуя их, когда они приходят на

праздники. Кроме того, если невеста родом из деревни, расположенной ближе к

побережью, она может обладать особыми навыками и умением, которым она обучит

своих детей и детей родни мужа. Именно так пришел к горцам секрет изготовления

вулуса — тщательно отделанной, и декорированной травяной юбки, принесенной пять

поколений тому назад людям из Суабибиса невестой из Дагуара. Но этим

соображениям противостоит страх перед колдовством. Выбери жену среди чужаков,

позволь своей дочери уйти к чужакам, и возможно, что страх и связанное с ним

непроизвольное обращение к черной магии в минуты гнева или испуга разрушат

брачные планы. Вот все эти “за” и “против” и перебирают отцы и дяди, взвешивая их.

В самой же девочке они ищут вполне определенные качества. У нее должны быть

хорошие родственные связи — много мужчин — хороших охотников, искусных

огородников, людей выдержанных и мудрых. Отец, выбирающий жену для своего

сына, выбирает тем самым, что не менее важно, и его шурина, дядю с материнской

стороны своим внукам. Вместо того чтобы считать брак необходимым злом, как это

бывает у стольких народов, неудачным компромиссом, делающим неизбежным

появление чужака в доме, арапеш прежде всего видит в нем возможность увеличить

сферу родственного тепла, сферу, в которой его потомки будут жить с большей

безопасностью, чем он сам. Эта установка очень ясно выражается в их отношении к

инцесту. Единственным, что удалось мне узнать от них по этому вопросу, был ряд

весьма эзотерических афоризмов.

Свою собственную мать,

Свою собственную сестру,

Своих собственных свиней,

Свой собственный, сложенный в кучи ямс*:

Ты есть не смеешь.

Матерей других людей,

Сестер других людей,

Свиней других людей,

Ямс других людей, сложенный в кучи,

Ты можешь есть.

* Это относится не к обычному ямсу, а к ямсу, выставленному во время церемонии

абуллу и распределенному среди общины на семена.

Эти афоризмы превосходив передают отношение арапешей к эгоизму. Они почти

отождествляют человека, употребившего в свою пользу избыток урожая ямса, с

человеком, совершившим инцест. С другой же стороны, использование для

собственных целей матери или сестры для них столь же антисоциально и

отвратительно, как тайное накопительство. Но эти нравственные прописи были

высказаны мне для того, чтобы объяснить, как должен вести себя человек со своим

избыточным урожаем ямса, и никто никогда не отвечал так на мои вопросы об

инцесте. Местная логика рассуждения состояла в том, чтобы учить людей, как себя

вести в отношении ямса и свиней, указывая на хорошо известные им правила

поведения в отношении родственниц. На вопросы об инцесте я не получала таких

ответов, с которыми я сталкивалась во всех примитивных обществах, где мне

доводилось работать,— резкое осуждение и скандальное разоблачение случая

инцеста в соседнем доме или соседней деревне. Здесь не было ни резких осуждений,

ни обвинений. Вместо этого мне говорили: “Нет, мы не спим с нашими сестрами. Мы

отдаем наших сестер другим мужчинам, а те отдают нам своих сестер”. Все было

очевидно, все было очень просто. Почему я так много спрашиваю об этом? Я

спрашивала, а не слышали ли они о каком-нибудь случае инцеста? Один человек

сказал мне наконец, что он слышал. Он совершал далекий поход в.Аитане и там в

деревне чужого племени услышал ссору: мужчина сердился на свою жену, которая

отказывалась жить с ним и упорно возвращалась к своему брату, с которым

сожительствовала. Это ли я имею в виду? Именно это я имела в виду. Нет, у нас этого

нет. А что сказали бы старики, если бы молодой человек захотел жениться на своей

сестре? Кто знает. Старики никогда не обсуждали этого вопроса. Мне удалось

отправить их с этим вопросом к старикам. Стариков спрашивали по очереди. Ответ

был единодушным: “Что, ты хочешь жениться на своей сестре? Что с тобой? Разве

тебе не будет братом ее брат? Разве ты не понимаешь, что если ты женишься на

сестре кого-нибудь, а еще кто-нибудь женится на твоей сестре, то у тебя будет два

брата? А если ты женишься на своей собственной сестре, то у тебя не будет ни

одного. С кем же ты будешь охотиться, с кем работать на огороде, к кому ты будешь

ходить в гости?” Таким образом, инцест рассматривается арапешами не с ужасом и

отвращением, как искушение плоти, но как глупый отказ увеличить с помощью брака

число радостей и число людей, которых можно любить и которым можно доверять.

Вот почему отец, выбирая жену своему сыну, принимает в расчет и ее братьев, и ее

кузенов, которые станут друзьями сына в будущем. Хорошо, если их много.

