Ольшанский Д.В. Психология терроризма
Подождите немного. Документ загружается.
«новые левые», последователи Г. Маркузе, для которого не было никакой связи между
«разумной действительностью», «иным миром» будущего и настоящим, и потому первым
шагом в реализации проекта будущего так или иначе оказывался нигилистический «Великий
отказ» от эмпирической данности буржуазного мира того времени.
В XIX веке понимание радикализма расширилось, а сам он довольно стремительно
р
аспространился по Европе уже как широкое политическое, философское, религиозное,
культурное, просветительское движение. В Х1Х~ХХ веках радикализм стал идеологической
платформой для целого ряда левых партий социалистической, социал-демократической
ориентации. Одновременно радикализм нашел своих последователей и среди некоторых
правых сил. В последние десятилетия XX века радикализм стал базой для
фундаменталистских исламских политических
сил.
Еще недавно сторонники марксизма считали, что общим социально-психологическим и
классовым источником как теоретического, так и политического радикализма является
мелкобуржуазная стихия, особенно в кризисные, переходные исторические периоды, когда
возникает угроза существованию, традициям и укладу тех или иных составляющих ее
социальных групп и слоев населения. Или, напротив, когда такие исторические
периоды
открывают для мелкой буржуазии перспективы прихода к власти и перераспределения
общественного богатства. В современном мире радикальные умонастроения чаще всего
воспроизводит деклассированная люмпен-интеллигентская среда.
В основе радикализма лежит, во-первых, негативное отношение к сложившейся
социально-политической действительности, а во-вторых, признание одного из возможных
способов выхода из реальной ситуации как единственно возможного. В то же время
р
адикализм трудно связать с какой-либо определенной политической позицией. «Радикализм
может проявляться в различных формах нигилизма, экстремизма, терроризма,
р
еволюционаризма. Однако, - считают некоторые авторы, - принято говорить и о
«радикальном центре», то есть политической позиции, радикально отвергающей крайности и
требующей решительно проводить сбалансированную политику. Как показывает история,
достаточно часто государство само создает ситуации порождающие радикализацию
политических субъектов».
Радикализм - всегда оппозиционное направление. Более того, это - опора наиболее
жесткой, радикальной оппозиции, в отличие от оппозиции умеренной - «системной»,
лояльной, «конструктивной». Как правило, он играет в обществе дестабилизирующую роль.
«Как способ деятельности, тяготеющий к крайностям, радикализм, как правило, играет
в обществе дестабилизирующую роль, способствует конфронтации политических сил,
провоцирует углубление конфликтов, разбалансирование системы управления. Но в
определенных социально-политических условиях радикализм может способствовать
критическому пересмотру правительством своего политического курса, препятствовать
накоплению негативной энергии внутри общества»[
191].
Объективно говоря, радикализм выполняет в социально-политических процессах
определенные функции. Во-первых, это сигнально-информационная функция,
свидетельствующая о степени неблагополучия социально-политической среды. Во-вторых,
функция разрядки социальной напряженности путем выброса накопившегося недовольства.
В-третьих, функция давления на господствующие политические институты, подготовку,
принятие и осуществление политических решений. В-четвертых, функция
корректировки
политического курса. В-пятых, функция стимулирования коренных политических изменений,
инноваций.
«Как идейно-политическое течение, система убеждений определенной группы людей,
метод решения локальных экономических и социально-политических задач радикализм
является необходимым компонентом политической жизни. В устойчивых социальных
системах консервативные, либеральные, радикальные компоненты находятся в
сбалансированном взаимодействии. В переходных системах расширяются
объективные и
субъективные причины, стимулирующие радикалистское поведение. Масштабы
р
аспространенности, степень остроты проявлений радикалистских ценностных ориентаций
политических субъектов будут уменьшаться с экономической и политической стабилизацией
в стране. Ценности невозможно отменить, общество должно их исчерпать, пережить.
Стр. 121 из 215
Политические власти могут ослабить воздействие радикализма на политическую жизнь,
нейтрализовать последствия его проявлений»[192]. Правда, это удается далеко не всегда. И
тогда радикализм может перерастать в экстремизм и терроризм.
Аналитически подразделяются «радикализм мысли» и «радикализм формы». Первый
исходит из того, что любые социальные и политические конструкции (анархизм, социализм,
индивидуализм и т. д.) могут быть лишь выводами, а не аксиомами. Он предполагает такие
действия, которые на практике ведут к реализации базовых ценностей. Второй вид,
«радикализм формы», напротив, исходит из неких базовых аксиом. Его природа - не в
р
азмышлениях, а в простоте готовых решений. Разрушение без созидания - вот к чему обычно
склонны радикалы формы, и что сводится к воспроизводству более примитивных социальных
форм. Культура накапливается эволюционно. Революционно происходит только деградация.
В политике обычно различают правый, левый и анархистский, а также революционный
и реформаторский виды радикализма. Как уже говорилось, радикализм не связан
непосредственно с какой-либо одной определенной идеологией - это всего лишь особого рода
энергетическая политико-психологическая основа любой идейно-политической конструкции.
