Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

142 Глава третья

Нет, касается. Тот же Аввакум, непримиримый враг

«играющего» никонианского сонмища, так или иначе под-

падает под влияние фацеций: руководя из Пустозерска «го-

ремыками миленькими», он советует им вести себя подоб-

но новеллистическим персонажам и сам сочиняет новелли-

стические сценки

Вот Аввакумова «фацеция» о поведении на исповеди у

попа-никонианина. «Аще нужда и привлечет тя, и ты с ним

в церкви той скаски сказывай, как лисица у крестьянина

куры крала: "прости-де, батюшко, я-де не отгнал", и как

сабаки на волков лают: "прости-де, батюшко, я-де в конюру

сабаки той не запер". Да он, сидя, исповедывает, а ты ляг

перед ним, да и ноги вверх подыми, да слину попусти, так

он и сам от тебя побежит: чорная-де немочь ударила» (Жи-

тие протопопа Аввакума, 1960, с. 246). Другая «фацеция» —

о приходе такого попа со святой водой в дом «верного»

человека.

«А с водою тою как он приидет, так ты во вратех тех

яму выкопай, да в ней роженья натычь, так он и абрушится

тут, да и пропадет. А ты охай, около ево бегая, бутто нена-

роком. А будет которой и яму ту перелезет, и в дому том

быв, водою тою и намочит, и ты после ево вымети метлою,

а робятам тем вели по-за печью от него спрятаться, а сам с

женою ходи тут и вином ево пой, а сам говори: "прости, бач-

ко, ночесь с женою спал и не окачивался, недостойны ко

кресту!" Он кропит, а ты рожу ту в угол вороти или в мошну

в те поры полезь да деньги ему добывай; а жена — и она

собаку из-под лавки в те поры выгоняй, да кричи на нея.

Он ко кресту зовет, а она говори: "бачко, недосуг! Еще собаку

выгоняю, тебя же заест!" Да осердись на него, раба

Христова: "бачко, какой ты человек! Аль по своей попадье

не разумеешь? Не время мне!" Да как-нибудь, что собаку,

отживите ево. А хотя и омочит водою тою — душа бы твоя

не хотела!» (Житие протопопа Аввакума, 1960, с. 247).

Разумеется, между письмом Гладкого и Стрижова и «фа-

цециями» Аввакума нельзя ставить знак равенства. Стрель-

цы жили весело и писали весело, не подозревая, что скоро

Эта мысль принадлежит Д.С. Лихачеву и была им высказана

на заседании сектора древнерусской литературы Института русской

литературы (Пушкинский Дом) АН СССР 14 апреля 1982 г.

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 143

им придется дорого заплатить за это (почти все персонажи

письма после переворота 1689 г. сложили головы или угоди-

ли в ссылку). Аввакум же страдал в Пустозерске и сочинял

«фацеции» в утешение тем, кто мыкал горе в никонианской

Москве. Однако проникновение новеллистических ситуаций

в его произведения — показатель того, что такие ситуации ста-

ли всеобщим достоянием. Сам того не желая, Аввакум отра-

зил культурную оппозицию боголюбческой идее оцерковле-

ния жизни.

Итак, один путь расчета с народно-средневековой трак-

товкой смеха и со скоморохами как его «иереями» состоял в

уничтожении скоморошества. Другой путь — идеологическая

реабилитация, секуляризация и конституирование смеха

как равноправного, законного ингредиента культуры. Это

путь Петра I, заострившего уже существовавшую тенден-

цию. Среди военных, административных и прочих реформ

Петра была и «реформа веселья». Современники преобразо-

вателя это понимали, но потомство забыло, ибо забыло о

принципиальной разнице между ролью смеха в культуре

православного средневековья и в культуре новой России.

Источники не оставляют сомнений в том, что «реформа ве-

селья» была акцией первостепенной и для традиционной

аудитории весьма болезненной.

И. Голиков, почтительный апологет своего «знаменитого

предмета», начал «Деяния Петра Великого» с разбора предъ-

являвшихся Петру обвинений, а именно с перечисления и оп-

ровержения «Страленберговых нареканий» (Голиков, 1788, ч. 1,

с. 1-136; тема веселья — на с. 3, 14-17)

. Среди них были

весьма серьезные, касавшиеся Петра как государя и челове-

ка, — фаворитизм (№1), учреждение наводившей ужас Тайной

канцелярии (№9), жестокость и неправедность судов (№14),

сыноубийство (№19). В этом перечне несколько неожиданно

на первый взгляд находим и «славление его величества о свят-

ках, к коему присоединял первого достоинства бояр» (№16).