Посмотрите-ка сейчас на Адена, который остался одиноким из-за ряда глупых

поступков. Отец и мать Адена были двоюродными братом и сестрой и

представителями вымирающих линий. У Адена вообще не было родственников, кроме

двух дядей по материнской линии. Один из них был слабоумным, а второй из-за

одиночества ушел из деревни и стал жить с родственниками своей жены. А затем и

Аден совершил необычный поступок: он женился на двух сестрах. Мужчине не

запрещено жениться на двух сестрах. В данном случае сестра жены Адена осталась

вдовой и не хотела выходить замуж ни за какого отдаленного родственника ее

прежнего мужа. Она предпочла вернуться в Алитоа и жить со своей сестрой. В конце

концов Аден и на ней женился. Но именно это и было глупостью со стороны человека,

находящегося в столь опасном положении, как Аден. Тем самым он упустил

возможность обзавестись второй группой братьев по линии жены и оказался в полной

зависимости от уже имевшихся родственников. Когда его единственная дочь Сауисуа

подросла, никто не проявлял особого рвения взять в качестве невестки девочку, у

которой так мало родственников.

Отец девочки, принимая предложения, делаемые его дочери, движим теми же

самыми соображениями. Он неблагосклонен к предложениям, делаемым от имени

юноши, у которого мало родственников. А так как отцы сыновей всегда очень

озабочены тем, чтобы подобрать для них маленьких девочек, то, как правило, отцы

дочерей осторожны, скептичны, упрямы. Переговоры они ведут, демонстрируя почти

полную незаинтересованность: “Я уже отдал на сторону много дочерей. Что я имею от

этого? Они уходят и живут далеко от меня, и я никогда не увижу их снова. Только мои

сыновья со мной, утешение моей старости. Эту я хочу оставить при себе. Она еще

очень мала, у нее совсем еще нет грудей. Почему я должен отсылать ее к чужакам?” А

если дочь наделена всеми качествами, чтобы в будущем стать хорошей женой, он

обязательно прибавит: “Она уже заменяет мать, когда приходят гости. Она проворно

разжигает огонь и варит пищу. Нет, я не отдам ее на сторону”. Маленьких девочек

ценят главным образом по этим качествам. Охотно ли они берутся за работы по дому?

Гостеприимны ли они или же лениво сидят и хмурятся, когда в дом приходят гости?

От жены здесь прежде всего требуют отзывчивости, а не ума и красоты. Жена — это

та, кто украшает дом мужа своей умелой и непринужденной заботливостью обо всех

— о муже, его гостях, их детях; маленькая девочка, которая уже в шесть или семь лет

“может заменить мать”, делает заявку на то, чтобы стать желанной женой. Кроме

того, у нее должен быть мягкий, хороший характер. Но это уже почти прямое

следствие сказанного выше, ибо плохой характер, по мнению арапешей, прежде всего

выражается в том, что человек “ничего не дает людям”. И еще у нее должна быть

чистая кожа. Девочка с больной кожей тоже со временем выйдет замуж, но ее

помолвка произойдет позже, чем у других, и ее брак будет менее выгодным. Она

выйдет замуж за юношу с небольшим числом родственников. Мальчик же с

хроническим заболеванием кожи сможет жениться лишь по странному стечению

обстоятельств. Его сторонятся другие дети, зовут его “заразным”. Вокруг него

образуется ореол злобного, несчастного человека, человека того тина, который среди

жителей равнин становится колдуном, а среда горцев — посредником в передаче

“грязи”. Обосновывается это так: человек с болезнями кожи не может иметь жен, и

поэтому, озлобленный и раздраженный, он становится колдуном. “У этого мальчика

болезнь кожи, а потому он будет либо колдуном, либо поставщиком „грязи"” — таков

людской приговор. Оскорбленный ребенок уходит в себя, зная, что путь его уже

предначертан, что ему суждено быть чужаком, тем, кого никто не примет к теплому

семейному очагу. Неприятный цвет больной кожи, ее отталкивающий запах настолько

сильно задевают их чувствительность, что не оставляют никакого места ни для

сострадания, ни для доброты.

Поэтому у арапешей некоторые мальчики, а не девочки знают, что им никогда не

суждено будет вступить в брак. Как и у большинства других примитивных народов,

проблема перспектив брака стоит в совершенно иной плоскости, чем в современной

цивилизации. Каждая девочка, если только она не страшно изуродована — а таких

остается жить очень мало,— выйдет замуж по крайней мере один раз. Если она

останется молодой вдовой, она сочетается законным браком второй раз, даже если

при этом ей и не придется делить семейное ложе со своим вторым супругом. Страх

перед безбрачием, отчаянные попытки устроить брак своему ребенку свойственны в

обществе арапешей не родителям девочки, а родителям мальчика. Он может остаться

в полном одиночестве, о нем следует позаботиться. И прежде всего сын благодарен

отцу за то, что тот нашел ему жену, нашел в том возрасте, когда он был еще очень

молод и не мог решать свои проблемы сам.