Важно отметить, что радикализм склонен к использованию насильственных методов и
средств, чаще всего не соответствующих публично декларируемым целям. Тогда он может
прямо смыкаться с экстремизмом и перерастать в него, находя свое конкретное, практически-
политическое выражение в разных формах политического терроризма (от «бомбистов»
начала, XX века в России до исламских террористов У. бен-Ладена в начале XXI века). В
основе психологии радикализма всегда лежит сильный политический темперамент
охваченных им политиков, стремление добиться нужного результата как можно быстрее,
«здесь и сейчас», подчас любой ценой увидеть плоды своей политики при собственной жизни,
даже когда речь идет о «поколенческих» процессах или очевидных утопиях. К. Маркс
характеризовал сторонников радикализма как «заговорщиков по профессии», стремящихся
«...опережать процесс революционного развития, искусственно гнать его к кризису, делать
р
еволюцию экспромтом, без наличия необходимых для нее условий»[193]. Иногда
р
адикализм стимулируется особенностями конкретной ситуации - так, непоследовательность
горбачевской перестройки в СССР подстегнула в начале 1990-х годов радикализм первого
президента России Б. Ельцина и, вслед за этим, активно поощряемых им радикал-
р
еформаторов к так называемым шоковым реформам. Такой радикализм может оказаться на
грани терроризма. Так, в июле 1991 года лидеры Демократического союза В. Данилов и В.
Новодворская в своем открытом письме писали, что «отныне народ приобретает право на
свержение преступной власти любым путем, в том числе и с помощью вооруженного
восстания»[194].
Благоприятной социально-психологической почвой для радикализма считается
состояние всеобщей неуверенности и нестабильности. Именно на этой базе расцветают
ультралевые и ультраправые идеи, сопровождающиеся соответствующими действиями. При
этом с точки зрения применяемых средств часто бывает так, что и левые, и правые радикалы
сходятся в общем антидемократизме. Двусмысленность мелкобуржуазной психологии,
вытекающая из «промежуточного» социального положения «новых средних слоев», главных
носителей этой психологии, вызывает определенное «шараханье» от леворадикальной
р
иторики к крайне правым силам и устремлениям. По этим же причинам обычно сходными
оказываются социальные последствия казалось бы разных течений - например,
консервативно-охранительного радикализма (в частности, в свое время, клерикально-
инквизиторского террора) и леворадикальных эксцессов (террор левацких группировок).
Современный мир несколько по-новому ставит данные вопросы, однако это не меняет
сущности сказанного. Так, сегодня в качестве консервативно-охранительного радикализма у
клерикально-инквизиторского террора появился достойный преемник - исламский
фундаменталистский радикализм. Именно он, наряду с кое-где еще сохранившимися левыми
р
адикалами (хотя после эпохи «Красных бригад» в Италии левацкий терроризм пошел
несколько на убыль, ныне его готова подхватить японская «Красная армия» и другие
подобные структуры троцкистского и маоистского толка), и представляет собой основу
современного экстремизма, а затем и терроризма.
Динамика перерастания идейного, теоретического радикализма в политический
Стр. 122 из 215
экстремизм хорошо прослеживается на примере истории развития так называемой
Франкфуртской школы социальной философии. Эта школа сложилась в 1930-1950-е годы на
базе Франкфуртского института социальных исследований и издававшегося им журнала
«Zeitshrift für Sozialforschung». В данную школу входили такие известные философы,
социологи и психологи, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Mapкузе и др.[195] Все
начиналось в рамках сугубо научных философских поисков. Именно так возникла так
называемая «критическая теория общества» М. Хоркхаймера и Т. Адорно, которая отвергала
традиционную теорию и философию, настаивала на критической интерпретации диалектики,
приходила к выводам о «помрачении разума» и даже о самоубийстве искусства. Теоретики
Франкфуртской школы настаивали на радикальном изменении всех прежних устоев - вплоть
до разработки Т. Адорно «философии новой музыки». Вполне понятно, почему эти теоретики,
будучи в основном эмигрантами из нацистской Германии, где в то время утвердился
праворадикальный режим, стояли на противоположных, леворадикальных позициях. Однако
до определенной поры их политические предпочтения не связывались напрямую с
философским, теоретическим радикализмом. Более того, когда их ученики и последователи
начали устанавливать эту связь между идейным, философским радикализмом и политическим
экстремизмом, «отцы-основатели» и основоположники Франкфуртской школы (такие, как М.
Хоркхаймер, Т. Адорно и др.) поспешили отмежеваться от «новых левых». Однако было уже
поздно.
Слово было сказано, и логика перерастания радикализма в экстремизм заработала
автоматически: «с одной стороны, обнаружилась достаточно глубокая «укорененность»
экстремистских политических тенденций отдельных франкфуртских теоретиков в некоторых
основополагающих посылках всей их социальной философии, а с другой стороны, стал
значительно более понятным «ход мысли», приводивший к выводам левоэкстремистского
порядка достаточно многих представителей... интеллигенции современного Запада... Однако у
нас есть основания и для того, чтобы говорить не только о косвенном влиянии таких
франкфуртцев, как Г. Маркузе, на политические настроения буржуазной интеллигенции,
толкающем ее в направлении экстремизма. Многие «маркузеанские» формулировки,
получившие затем хождение в качестве популярных лозунгов и газетных клише, прямо и
непосредственно подталкивали радикальных интеллигентов... к выводам и, главное, «акциям»
левоэкстремистского порядка»[196].