Имеются в виду, конечно, «всешутейший собор» и родствен-

ные ему явления. Надлежит выяснить, по какой причине

Имеется в виду шведский автор, который был в русском плену

и потом выпустил книгу «Северная и восточная часть Европы и

Азии» («Nord- und bstlicher Theil von Europe und Asien», 1730), где,

в частности, изложил взгляды оппозиции (по выражению И. Голи-

кова, «некоторых тогдашних московских бояр»).

Глава третья

они попали в этот обвинительный ряд и были уравнены с

явлениями, бесконечно далекими от смеха.

Апология И. Голикова по №16 сводится к следующему:

просветитель России старался отменить, уничтожить, искоре-

нить нелепые старинные обычаи и обряды. Петру были не-

сносны святки, когда все «увольнялися как от должностей,

так и от работ», в церковь не заглядывали, а проводили время

в праздности, игрищах и пьянстве. Согласно И. Голикову,

Петр в этом случае прибег к оружию смеха, «употребил тот

самый обряд обращением оного в посмеяние и приведением

<...> в стыд. Он одевал надменнейших из бояр в старинное

богатое платье и под разными названиями водил их по знат-

ным домам для сдавливания; а хозяева сих славелыциков,

возглашающих им многолетие, и должны были, по старому

обычаю, потчивать крепкими напитками <...> Молодые же

офицеры приговаривали, чтоб "все допивали; ибо так делали

отцы и деды ваши, а старые де обычаи вить лучше новых"».

Объяснение И. Голикова любопытно с методической стороны:

петровское «шумство» трактуется им не как монаршее

развлечение, не как личная прихоть, озорство или слабость,

но как культурная акция. Однако объяснение И. Голикова

односторонне: оно учитывает лишь негативный смысл акции

(Петр осмеивает ненавистную ему старину). Конечно, по-

лемический и сатирико-пародийный аспект «всешутейшего

собора» крайне важен. Очевидна его связь с уничтожением

патриаршества. На эту связь указал И. Голиков, упомянув о

шутовской свадьбе князь-папы старика Бутурлина со ста-

рухой же, вдовой его предшественника Никиты Зотова (вен-

чание состоялось в Троицком соборе и входило в программу

торжеств по случаю Ништадтского мира 1721 г.): «Все его

(Петра, —А/7.) забавы и шутки имели целию какую-нибудь

общественую пользу; таким образом великий государь чрез

шуточную свадьбу князь-папы хотел узнать расположение

мыслей и сердец народных в отношении предположенного

им уничтожения патриаршего достоинства» (Голиков, 1794,

с. 325). «Всешутейший собор» — штрих в картине подавления

церкви самодержавным государством. Церкви предстояло

сделаться церковью чиновников, «коллегией», и даже цер-

ковью доносчиков, ибо государством было предписано и сан-

кционировано нарушение тайны исповеди, из чего возникло

такое уродливое явление, как «исповедальный учет» (см. об

этом в кн: Покровский, 1974). «Государство утверждает себя

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 145

самое как единственный, безусловный и всеобъемлющий

источник всех полномочий, и всякого законодательства, и

всякой деятельности или творчества <...> У церкви не остает-

ся и не оставляется самостоятельного и независимого круга

дел, — ибо государство все дела считает своими» (Флоровский,

1937, с. 83).

Попробуем все же понять Петра. Нельзя забывать, что он

был «вечным работником», что каждый его шаг преследовал

и позитивную, культуртрегерскую, созидательную цель. «Все-

шутейший собор» функционировал в самые тяжелые, крити-

ческие для России годы Северной войны. Значит, он был не-

обходим и полезен. В чем его польза? Конечно, не в борьбе

со святочным бездельем и неблагочестием, как думал И. Го-

ликов. Ведь Петр противопоставил старинной праздности

какую-то «новую» праздность. Ясно, что ей присваивалось

качество культурной ценности. Это и надлежит истолковать.

Петровская эпоха есть эпоха глубокого культурного рас-

слоения и соответственно культурного «двуязычия» (Успен-

ский, 1976, с. 291). Та часть общества, которая не хочет или

не может порвать с традицией, пользуется языком право-

славного средневековья в национальном его изводе. Велико-

россы во главе с Петром, составившие партию реформ, этот

язык, разумеется, понимают: как-никак они родились и вы-

росли еще в Древней Руси. Но они третируют его, объявляют

устарелым и негодным. Они учатся языку европейской по-

стренессансной культуры и говорят на нем, хотя с сильным

русским акцентом. Знак «двуязычия» — автономное сосу-

ществование кириллицы, оставленной для церковных книг,

и гражданского шрифта, призванного обслуживать светские

потребности.