Выбрать жену сыну называется “надеть сумку ей на голову”. Соответствующая

пантомима обычно не осуществляется в самом обряде, но в жизни это происходит в

буквальном смысле итого слова. Маленькая девочка берется из дома ее родителей и

остается в доме жениха. Здесь ее жизнь мало чем отличается от той, которую она

вела дома. Она спит с родителями жениха, работает со свекровью, выходит из дома

вместе со своими новыми родственницами. Она, может быть, лишь немного более

робка, чем дома, если ее новая родня до этого ей была неизвестна. Но по большей

части она живет среди тех, кого она уже хорошо знает. К своему юному супругу она

испытывает полнейшее доверие. Непосредственность их отношений не омрачена

никакими табу. Он для нее всего лишь еще один более взрослый мужчина, которого

она должна слушаться и от которого она зависит. Для него же она — еще одна

маленькая девочка, его собственная девочка, которой надо подать руку на трудном

участке пути. Он приказывает ей разжечь его трубку или же накормить собаку. И все

его братья так же относятся к ней, и на них распространяются ее привязанности. С

младшими она возится и играет. Ко всем им она испытывает чувство теплой

привязанности. Чувство, питаемое ею к жениху и его отцу, по сути дела, такое же,

как и ее чувство к своему отцу и братьям. Непринужденность, отсутствие табу, страха

— вот что характеризует все эти отношения. Она постоянно кочует между домом

жениха и домом своих родителей, переходя туда, где устраивают пир или сажают

таро. Она так же радостно возвращается в дом жениха, как идет в свой собственный.

Девочки непринужденно и радостно описывают этот ритм их жизни. Вот как говорит

об этом десятилетняя Анъюай: “Иногда я живу здесь, с моим отцом, иногда — в Ливо,

с моим мужем. Родители сажают таро здесь, я иду сюда. Начинают сажать таро в

Ливо, я иду в Ливо. Мой муж высокий, стройный, как Горуд”. Я спросила ее: “Ты

плакала, когда в первым раз пошла в Ливо?” — “Нет, я не плакала. Я очень сильная. У

меня хороший муж. Я сплю в доме его отца и матери. Уна собирается выйти замуж за

Магиеля. Магиель очень высок. Уна меньше меня. Она все еще проводит большую

часть времени с отцом. Мидуайн собирается выйти замуж за Сеаубайята. Синабай

называет его зятем. Ибавиос (вторая жена отца Анъюай) и мать живут в одном доме.

Они обрабатывают один огород. Они не ссорятся. Завтра я пойду обратно в Ливо”.

Если мы примем во внимание то, что в течение многих лет муж и жена живут вместе,

как брат и сестра, то нам станет ясен один из решающих факторов отношения

арапешей к сексу. Половые сношения у них не связаны с чувствами, резко отличными

от тех, которые питают к собственной дочери или сестре. Они оказываются просто

более законченным и полным выражением того же самого чувства. Они не считаются

какой-то спонтанной реакцией человека на внутренние половые раздражители.

Арапеши не боятся, что дети, предоставленные самим себе, вступят в половые

сношения или же что молодые люди, собравшись в подростковые группы, начнут

заниматься экспериментами в этой области. Единственные молодые люди, которые

могут, как считают арапеши, проявить какую-то открытую сексуальную активность,

это “муж и жена”, обрученная пара, воспитанная в сознании того, что они должны

быть супругами (или же, что реже, женщина и брат ее мужа). Когда маленькая

девочка приближается к периоду полового созревания, мать и отец жениха начинают

более строго наблюдать за нею — как в ее собственных интересах, так и в интересах

юного супруга.

Потребность в таком надзоре основывается у арапешей на своего рода теории, по

которой физический рост и половые сношения — антиподы. С этой теорией мы уже

сталкивались, рассматривая табу, которыми окружено рождение и кормление

ребенка. Если маленькая девочка, ныне соблюдающая табу только в отношении своих

растущих грудей, вступает в половые отношения, ее рост будет задержан, она

останется тощей и слабой, ее груди будут продолжать стоять, маленькие, упругие,

непривлекательные, вместо того чтобы падать тяжелой роскошью — главный признак

женской красоты у арапешей. В отношении этого маленькие девочки весьма

щепетильны. Когда маленькие сестры и жены братьев работают вместе, протирая

побеги саго между ладонями и сплетая их затем в новые травяные юбочки пли же

чистя таро для ужина, они сравнивают красоту больших девочек. У Будагьель и

Ваджубель красивые большие груди. Они, должно быть, очень строго

придерживались табу и никогда не разрешали себе украсть даже самый маленький

кусочек мяса. После того как к ним пришли месячные, они, должно быть, очень строго

соблюдали и другие правила, ведь за ними наблюдал тамберан. Маленькие девочки

не очень отчетливо представляют себе, в чем состоит такой надзор, но, как и

непосвященные мальчики, они ничего не боятся. Не боятся потому, что девочка

становится красивой после этого. Они знают, что девочка постится четыре или пять

дней во время своей первой менструации, но как красив орнамент на ее новой

травяной юбочке, когда после этого она показывается в деревне! Да к тому же

Анъюай спрашивала сестру ее мужа, что такое поститься, и та ей сказала: “Ты будешь

спать большую часть времени и не заметишь, как пройдет время”. У огня в

менструальной хижине тепло. А посмотрите, что происходит с девочками, которые

слишком рано вступают в половые сношения со своими мужьями. Посмотрите на Сагу,

например, тоненькую, худенькую, как четырнадцатилетний подросток, а ведь она

дважды была замужем, и у нее был ребенок, который умер. Он был такой крошечный

и несчастный. Сагу в первый раз вышла замуж за юношу много старше себя и уехала в

другую деревню. Он унаследовал права своего умершего брата на нее. Юноша “украл

ее”, то есть имел с ней сношения до того, как она созрела. Ее груди затвердели стоя и

никогда уже не опадут. У нее родился ребенок от этого мужа, но умер. Тогда она

убежала и вернулась к отцу. Она совсем не обязана была хранить ему верность, ведь

не он же вырастил ее. Ее отец вновь выдал ее замуж за мужчину из соседнего клана,

но тот вскоре умер. Между тем маленькая сестра Сагу, Кумати, была помолвлена с

Майги, младшим братом ее второго мужа. Он был строен и красив, но не вырос еще.