Соответствующие выводы были сделаны уже из «маркузеанского» истолкования
«позднего капитализма» как «одномерного общества», подавляющего все возникающие в нем
противоречия, устраняющего все альтернативы, ведущие за его пределы,
фальсифицирующего все перспективы иного, не «одномерного развития». Идеологи
«левачества» в рамках студенческой оппозиции в США (М. Савио) и Западной Европы (Р.
Дучке, Д. Конбендит и др.), считавшие Г. Маркузе своим учителем, делали из этих постулатов
выводы чисто политического свойства. Далее уже было просто перейти к тактике уличных
беспорядков и провокаций - разнообразных мероприятий, вынуждающих парламентские
демократические режимы «разоблачить свою фашизоидную сущность», то есть заставить их
применять силу, нарушая свои собственные либерально-демократические установки.
Следующим этапом был переход к «партизанской войне».
«Не так уж трудно понять связь этого левацкого комплекса с той идеологией, которая
легла в основу деятельности террористических организаций типа японской «Рэнго сэкигун»,
занимавшейся, как известно, не только умыканием заложников и угоном самолетов, по и
активным применением насилия в своих собственных рядах: по отношению к
«оппортунистам», а вернее, к тем, кто был склонен к менее уголовным методам политической
борьбы»[197].
В отличие от своего учителя, теоретика и мыслителя, именно таким образом «новые
левые» экстремисты всего лишь делали следующий шаг по сравнению с прежним, ранее
чисто философским радикализмом, переводя на язык соответствующей научным тезисам
политической практики то, что Г. Маркузе, как правило (хотя и не всегда), оставлял в сфере
красивой политической риторики. Так, радикальная «маркузеанская» версия социальной
философии Франкфуртской школы очень быстро обнаруживает на практике глубокую
внутреннюю связь своего собственного теоретического нигилизма с крайне жестким
Стр. 123 из 215
политическим экстремизмом. «Многие из столь же анархистски, сколь и экстремистски
настроенных поклонников Маркузе, занимающихся революционаристским
вспышкопускательством - захватом учебных зданий, организацией взрывов в общественных
местах, угоном самолетов и умыканием заложников, - представляют себе революцию как раз
вышеупомянутым образом» 2. Дистанция от теоретической схемы преобразования мира до
р
еальных попыток его трансформации на основе такой схемы оказалась незначительной и
легко преодолимой.
В России радикализм рассматривается как неотъемлемый компонент социально-
политической жизни, оказывающий на нее существенное влияние: «радикализм является
важнейшей политико-культурной традицией. Будучи обусловлен историческими,
географическими, политическими, социальными, психологическими особенностями развития
страны, радикализм и сегодня оказывает воздействие на характер функционирования всех
сфер общества, менталитет, чувства, настроения, привычки индивидов и социума, на модели
поведения, формы политического участия и взаимодействия россиян. Он проявляется на
уровне социальных слоев, элиты и контрэлиты, властвующих и оппозиционных групп,
обусловливая осевую линию политического поведения политических лидеров и простых
граждан»[
198].
Экстремизм
Ю. Давыдов пишет, что историческое первенство в экстремизме принадлежит России,
ссылаясь на Р. Пайпса: «Ужасаясь современному западному экстремизму, и это естественно,
он, будто привстав на цыпочки и вытянув шею, расслышал глухой гром над Петербургом -
народовольцы убили Александра II. Расслышал и указал: вот откуда все пошло»[199]. Правда,
тот же Ю. Давыдов иронизирует над такой упрощенной логикой и приводит примеры тому,
что феномен экстремизма был известен значительно раньше. Обычно понятие
«экстремизм» (от французского extremisme и латинского extremis - крайний) означает
приверженность в политике и идеологии крайним взглядам и действиям. Психологически это
продолжение и дальнейшее развитие радикализма. К экстремизму приводят различные
факторы: социально-экономические кризисы, резкое падение жизненного уровня
значительной части населения, деформация политических институтов и структур власти, их
неспособность решать назревшие проблемы обшественного развития, тоталитарный характер
политического режима, подавление властями оппозиции, преследование инакомыслия,
национальный гнет, стремление отдельных групп ускорить решение своих задач,
политические амбиции лидеров и т. д. Независимо от порождающих факторов, разные виды
экстремизма имеют общую психологическую основу.