Поэтому большинство петровских акций поддается двоя-

кому описанию и истолкованию. Более того, лишь двоякая

интерпретация в состоянии вскрыть сложность культурного

процесса эпохи. Покажем это на примерах, касающихся

календарных изменений и принятия монархом нового ти-

тула. Примеры эти не взяты наудачу: реформа летосчисле-

ния и новая титулатура произвели ошеломляющее впечат-

ление на людей древнерусского склада. Оба мотива легли в

основание легенды о Петре-антихристе

, а легенда эта, как

Кроме работы: Успенский, 1976 см.: Гурьянова, 1980, с. 136-

153. — Наряду с календарем и титулатурой краеугольными камня-

146 Глава третья

документально доказано советской историографией, не мо-

жет считаться порождением исключительно старообрядче-

ской среды. Легенда — порождение тяглового сословия, неза-

висимо от конфессиональных различий, плод размышлений

русского мужика (Голикова, 1957, с. 135 и ел.).

В середине декабря 1699 г. (7208-го по привычному для

Руси счету от сотворения мира) Петр издал указ о перемене

календаря, о непременном праздновании 1 января «нового го-

да и столетнего века». В этот день в Москве были устроены

пышные торжества. Со всем двором царь был на молебствии

в Успенском соборе. Служил митрополит Рязанский и Муром-

ский Стефан Яворский, признанный вождь «латинствующих»,

который произнес проповедь о необходимости и пользе пере-

мены летосчисления. Реакция традиционалистов, как и сле-

довало ожидать, была резко отрицательной, поистине апо-

калипсической. Прошло всего четыре месяца с «новолетия»

1 сентября. Выходило, что Петр как бы «убил» текущий

год, посягнул на самое время, или, если воспользоваться вы-

ражением позднего старообрядческого комментатора, «число

лет Христовых истребил, а янусовския ложныя проявил»

(ИРЛИ, Древлехранилище, собр. Смирнова, №17, л. 171 об.).

Понимал ли Петр, на каком языке обсуждают календар-

ную реформу его старозаветные подданные? Естественно, по-

нимал, — хотя бы потому, что как раз в это время речи на

их языке ему пришлось выслушивать в ходе розыска о по-

следнем стрелецком бунте (розыск продолжался и после 1 ян-

варя 1700 г. — Буганов, 1969, с. 397-407). Петр знал, что раз-

битые под Новым Иерусалимом стрельцы хотели не только

перебить бояр, но и «вырубить Кукуй», ибо вина за наплыв

и непомерное влияние иноземцев возлагалась на Немецкую

слободу; что в тягловой среде и даже в высших сословиях

многие считают царя недостойным престола, ибо царь —

подмененный, «немчин», сын Лефорта и т.п. (Чистов, 1967,

с. 91—124); что традиционалисты ожидают светопреставле-

ния и год 1699-й в этом смысле не рядовой, а особый

ми легенды стали европейское платье, рекрутчина и подушная по-

дать (она смущала даже такого умного поклонника преобразовате-

ля, как И.Т. Посошков, который считал, что «душа вещь неосязае-

мая и умом непостижимая»).

Как мы помним, еще «Кириллова книга» (М., 1644) грозила

концом света в 1666 г. Потом критическая дата не раз переносилась

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 147

Видимо, «глас народа» заставлял Петра торопиться. Ина-

че трудно понять, отчего обошлось без дискуссий относитель-

но реального рубежа «столетнего века», без конкуренции

между 1700 и 1701 гг. Видимо, Петру важно было «истре-

бить» именно 1699, «роковой» год, важно заглушить «глас

народа» колокольным звоном «сорока сороков» московских

церквей, барабанным боем и музыкой шедших поутру 1 ян-

варя в Кремль воинских частей, пушечной пальбой, треском

фейерверков и потешных огней, шумом дворцового бала и

народного гулянья у трех нарочно по этому случаю соору-

женных триумфальных ворот, где для московских простолю-

динов были выставлены столы с едой и бочонки с вином и

пивом.

Всякий праздник есть манифестация некоей либо коллек-

тивной, «соборной», либо частной идеи. Это весомое культур-

ное высказывание, приглашающее, а в нашем случае понуж-

дающее (под страхом наказания!) к единодушию. Устанав-

ливаемый впервые, всякий праздник непременно отрицает

старый порядок и кодифицирует новый. Нет нужды доказы-

вать, что изменение календаря имело прямое отношение к

европеизации Руси: российский календарь приводился в со-

ответствие с западным. Праздник 1 января 1700 г. Петр за-

ключил в рамку: в канун его состоялось знаменитое остри-

жение бород и переодевание дворянства («сперва повелел мо-

нарх платью сему быть венгерскому, но потом сие отменил,

а указал носить мужескому полу верьхнее саксонское и

французское, а камзолы и нижнее платье немецкое, и жен-

скому — немецкое» — Голиков, 1788, ч. I, с. 356). Тотчас по-

сле новогодних торжеств русским женщинам было приказа-

но открыть лица: «попечительнейший о благе подданных

традиционалистами — главным образом на 1699 г. (прибавляли 33

года земного служения Иисуса Христа). Назывались и другие годы,

в частности 1700-й. Однако последняя дата, скорее всего, появилась

задним числом, как реакция на уже состоявшееся поновление ка-

лендаря. Эсхатологические ожидания были в России повсеместно

распространены, и недаром тот же Стефан Яворский, по обязанности

местоблюстителя патриаршего престола, первенствующего архипа-

стыря, вынужден был опровергать их в специально по этому поводу

написанной книге «Знамения пришествия антихристова и кончины

века» (М., 1703). Историко-культурный комментарий к этому сочи-

нению см. в кн.: Пекарский, 1862, с. 78-82.