полностью. Сагу влюбилась в него и, движимая своим ненормальным половым

опытом, соблазнила его. Старшие протестовали, но Сагу крепко привязала Майги к

себе. Он только пожимал плечами на их угрозы. А теперь совершенно ясно, что эти

угрозы оказались вполне обоснованными: он никогда не станет высоким, плотным

мужчиной. Сагу разрешили выйти замуж за Майги, а маленькая Кумати, которая тогда

еще жила с отцом, была помолвлена с младшим кузеном Майги. Все это очень

непорядочно. И маленькие девочки, перетирая руками побеги саго, изображают

своими толстыми маленькими губами гримасы неодобрения. У Сагу нет грудей, у нее,

по-видимому, не будет и детей, а Майги никогда не станет высоким и сильным. Так

себя не ведут. Если мальчик подождет, пока у его жены много раз не наступят

месячные, может быть, это даже займет два года, только тогда ее груди будут готовы

опасть, а ее первая половая связь расслабит те тонкие нити, которые связывают ее

груди с vulva. Но если это наступит слишком рано, если ее жилка — так они называют

hymen — будет разорвана до наступления месячных, тогда ее груди никогда не

разовьются.

У арапешей есть способы остановить рост и созревание девочки, но они не очень

действенны. Ее родители или же родители ее мужа берут маленький кусочек ее

личности — кусочек полуизжеванного ореха арековой пальмы или же стебля

сахарного тростника — и завертывают его очень плотно в кротоновый лист. Затем они

прячут сверточек под балки дома. Пока он остается связанным, остается связанной и

маленькая девочка: ее развитие задерживается. Нужда в таком магическом действии

возникает тогда, когда родители, устраивающие помолвку, ошибаются в своих

расчетах относительно возраста жениха и невесты. Эту ошибку сделать очень легко,

так как родители обращают здесь очень мало внимания на возраст своих детей, и

даже мать, говоря о своем первенце, один раз может сказать, что ему два месяца, а

на следующий день скажет, что ему пять. Относительный возраст детей, воспитанных

в различных общинах, как обычно бывает с помолвленными, определить особенно

трудно. Вот почему иногда родители жениха сталкиваются с тревожными фактами:

невеста созревает слишком быстро, и она скоро уже будет вполне готовой к половым

сношениям, в то время как их сын еще недоразвит. Тогда-то и обращаются к магии.

Однако в целом арапеши считают магию ненадежным средством решения весьма

затруднительных ситуаций такого рода. Наблюдения показали ее ненадежность, и

это самое главное. Чаще проблема решается тем, что быстро созревающую девочку

переобручают со старшим братом ее бывшего жениха. Это решение весьма удачно.

Жена-девочка в доме ее супруга привыкла относиться к нему и его братьям

одинаково. Говоря о братьях, она называла их так же, как и мужа; она доверяла им,

они тоже кормили ее, подавали ей руку, когда она спотыкалась, мягко отчитывали ее,

когда она делала что-то неправильно. Вот почему перемены такого рода не ведут ни

к каким осложнениям.

Маленькие девочки, беседующие о жизни, не считают возможный разрыв помолвки и

обручение с новым мальчиком чем-то очень серьезным. По сути дела, в

эмоциональном плане их выдают замуж за группу людей, а не за одного мужчину.

Они становятся составной частью другой семьи, семьи, к которой они теперь

принадлежат навсегда, даже после смерти. В отличие от очень многих народов

Океании, у которых братья требуют тело своей сестры после ее смерти, арапеши

погребают жену на земле, принадлежащей клану ее супруга, и ее дух остается с ним

там, где обитает марсалаи этого клана. Супруг и сыновья выплачивают за нее ее

роду, они “откупают мать”, чтобы та навсегда осталась со своими мужем и детьми.