«Экстремизм порождают социально-экономические кризисы, деформация политических
институтов, резкое падение жизненного уровня, ухудшение социальных перспектив
значительной части населения, доминирование в обществе чувств, настроений хандры,
пассивности, социальной и личной нереализованности, неполноты бытия, страх перед
будущим, подавление властями оппозиции, инакомыслия. Он также определяет блокирование
легитимной самодеятельности человека, национальный гнет, амбиции лидеров политических
партий, ориентации лидеров и авторов политического процесса на экстремальные средства
политической деятельности. Социальную базу экстремизма составляют маргинальные слои,
представители националистических, религиозных движений, недовольные существующей
политической реальностью интеллигенция, молодежь, студенчество, военные»[200].
В политическом плане экстремизм выступает против сложившихся социальных
структур и политических институтов, пытаясь подорвать их стабильность, ослабить и
низвергнуть ради достижения своих целей - как правило, силовыми методами. Для этого
используются заразительные лозунги и призывы, откровенная демагогия; организуются и
провоцируются беспорядки, акты гражданского неповиновения, террористические акции;
иногда используются приемы партизанской войны. Лидеры экстремистов обычно отрицают
компромиссы, переговоры, соглашения; они не идут на взаимные уступки, следуя принципу
«все или ничего».
Стр. 124 из 215
В идеологическом плане экстремизм отрицает всякое инакомыслие, стремясь как можно
жестче утвердить свои политические, идеологические или религиозные взгляды, навязать их
своим оппонентам практически любой ценой. Экстремисты требуют от своих сторонников
полного, практически слепого повиновения и беспрекословного исполнения любых приказов.
Отстаивая свои взгляды, они апеллируют не к разуму, а к чувствам, верованиям и
предрассудкам людей, к примитивному сознанию и инстинктам толпы, массы. Крайняя
степень идеологизации экстремизма создает особый психологический тип экстремистов,
часто склонных к самовозбуждению, потере контроля над своим поведением, готовых на
нарушения любых норм, вплоть до самоубийства. Иногда в политическом плане для
экстремизма характерно стремление к охлократии. Одновременно обычно экстремизм
склонен
к тоталитаризму, культу своих вождей. Последние часто открыто объявляются
носителями высших истин, которые должны приниматься массами на веру.
Аналитически различают экстремизм государственный и оппозиционный.
Государственный экстремизм осуществляется властными структурами, его основным
оружием являются демагогия и репрессии. Оппозиционный экстремизм осуществляется
антирежимными группировками, главным образом посредством террористических актов. К
государственному экстремизму обычно прибегают нестабильные режимы с низким уровнем
легитимности власти.
Политический экстремизм делится на «левый» и «правый», а также на не вполне
политические, религиозную и националистическую формы. Левые экстремисты - это
анархисты, марксисты, троцкисты, маоисты и т. д. Они с одинаковым успехом обличают
капитализм за социальное неравенство и эксплуатацию, а социализм - за бюрократизацию.
Правые
экстремисты обличают пороки буржуазного общества с крайне консервативных
позиций, критикуя его за падение нравов, потребительство, «массовую культуру», отсутствие
порядка и т. д. Религиозный, прежде всего исламский, экстремизм противостоит и левым, и
правым политикам, В политических целях он используется в современном мире для
достижения своих интересов исламской теократией. Националистический экстремизм,
выступая с позиций защиты интересов «своей нации», ее прав, культуры, языка и т, д.,
отвергает аналогичные права других этнических групп. Националистический экстремизм
часто связан с сепаратизмом, обычно направлен на развал многонациональных государств
(борьба за Холистан в Индии, баски в Испании и т. п.) и выделение из них отдельных
составляющих.
Новинка последнего времени - экологический и антиглобалистский экстремизм.
«Зеленые» в своих наиболее экстремистских проявлениях выступают против научно-
технического прогресса как такового, используют крайние меры против всего, что кажется им
экологически опасным производством. Так, считается, что наиболее экстремистская
международная экологическая организация «Green Peace» постоянно балансирует на грани
откровенного терроризма. В свою очередь, антиглобалисты выступают против
координированного транснационального
решения общемировых проблем, прежде всего,
экономического характера. Они считают, что за этим стоят интересы новой международной
капиталистической империи, стремящейся поработить все остальные (прежде всего,
р
азвивающиеся) страны.
Практически всем разновидностям экстремизма присущи определенные общие черты:
«насилие или его угроза, обычно вооруженного; одномерность, однобокость в восприятии
общественных проблем, в поиске путей их решения; фанатизм, одержимость в стремлении
навязывать свои принципы, взгляды оппонентам; бездумное, беспрекословное выполнение
всех приказов, инструкций; опора на чувства, инстинкты, предрассудки, а не на разум;
неспособность к толерантности, компромиссам, либо игнорирование их. Экстремизм
смыкается с крайним радикализмом, терроризмом, нигилизмом, революционностью,
вождизмом»[201].
Значительная часть экстремистских организаций мира находится на нелегальном
положении, ведет партизанскую борьбу, совершает террористические акты и диверсии,
пытаясь таким образом достичь своих целей. Большинство цивилизованных стран, напротив,
готовы к принятию чрезвычайных мер против разных форм экстремизма и тесно связанного с
ним терроризма.