Первая менструация девочки и сопровождающий ее церемониал в большинстве

случаев происходят в доме ее супруга. Но и ее братья играют в этом церемониале

некоторую роль. За ними посылают. Братья девочки строят ей менструальную

хижину, более крепкую и хорошо сделанную, чем такие же хижины у взрослых

замужних женщин. У тех это жалкие конические постройки, сооруженные ими

самими, без пола, очень плохие укрытия от холода и дождя. Но для этого случая в

хижине настилается пол. Девочке приказывают сидеть, выставив ноги вперед и

подняв колени. Ни в коем случае она не должна закладывать ногу за ногу. У нее

забирают браслеты, серьги, плетеный пояс. Если все это совсем новое, то она получит

их назад. Если же они поношены, то их режут па куски и уничтожают. Здесь дело не в

том, что вещи считаются зараженными сами по себе; просто желают разорвать связь

девочки с прошлым. За девочкой ухаживают взрослые женщины, ее собственные

родственницы или родственницы ее супруга. Всю ее натирают жгучей крапивой. Ей

приказывают свернуть один из больших листьев крапивы в трубку и засунуть ее в

vulva. Считается, что это поможет ее грудям стать большими и сильными. В это время

девочка не ест и не пьет. На третий день она выходит из хижины и стоит,

прислонившись к дереву, а брат ее матери делает декоративные надрезы у нее па

плечах и ягодицах. Разрезы эти делаются осторожно, в них не втирается ни земля, ни

известь — обычный новогвинейский метод увековечения декоративных шрамов,— так

что через три-четыре года от них почти ничего не остается. В это время, однако,

любой незнакомец, пожелавший удостовериться, достигла ли девочка брачного

возраста, может посмотреть на эти знаки. Каждый день женщины протирают девочку

крапивой. Считается желательным, чтобы она постилась в течение пяти-шести дней,

но женщины за ней внимательно наблюдают, и, если она сильно ослабела, пост

прерывают. Пост сделает ее сильнее, но от слишком длительного поста она умрет.

Церемонию поэтому ускоряют.

Отец жениха в это время дает ему наставления, какие церемониальные блюда он

должен приготовить для невесты. К ним относится целый набор особых трав, и никто,

кроме тех, кто уже готовил их для своей жены, не знает, как это делать. Это часть

традиции арапешей — узнавать в необходимых случаях, как что-то сделать, от того,

кто уже это делал. Много молодых мужчин, жены которых еще не достигли полового

созревания, а сами они никогда не выступали в роли “братьев” своих достигших

брачного возраста сестер, не участвовали прежде в церемонии этого рода. Когда о

ней заговаривают, они чувствуют себя смущенно, тревожно. И это усиливает их

чувство безмерной и неоценимой зависимости от традиции, носителями которой

являются люди старше их. Что случилось бы, если бы этих людей не было, как они

нашли бы чудодейственные травы, как приготовили бы их?

Отец приказывает юноше отыскать вьющееся растение нкумквебил, которое очень

трудно порвать, крепкую кору дерева малипик, сок дерева карудик, сок хлебного

дерева, маленький кустарник, называемый хенъякуп, и коконы гусеницы идуген. Все

это крепкие вещи, и они сделают девочку сильной, сильной, чтобы готовить пищу,

переносить тяжести и рожать детей. Затем юноше предлагают сделать суп из

нарезанных трав, а также приготовить некоторые блюда из них с особо крепким

ямсом, называющимся вабалал. А в это время женщины украшают девушку. Ее спину

и плечи окрашивают красной краской. На нее надевают новую красивую травяную

юбочку, новые ручные и ножные браслеты, ей дают новые серьги. Одна из женщин

одалживает ей маленькую зеленую рогообразную раковину и алое перо, которое

носят все замужние женщины, обозначая свои статус. Позднее ее супруг преподнесет

ей ее собственное перо. Оно вставляется в отверстие в носовой перегородке,

сделанное много лет тому назад, когда она была девочкой. Чтобы это отверстие не

зарастало, она постоянно протыкала его палочкой или свернутым листом. И вот

сейчас она готова войти на агеху и предстать перед глазами своего супруга и

братьев, каждый из которых пришел сюда с подарком. Лук и стрелы, деревянные

тарелки, плетеные сетки, кинжалы из кости казуара, копье — вот подарки, которые

мужчинам ее клана следует преподносить девочке-подростку. Женщины надевают ей

на голову сетку для переноски тяжестей, предварительно украсив ее листьями

вейняла. Они вкладывают ярко-красный сердцеобразный лист ей в рот. Эти листья

также используются в обряде посвящения rt церемонии тамберан. Мужу приказывают

принести жилку листа кокосовой пальмы и несколько мебу, цветов, пахнущих серой,

на паре листьев алививас. Он ждет ее в середине агеху. Она выступает медленно, с

опущенными глазами, пошатываясь от долгого поста, поддерживаемая женщинами.

Ее супруг становится перед нею. Он наступает большим пальцем ноги на большой

палец ее ноги. Он берет жилку листа кокосовой пальмы, она смотрит ему в глаза, а он

сбивает старую сетку с ее головы, ту сетку, которую его отец надел ей на голову,

когда устраивалась помолвка. Затем девушка выплевывает лист изо рта и высовывает

обложенный, разбухший от поста язык. Муж протирает его корнями мебу. Затем

девушка садится на кусок коры саговой пальмы; она садится осторожно, опираясь

одной рукой, и сидит с вытянутыми вперед ногами. Муж дает ей завернутую в листья

ложку и чашку того супа, который он для нее приготовил. Когда она делает первый

глоток, оп должен поддерживать ее руку, поддерживает он ее и во время второго.

После этого считается, что она уже достаточно сильна, чтобы зачерпывать суп самой.

После того как она съест свой суп, он берет ямс-вабалал и разламывает его пополам.

Она съедает половину, а вторую половину он кладет под стропила кровли дома — это

своеобразная гарантия того, что она не будет относиться к нему как к чужаку и не

выдаст его колдунам. Именно на этот случай он по традиции запасается частью ее

самой. Этот кусочек ямса хранится до тех пор, пока женщина не забеременеет. Обряд

с ямсом противоречит духу всей церемонии. Возможно, он заимствован у арапешей

равнин. Только душевнобольные и слабоумные могли бы передать кусочек ямса,

несъеденного невестой, колдунам.

Когда девушка поест, она садится в центр агеху. Ее братья кладут свои дары перед

нею по кругу. Затем они берут факелы из кокосовых листьев, зажигают их и

окружают девушку огнем. Они не знают, зачем они это делают. Это новый обряд,

заимствованный с побережья, очень красивый сам по себе. Арапеши вне Алитоа,

живущие ближе к равнинам, еще не усвоили его.

В течение недели ни она, ни ее муж не едят мяса. Затем девушка делает ложный

пудинг из листьев, такой же, как делает мать новорожденного. Она выбрасывает его

в кусты. После этого муж отправляется на охоту, и, если он добывает какую-то дичь,

супружеская чета устраивает пир для всех, кто им помогал: для женщин, носивших

хворост и воду, для тех, кто стегал ее крапивой, для тех, что принес цветную глину и

разукрасил ее. В течение месяца девушка не ест мяса, не пьет холодной воды или же

молока молодого кокосового ореха, не ест стеблей сахарного тростника. После этого

все кончается. И в будущем она отправится в менструальную хижину без церемоний.

Эта церемония, официально завершающая детство девушки, отлична по характеру от

обряда посвящения мальчика, хотя в них и много общих элементов — крапива, боль,

которую они сами себе причиняют в гигиенических целях, удаление из общины и

торжественное возвращение. Но мальчик при этом переходит от одного образа жизни

к другому. Раньше он был мальчиком, теперь он мужчина, наделенный

соответствующими обязанностями, и потому должен быть посвящен во все секреты

мужчин. У девушки все остается почти так, как было прежде. Она уже в течение

четырех-пяти лет прожила в доме своего супруга. Носила хворост и воду, полола,

сажала и убирала таро и овощи, готовила праздничные столы и нянчила младенцев.

Она танцевала по случаю удачной охоты или хорошего урожая. Уходила с группами

молодых людей на плантации саго. У нее были обязанности взрослого человека,

разделяемые ею с другими женщинами. Она хорошо знала, что происходит внутри

менструальной хижины, с малых лет она и ее братья и сестры сновали вокруг этой

хижины, заглядывая внутрь. Пубертатный церемониал — не ритуальный переход к

новому образу жизни, а просто преодоление физиологического кризиса, важного для

здоровья и роста девушки. Это и не брачная церемония.

Клан мужа уже считает ее одной из своих. Все вместе они кормили ее, создавали ее

тело, она — часть их, и они заплатили за нее. Время от времени семья жениха

посылала мясо семье невесты. Некоторое время спустя после достижения ею половой

зрелости производится основная уплата за невесту — несколько десятков ценных

колец и раковин. Из них только три или четыре остаются у родителей, а остальные

обмениваются на равноценные вещи. Но стоимость их фактически не столь уж и

велика. Пища, которую семейство жениха давало невесте в течение десяти лет, куда

более ценна. Все эти обмены ценностями, демонстративные преподнесения мяса, то,

на что чаще всего ссылаются,— осязаемые и видимые знаки того, что речь идет о

настоящем браке, браке запланированном и устойчивом. Когда родится ребенок,

семья жениха уплачивает и за него. Пара колец — если родится мальчик, три-четыре

— если родилась девочка. Уплата такого рода означает приобретение полных прав на

ребенка. За девочку платят больше, потому что в противном случае материнский клан

может претендовать на выкуп за невесту или же на ее детей, когда она подрастет.

Все эти уплаты не имеют особой экономической ценности, это просто символы

абсолютной собственности клана на ребенка.

После церемонии, связанной с первой менструацией, жизнь обрученной течет, как

прежде. Родители жениха продолжают свое ненавязчивое наблюдение за нею. Она

по-прежнему спит в их хижине, а если одна из их дочерей живет в доме, то молодая

невестка спит с нею. Но за этим ритуальным признанием общиной ее половой

зрелости стоит уверенность, что в ближайшем будущем, через несколько месяцев,

через год, брак будет завершен. А между тем девушка готовит себе красивую

травяную юбочку; вместе с молодыми женами, которые ненамного старше, чем она,

девушка проводит немало времени, плетя нити из побегов саго. Ей удастся уговорить

какую-нибудь старуху окрасить их в великолепный красный цвет. Она купается, и ее

кожа всегда чиста и блестит, она носит ожерелье из зубов опоссума или собаки. У

арапешей нет никого веселее и праздничнее, чем эти молодые девушки, в нарядном

одеянии ждущие времени, когда жизнь паконец-то настанет и для них. Здесь не

устанавливают никакого определенного дня. Со временем родители все более и более

ослабляют свой надзор. Девушка полностью созрела. Юноша высок и хорошо развит.