Стр. 125 из 215
Основной движущей силой политического экстремизма является поведение
маргинальных групп и слоев. Они оказываются податливы ему в силу утраты традиционных
ценностей, привычных социальных ориентиров, отчуждения. Быстро меняющиеся условия
жизни вызывают у них протест против стирания вероисповедальных, национальных, расовых
и иных барьеров, обычно служащих опорой для мировоззрения.
«Можно выделить целый набор ценностей и целей, установок и стилевых особенностей,
которые характерны для экстремистского поведения. Первое, что бросается в глаза, - это
духовная ущербность и антиинтеллектуализм таких движений. Они апеллируют к
предрассудкам, которые наиболее пышно расцветают именно в маргинальных группах.
Однако идейные соображения не являются ни главным механизмом, ни главной ценностью
экстремистских движений. В первую очередь
они опираются на бессознательные структуры,
эмоции, инстинкты, веру, предрассудки и суеверия. Стихийность, как правило, умело
насаждается и умело используется политическими лидерами, что способствует сплочению
людей вокруг них»[
202].
Маргинальные слои представляют собой относительно массовую социально-
психологическую базу экстремизма. Однако его стержень составляют несколько иные
группы, отличающиеся экстремистской симптоматикой особого рода.
«Внутренний», психологический эквивалент того, что со стороны представляется и
именуется экстремизмом ~ так называемый «героизм». На примере экстремизма; российской
интеллигенции преподобный отец С. Булгаков в свое время рассматривал данный феномен
как проявление особого «героизма самообожения». Его психологический анализ практически
не устарел. Экстремист, исходя из некоторых представлений о мире и обществе, убежден в
необходимости осуществления своих представлений в реальной жизни. Поскольку, с его
точки зрения, этого некому сделать, кроме него самого, то именно так он неизбежно приходит
к «самообожению» - самообожествлению, то есть «поставлению себя вместо Бога, вместо
Провидения», восприятию себя как демиурга, во власти которого и находится переустройство
жизни людей. Субъективно это для него, безусловно, приятно: экстремисты «чувствуют себя
героями, одинаково призванными быть провидением и спасителями». Психологически они
исходят из того, что «герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по
отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя». Данное
представление неизбежно ведет к терроризму. «И те горькие разочарования, ...та
неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства, массового террора, все это
явилось не случайно, но было раскрытием тех духовных потенций, которые необходимо
таятся в психологии самообожения»[203].
Психология «героизма» имеет вполне определенные корни. С. Булгаков писал еще в
начале XX века: «Изолированное положение в стране», «оторванность от почвы», «суровая
историческая среда», «отсутствие серьезных знаний и исторического опыта взвинчивали
психологию этого героизма». И далее: «Ничто так не утверждает психологии героизма, как
внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями, опасность
и даже погибель».
Героизм нравится и привлекает - это то, что выделяет и возвышает экстремиста хотя бы в
собственных глазах, придает ему самоуважение и наполняет смыслом его повседневную
жизнь. «Из самого существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект
воздействия - спасаемый народ или человечество, между тем герой - личный или
коллективный - мыслится всегда
лишь в единственном числе»[204].
В основе «героизма» и экстремизма лежит максимализм - требование наиболее
р
адикальных перемен, полного переустройства окружающего мира. «Максимализм есть
неотъемлемая черта... героизма». Причем максимализм оказывается не идеологическим, а
сугубо психологическим инструментом, средством реализации экстремизма. «Это - не
принадлежность какой-либо одной партии, нет - это самая душа героизма, ибо герой вообще
не мирится на малом». С этим связаны особенности слишком абстрактного экстремистского
мировосприятия и
мышления: «Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить
этот максимум и никогда ее не увидит, в мыслях он занят только ими. Он делает
исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем,
вперяет свой взор в светлую точку на краю исторического горизонта. Такой максимализм
имеет признаки идейной
одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает
Стр. 126 из 215
фанатизм, глухой к голосу жизни»[205].
Опираясь на психологию максимализма, экстремистский «героизм» складывается
достаточно просто. Так уж психологически устроен «героизм»: «Каждый герой имеет свой
способ спасения человечества, и должен иметь свою программу. Обычно для этого
принимается одна из программ политических партий или фракций, которые, не различаясь в
своих целях..., разнятся в своих путях и средствах. Ошибочно было бы думать, что эти
программы политических партий психологически соответствуют тому, что они представляют
собой в большинстве парламентских партий западноевропейского мира; это есть нечто
гораздо большее, это - религиозное credo, самовернейший способ спасения человечества,
идейный монолит, который можно только или принять, или отвергнуть. Во имя веры в
программу... приносятся жертвы жизнью, здоровьем, свободой
, счастьем». Так «героизм»
оказывается идеологически нейтральным, сводя все проблемы не к целям, а средствам ее
достижения. Так идеологическая «программа» становится пустым фетишем, предметом
культового преклонения и психологически всего лишь неким оправданием отстаиваемого
экстремистом соответствующего - естественно, экстремистского, способа жизни.
Экстремистский «героизм» возвышает человека далеко не только в собственных глазах:
«страдания и гонения больше всего канонизируют героя в его собственных глазах, но и для
окружающих». В конкретном случае экстремизма протестного, оппозиционного, реально
угрожающего государству терроризмом, даже в самом жестко устроенном государстве
действует особая логика: «с одной стороны, полицейский режим калечит людей... с другой
стороны, он содействует выработке особого духовного аристократизма, так сказать
патентованного героизма у его жертв». Особенно сильно это отражается на молодежи,
которая и без того склонна к «экстриму» в силу известного феномена «юношеского
нонконформизма» и «максимализма».
«Превращение... юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по внутренней
р
аботе, требующейся для этого, есть несложный, большей частью кратковременный процесс
усвоения некоторых догматов религии человекобожества и quasi-научной «программы» и
соответствующая перемена собственного самочувствия, после которой вырастают
героические котурны. В дальнейшем развитие страдания, озлобление вследствие жестокости
властей, тяжелые жертвы, потери довершают выработку этого типа, которому тогда уже
может быть свойственно что угодно, только не сомнения в своей миссии»[206]. «Благодаря
молодости с ее физиологией и психологией, недостатку жизненного опыта и научных знаний,
заменяемых пылкостью и самоуверенностью, благодаря привилегированности социального
положения... молодежь выражает с наибольшей полнотой тип героического максимализма». С
данной точки зрения, экстремизм оказывается своего рода «духовной педократией»[207].
«Героическому экстремизму» свойственна особая система оценок и самооценок. «Героизм
стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда
исключительная оценка героических деяний, в максимально воплощающих программу
максимализма». Это и есть основная «точка отсчета» таких оценок. «Нужно что-то сдвинуть,
совершить что-то свыше сил, отдать при этом самое
дорогое, свою жизнь - такова заповедь
героизма. Стать героем, а вместе и спасителем человечества можно героическим деянием,
далеко выходящим за пределы обыденного долга. Эта мечта... служит общим масштабом в
суждениях, критерием для жизненных оценок». Здесь обнаруживается парадокс: оказывается,
что совершить такое и трудно, и легко. Трудно, потому что требуется подавить инстинкт
привязанности к жизни и инстинкт страха. И в то же время легко, так как для этого требуется
всего лишь волевое усилие на сравнительно короткий период времени, а ожидаемые
р
езультаты уже заранее признаны великими. Рассуждая об этом, С. Булгаков приходил к
непониманию отдельных акций таких «героев»: «героизм это или самоубийство».
Экстремизму свойственны особые нормы логических рассуждений, «недостаток чувства
исторической действительности и геометрическая прямолинейность суждений и оценок,
пресловутая их «принципиальность»«. Стремление всегда обо всем судить «принципиально»
ведет к совершенно отвлеченным суждениям, не вникающим в сложности действительности и
тем самым освобождающим себя от трудностей надлежащей оценки реального положения
дел. Именно максимализм, по мнению С. Булгакова, был и остается основным препятствием к
р
осту образования среди экстремистов. «Ибо, если внушить себе, что цель и способ движения
Стр. 127 из 215
уже установлены, и притом «научно», то, конечно, ослабевает интерес к изучению
посредствующих, ближайших звеньев». Тогда действительно ничего не остается, кроме как
идти и делать то, что «предначертано». Понятно, что это «упрощает задачу исторического
строительства, ибо при таком понимании для него требуются, прежде всего, крепкие мускулы
и нервы, темперамент и смелость» - вот, практически, и все.
Экстремистский «героизм» обычно отличается своей особой эмоциональностью. Так,
хорошо известно: «Наибольшая возможность героических деяний, иррациональная
«приподнятость настроения», экзальтированность, опьянение борьбой, создающее атмосферу
некоторого героического авантюризма, - все это есть родная стихия героизма»[208].
У «героизма» - особая нравственность. С его помощью человек освобождается от власти
«абсолютных норм и незыблемых начал личного и социального поведения, заменяя их
своеволием или самодельщиной». Героическое «все дозволено» незаметно подменяется
просто беспринципностью во всем, что касается личной жизни и личного поведения, - считал
С. Булгаков.
На основании современных социологических исследований, В. Амелин пришел к
следующим выводам:
«Экстремист собственные цели ставит выше общепринятых ценностей. Свои действия
он оправдывает императивом «цель оправдывает средства»; при этом для него характерна
высокая степень вовлеченности в политическую деятельность, которая к тому же
эмоционально окрашена. Стратегия поведения рассматривается им как реализация высших
ценностей, до которых основная масса населения еще не доросла. Характерной чертой
экстремизма является поэтому «черно-белый» взгляд на политический процесс, жесткое
противопоставление «своих» - приверженцев новой системы ценностей? и «чужих», под
которыми понимается практически все общество и, прежде всего, официальные структуры.
Экстремизм тесно связан с терроризмом, так как в нем отбрасываются морально-этические и
правовые ограничения политического поведения»[209].