И когда-нибудь парочка, которой разрешено теперь гулять вместе в кустах, завершит

свой брак без спешки, не назначая определенного дня, подгоняющего их своей

неотвратимостью. Никто не будет знать и судачить об этом. Завершение их брака —

это простая реакция на ситуацию, в которой они уютно прожили несколько лет, зная,

что принадлежат друг другу.

8. Идеал арапешей и те, кто отклоняется от него

Мы проследили судьбу мальчика

и девочки арапешей от раннего детского возраста

до полового созревания и брака. Мы видели, как арапеши формируют каждого

ребенка, рожденного в их обществе, чтобы он приближался к тому типу человеческой

личности, который они считают идеальным. Мы видели, что им совершенно чужд

взгляд на природу человека как на нечто злое, требующее постоянного обуздания.

Для них различие полов, различие мужских и женских функций коренится в чем-то

сверхъестественном, и они не предполагают, что эти различия могут сказаться на

естественных способностях обоих полов. Напротив, они считают и мужчин и женщин

по природе добрыми, отзывчивыми, готовыми к взаимопомощи, к тому, чтобы

подчинить интересы своего “я” нуждам тех, кто моложе и слабее. Более того, именно

в этом подчинении аранепш способны и готовы находить главное удовлетворение в

своей жизни. Преданно и с наслаждением они выполняют ту часть родительских

обязанностей, которую мы считаем сугубо материнскими — кропотливо и любовно

заботятся о маленьком ребенке, приходят в самозабвенный восторг, видя каждое его

новое движение по пути к зрелости. В этом развитии родители не ищут

эгоистического удовлетворения, не ставят ребенку чрезмерных требований

привязанности к ним в этом мире и почитания ушедших предков в потустороннем..

Для арапешей ребенок не средство, с помощью которого индивидуум обеспечивает

сохранение своей личности после смерти, с помощью которого он как-то приобщается

к бессмертию. В некоторых культурах ребенок — просто собственность, может быть

самая ценная, более ценная, чем дома и земли, свиньи и собаки, но все же

собственность, собственность, которую считают, которой хвастаются перед другими.

Представление такого рода бессмысленно для арапешей. У них чувство собственности

даже на простейшие материальные предметы настолько размыто сознанием нужд

других, обязательствами перед другими, что может считаться почти утерянным.

Для арапеша мир — сад, который надо возделывать, возделывать не для себя самого,

не во имя гордости и тщеславия, не .для накопления и торгашества. Его надо

возделывать для того, чтобы могли расти ямс, свиньи и собаки и прежде всего дети.

Из этой установки вытекает много других черт личности арапешей: у них нет

конфликта между старым и молодым поколениями, нет ревности и зависти, для них

очень многое значит сотрудничество. Сотрудничество становится легким делом,

когда все чистосердечно преданы общей цели, когда ни один из участников общего

дела не извлечет из него личных выгод. Их общее представление о человеке

заставляет их считать мужчин тем же, чем мы считаем женщин,— добрыми,

родительски заботливыми в каждом своем поступке.

Кроме того, арапеши в очень малой степени воспринимают борьбу в мире. Жизнь —

это лабиринт, через который человек должен проложить свой путь, не сражаясь при

этом ни с демонами внутри, ни с демонами вовне, но постоянно отыскивая свой путь,

соблюдая правила, которые только и делают возможным идти и искать. Этих правил,

определяющих, как можно соединить секс и рост, много, и они сложны. Уже в шесть

или семь лет ребенок должен выучить их, в начале пубертатного периода на него

возлагается ответственность за их соблюдение, а к тому моменту, когда он

становится взрослым, он уже строжайшим образом соблюдает эти правила. От

соблюдения этих правил зависит, чтобы рос возделываемый им ямс, чтобы дичь

попадала в его силки и ловушки, а дети росли у него в семействе. Других проблем в

жизни у него нет, нет и зла в собственной душе человека, зла, которое надо

побеждать.

На тех, кто не разделяет этого кроткого и любовного отношения к жизни, на людей с

равнин, арапеши возлагают ответственность за все свои неудачи, несчастья, пожары,

болезни и смерти. Их собственные сверхъестественные покровители, марсалай,

ограничиваются легким наказанием, и всегда лишь за нарушение одного из тех

правил, благодаря которому люди живут в маре с силами земли. Наказывают они и

тогда, когда путают естественную силу женских функций со сверхъестественными

силами, помогающими и поддерживающими мужчин. Но люди с равнин убивают из

выгоды и из-за ненависти; они пользуются малейшей брешью в той стене теплой

взаимопривязанности, которою обычно окружена община арапешей. Они превращают

легкую раздраженность в болезнь и смерть, приводят к тому, чего не желал ни один

арапеш. О том, что арапеши верят в отсутствие дурных намерений у себя,

свидетельствует каждая смерть. Тогда с помощью ворожбы можно определить, кто из

членов общины явился первым виновником смерти, послав колдуну с равнины “грязь”