Данные социологических опросов начала 1990-х годов позволили В. Амелину сделать
любопытный вывод:
«У демократов не только выше уровень общей политической активности, но и доля
силовой по сравнению с не силовой активностью у них более весома, чем у консерваторов
или нейтралов. Это говорит о том, что партийная мобилизация демократической части
населения в настоящее время тесно связана с высокой готовностью к различным формам
активности, в том числе и силовым». «Еще больше, чем партийные ориентации, на уровень
политической активности воздействует ориентация на политического лидера... респонденты
из всех социально-профессиональных групп, ориентированных на Ельцина, имеют
повышенный уровень силовой активности, который возрастает практически гиперболически
по мере роста социальной неудовлетворенности. Рост силовой активности социально-
профессиональных групп, ориентированных на Горбачева, скорее напоминает синусоиду.
Отметим, что по мере увеличения неудовлетворенности уровень активности научной и
творческой интеллигенции, ориентированной на Горбачева, сначала поднимается, а затем
падает, в отличие от этой же группы, ориентированной на Ельцина, которая обладает самым
высоким показателем силовой активности»[210].
После этого расстрел парламента осенью 1993 года уже не кажется чем-то
неожиданным.
«Особенностями современного экстремизма являются рост масштабности,
сопутствующий наращиванию потенциала и превращению экстремистских группировок во
влиятельные структуры жизни; усиление жесткости и безоглядности действий экстремистов;
многообразие форм деятельности, использование новейших технических достижений, средств
массового поражения (компоненты химического, бактериологического оружия, похищения
р
адиоактивных материалов); стремление добиться общественного резонанса, устрашения
населения. Расширяется информационная, тактико-стратегическая, финансовая,
идеологическая, психологическая, ресурсная взаимосвязанность экстремистских сообществ и
групп в отдельных странах и международном масштабе»[211].
Таким образом, экстремизм продолжает собой радикализм, выступая в качестве его
действенного продолжения. По мере такого развития, все крайности, свойственные
Стр. 128 из 215
р
адикализму и экстремизму, накапливаются, достигая своего апофеоза в фанатизме.
Фанатизм
«Подлинный терроризм избирает, за редким исключением, только непредсказуемые
методы и направления - атак, прибегая больше к помощи фанатиков, готовых отдать жизнь
р
ади достижения цели»[212].
Понятие «фанатизм» происходит от латинского слова fanum - жертвенник. Еще один,
более психологичный корень - это латинское слово fanaticus - исступленный. В обычном
употреблении, понятие «фанатизм» обозначает, прежде всего, непоколебимую и
отвергающую все остальные альтернативы приверженность субъекта определенным
убеждениям, которая находит выражение во всей его деятельности и общении, придавая им
особый характер. Это доведенная до крайней степени приверженность каким-либо
верованиям или воззрениям, проявляющаяся в нетерпимости к любым другим взглядам. В
переносном смысле, фанатизм - это страстная преданность чему-либо. Психологически
фанатик постоянно находится во власти сверхценных и сверхзначимых для него идей,
составляющих основу его мировоззрения. Именно они придают смысл всей его жизни,
неизбежно являются стержнем его общения с другими людьми. Фанатизм всегда связан с
готовностью к жертвам во имя этих идей, взглядов, оценок.
Фанатизм - это особый феномен групповой и массовой психологии. Для фанатиков,
которые обычно находят поддержку во взаимном признании, характерна повышенная
эмоциональность, некритическое отношение к любой информации, подтверждающей их
взгляды, и, напротив, неприятие критики, даже доброжелательной и конструктивной.
Фанатик воспринимает мир через очень жесткую призму своих взглядов и убеждений,
фактически не пропуская сквозь эту призму ничего, что не согласовывалось бы с этими
жесткими взглядами и убеждениями.
Психологически фанатизм часто опирается на идейный радикализм и экстремизм и
обычно лежит в основе реального терроризма - насильственных действий, совершаемых во
имя и ради распространения разделяемых им идей. Это не значит, что всякий фанатик -
террорист, но большинство террористов - это фанатики. Преданность исключительно своим,
вполне определенным убеждениям обычно сочетается у фанатика с нетерпимостью ко всем
инакомыслящим, крайним пренебрежением к существующим юридическим и этическим
нормам, препятствующим достижению некой цели, непонятной и недоступной для
«непосвященных», но сверхценной для фанатика. Ради достижения этой цели он готов
практически на все, в том числе и на самопожертвование. Именно утверждение своих
убеждений ценой собственной жизни представляет собой наиболее распространенный и чаще
всего встречающийся вариант фанатизма.
На практике принято подразделять фанатизм религиозный, идейный, политический и
патриотический. Менее значимыми являются
проявления фанатизма в научной, культурной и
других сферах, хотя они могут присутствовать и там, не представляя особой опасности для
окружающих, - ученый, фанатично приверженный своим идеям, художник, истово
убежденный в своей гениальности, редко способны на террористический акт (хотя на
отдельные преступления они вполне способны - об этом, например, история Сальери,
отравившего Моцарта за
его гениальность).
Религиозный фанатизм обычно основан на святости жертвы во имя Бога. Его
психологическая основа - вера. В основу понимания веры теологи обычно кладут слова,
приписываемые еще апостолу Павлу: «Вера же есть осуществление ожидаемого и
уверенность в невидимом». Доктор богословия, ректор Киевской духовной академии
архимандрит Антоний в свое время так расшифровывал это определение: «...то есть это суть
истины, недоступные опыту и превышающие разум человеческий, чем отличается вера от
знания»[213]. А. Введенский утверждал: за вычетом из религиозной жизни всего того, что
имеет смысл с «земной» точки зрения, в ней остается нечто, что не может быть осмыслено и
понято с этой точки зрения и без чего религия теряет весь свой смысл, - «останется некоторый
X (отношение к божеств
у
), без разгадки которого мы не поймем ее с
у
щества»[214]. Понятно,
Стр. 129 из 215
что именно «отношение к божеству» и есть вера. Либо вера есть, и тогда есть божество, либо
веры нет, и есть атеизм.
Л. Фейербах приводил слова Мартина Лютера: «Все члены нашего символа веры
кажутся для разума глупыми и смехотворными... Поэтому не следует домогаться, возможна
ли данная вещь; но следует так говорить: бог сказал, и потому случится даже то, что кажется
невозможным. Ибо хотя я не могу ни увидеть, ни понять этого, но ведь господь может
невозможное сделать возможным и из ничего сделать все»[215]. Позднее эта же мысль была
повторена и в православии: «...невозможность полного постижения разумом содержания
догматических истин составляет одно из основных положений православного
богословия»[216].
Наиболее кратко, четко, жестко и последовательно психологическую сущность веры
определил римский раннехристианский богослов Тертуллиан: «Верую, потому что абсурдно».
Эта формула навсегда защитила веру от доводов разума. Психологи считают, что вера - это
чувство, создающее иллюзию познания и реальности того, что создано фантазией с участием
этого же чувства. Оно является обязательным компонентом структуры религиозного сознания
и, следовательно, определенным «минимумом религии». Вера - это, как правило, утверждение
без каких бы то ни было доказательств. Религиозные представления рождаются не в сознании
отдельного человека, они не являются итогом анализа собственного опыта людей. Они
внедряются в их сознание в готовом виде. Поэтому любые попытки анализа убивают веру.
Поэтому вера и анализ нетерпимы друг к другу. Поэтому искренне верующий человек
убежден в правильности своей веры, никогда не сомневаясь в ней.
Психологически вера всегда предполагает готовность к заражению, внушению и
подражанию. Одновременно вера - и результат внушения, заражения и подражания. Чувство
веры, как это свойственно любой эмоции, поддается действию «циркулярной реакции» и
«эмоционального кружения». Вера легко образует массу верующих. И, наоборот, в массе
легко распространяется и укрепляется вера, часто достигая уровня неудержимого аффекта и
принимая форму религиозного экстаза. Камлания шаманов, изгнание бесов, самобичевание
цепями во время праздника «шахсей-вахсей», феномен кликушества - таковы разнообразные
варианты проявления религиозного экстаза, доходящего до религиозного фанатизма.
«Состояние экстаза, то есть сильного эмоционального возбуждения, сопровождающегося
утратой контроля над своими действиями, а иногда и зрительными и слуховыми
галлюцинациями, было характерной чертой большинства древних традиционных культов... В
последние годы наиболее типичным случаем использования религиозного экстаза для
воздействия на сознание и поведение людей является деятельность евангелических
проповедников, а также большинства так называемых нетрадиционных сект»[217]. Не
согласимся: использование религиозного экстаза имеет место далеко не только в последние
годы. Известны многочисленные случаи убийств на религиозной основе. Чем, если не
локальным, но все же достаточно массовым террористическим актом, назвать
Варфоломеевскую ночь, во время которой французы-католики перебили сотни таких же
французов, но гугенотов? Известны и другие примеры.
Равальяк заколол кинжалом короля
Генриха IV. Армейский офицер Фельтон, фанатик-пуританин, убил премьер-министра
Великобритании Дж. Бекингема. В истории хорошо известно имя фанатика-террориста Ж.
Клемана. Во имя Бога, христиане ходили в «крестовые походы», убивали представителей
иных религий и гибли сами. Во имя Бога, полыхали костры инквизиции. На идее шахэда,
воина ислама
, отдающего свою жизнь во имя Аллаха, базируется мусульманская религия.
Фанатизм и религия тесно связаны между собой. Справедливо писал Э. Дюркгейм:
«Когда более или менее сильное возбуждение разделяется группой людей, оно неизбежно
принимает религиозный характер»[218]. Однако Э. Дюркгейм не сводил религию или даже
«религиозное возбуждение», экстаз исключительно к вере в Бога. «И современное общество,
по Дюркгейму, религиозно, даже если интеллектуальные функции религии отступают на
задний план в пользу моральной интеграции, которая находит свое выражение в
национальных и политических символах»[219]. Дюркгейм считал совершенно однотипными
собрания христиан, ритуально отмечающих главные события из жизни Христа, или иудеев,
празднующих исход из Египта, провозглашение десяти заповедей, с собраниями и митингами
граждан в память какого-нибудь национального события. Основной функцией религии
Стр. 130 из 215