умершего. Но арапеш содрогается при мысли о таком обвинении. Ворожат, но

виновного не находят. Раздоры возникли давным-давно и были улажены. Гнев, ими

вызванный, был не так силен, чтобы повлечь за собою смерть. Нет, эта смерть —

враждебный акт раздраженного шантажиста или же безличностной озлобленности

какой-то отдаленной общины, которая, потеряв одного из своих членов, заплатила

шантажисту за то, чтобы он отомстил смертью тому, чьего имени они никогда не

слышали. Когда умирает один из их молодых людей, арапепш не ищут виновника его

смерти и не пытаются отомстить кому-нибудь в своей собственной общине. Вместо

этого они, в свою очередь, подкупают человека с равнины, чтобы он убил такого же

молодого человека в какой-нибудь отдаленной общине. После этого они могут

прибегнуть к традиционным формам заклинания и сказать духу умершего:

“Возвращайся к себе, ты отомщен”. Способными на любое злодеяние считают тех, кто

далеко, кто неизвестен, кто поэтому никогда их не видел и никогда не приносил им

огня и пищи. Их можно ненавидеть, они наглые, развязные, хвастливые колдуны,

откровенно кичащиеся своей бесчеловечностью, своей готовностью убивать за плату.

Так, с помощью людей с равнины и этой формулы магической, безличностной мести,

приходящей издалека, арапеши высылают все убийства и всю ненависть за свои

границы и могут называть любого из пятидесяти человек “братом”, с полным

доверием есть из одной с ним тарелки. При любом ударе они разрушают иерархию

различий между близким родственником, дальним родственником, другом, добрым

знакомым, свояком и т. п., ту иерархию степеней доверия, которую знает почти любое

общество, и заменяют ее абсолютными категориями друга и врага. Абсолютность этой

дихотомии приводит, как мы уже видели в третьей главе, к навязчивому обращению к

помощи колдовской практики, как только возникает малейшее проявление

враждебности. Это обращение к колдовству можно объяснить тем, как формируется

их доверчивое, любящее отношение к людям, отношение, которое может быть

разрушено одним ударом, потому что в детстве ребенок был защищен от них и не

приучен к нормальной конкурентной агрессивности в других. В результате уже во

взрослом возрасте в тех случаях, когда враждебность становится открытой, ее

проявления приобретают хаотичные, случайные, неконтролируемые формы. В

воспитании арапеши не исходят из того, что человек по природе агрессивен и должен

быть обучен кротости, что он завистлив и должен быть приучен думать о других, что

в нем сильны инстинкты собственничества и его нужно отучать от слишком цепкой

хватки за имущество. Вместо этого они ориентируются на природную доброту,

отсутствующую только у ребенка и у невежды, а агрессивность у них возможна

только при защите другого.

Последнее можно хорошо проиллюстрировать ссорами, которые возникают по случаю

похищения женщин. Твердо веруя в нерушимость правила, по которому ни один

шурин никогда не примет обратно в дом свою замужнюю сестру, арапеши

превращают факт похищения в столкновение двух общин — общины, где женщина

вышла замуж, и общины, похитившей ее. Обычно это столкновение начинает не муж,

требующий возвращения своей, жены, восстановления своих прав и т. п., но один из

его родственников, чаше всего родственник с материнской стороны. Он может

говорить вполне беспристрастно. Обычно слово берет разъяренный дядя

пострадавшего или же его двоюродный брат: “Почему должен я сидеть спокойно,

когда увели жену сына моей сестры? Кто вырастил ее? Кто заплатил кольцами за нее?

Он! Именно он! Он, сын моей сестры. А теперь он одинок, ее место пусто, огонь в ее

очаге погас. Я этого не потерплю. Я соберу людей. Мы возьмем копья, луки и стрелы,

мы вернем эту женщину, которую похитили” и т. д. Затем этот бескорыстный, а

потому и справедливо разгневанный защитник собирает родственников мужа, и все

они идут в деревню, где находится сейчас похищенная женщина. Сражение, которое

там происходит, уже было описано нами. События же всегда передаются так: “Тогда

Лаабе, рассердившись на то, что ранили его кузена, бросил копье, которое ранило

Йелуша. Тогда Йелегеп, рассердившись, что ранили его двоюродного брата Йелуша,

бросил копье, которое ранило Ивамини. Тогда Мадже, сердитый на то, что ранили его

сводного брата...” и т. д. При этом всегда подчеркивается, что люди сражались не за

себя, а за других. Иногда гнев по поводу похищения жены родственника принимает

более произвольную форму, и мститель похищает какую-нибудь другую женщину из

провинившейся общины и передает ее кому-нибудь другому. Такого рода действия,

фактически разбоя на большой дороге, считаются арапешами чрезмерными,

выходящими за границы нормы. Однако мотивами их оказываются столь благородные

принципы отмщения за других, что они просто не знают, как себя вести в таких

случаях. Быть разгневанными, защищая другого,— это тоже материнская установка.

Мать, ссорящаяся с другими ради самой себя, вызывает осуждение, но мать,

бьющаяся насмерть ради своих детей,— это фигура, которую мы узнали и полюбили

со страниц естественной истории.