148

Глава третья

своих монарх повелел <...> чтоб впредь женскому полу иметь

в честном обхождении с людьми совершенную свободу и чтоб

как замужние жены, так и девицы ходили не закрываясь на

свадьбы, на пиршества и на всякие публичные увеселения»

(там же, ч. II, с. 11).

Заметим, что эта культурная травестия пришлась на

святки, т.е. на исконно русский театральный сезон, для ко-

торого характерно именно ряжение и маскирование. Каза-

лось бы, на святках легче пережить указы о травестии. Но

упрямые традиционалисты и в них увидели чудеса антихри-

ста, явленные миру царем, который посредством брадобри-

тия и париков будто бы отменил различие полов (см.: По-

кровский, 1977, с. 222). «Двуязычие» выродилось в какой-то

разговор глухих. Но люди старинного воспитания не обратили

достаточного внимания на одну крайне важную мысль,

сопутствовавшую календарной реформе.

Это мысль о «столетнем веке». Вообще календарь при-

надлежит к обиходному слою культуры, хотя в лето от со-

творения мира 7208-е календарь стал на Руси экстраорди-

нарным событием и проблемой. В периоды спокойной эволю-

ции календарь есть собрание аксиом, которые принимаются

на веру и не подлежат проверке, точнее — не нуждаются в

ней. Петр вводит в русский обиход аксиому «столетнего ве-

ка». Это историософское понятие, Западом давно используе-

мое, но для России чужое или по меньшей мере нейтраль-

ное. Saeculum — не просто хронология. Слово многозначно, у

него есть культурный ореол. Оно ориентирует именно на се-

куляризацию, на неповторимость каждой эпохи, на динами-

ческую и светскую культуру, на будущее.

Стефан Яворский, готовя свою орацию, вспомнил, конеч-

но, что еще в античном Риме существовал специальный

жанр «стихов на столетие». Об этом знал каждый «латинст-

вующий» — хотя бы из «Поэтики» Скалигера. Образец жан-

ра — «Carmen saeculare» Горация («Phoebe silvarumque potens

Diana...»). Традиция предписывала жанру хвалебный по отно-

шению к богам, императорам и героям тон, радостное чувст-

во и высокое наречие духа. Так совпали правила поэтики и

культурный оптимизм «птенцов гнезда Петрова». «Что бу-

дет, как пройдет сто лет?» — вопрошал в одной из своих од

Тредиаковский — и рисовал, конечно, радужную перспективу.

Традиции высокого парения не изменил и дававший ответ на

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 149

этот вопрос Радищев в стихотворении «Семнадцатое столетие»,

несмотря на то, что у него были основания для пессимизма:

О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь

Истину, вольность и свет, ясно созвездье во век.

(Радищев, 1952, с. 240)

Перейдем к титулатуре. Что на языке православного сред-

невековья значит титул «Отец Отечества», принятый Петром

в 1721 г., показал Б. А. Успенский: этот титул «мог быть

применен только к архипастырю — архиерею, и прежде все-

го к патриарху. И действительно, так назывались вселен-

ские патриархи (константинопольский и александрийский).

Поскольку <...> официальное принятие этого титула совпало

с упразднением патриаршества и с последующим объявлением

монарха "крайним судией" Духовной коллегии, постольку

указанное наименование могло восприниматься в том смьк>

ле, что Петр возглавил церковь и объявил себя

патриархом» (Успенский, 1976, с. 287—288). Историческая

адекватность этой интерпретации подтверждается старообряд-

ческими текстами

Но слова «Отец Отечества» значили нечто совсем иное на

«языке Петра», которого старосветские подданные не пони-

мали. (К тому времени, о котором идет речь, Петр, видимо,

оставил попечение об их переучивании на новый лад. Ситуа-

ция культурного «двуязычия» стала похожа на сценку из

«Юности честного зерцала»: «Младые отроки должны всегда

между собою говорить иностранными языки, дабы тем навык-

нуть могли, а особливо, когда им что тайное говорить случит-

ся, чтоб слуги и служанки дознаться не могли и чтоб можно

их от других незнающих болванов распознать» — Пекарский,

1862, с. 383). В ренессансной и постренессансной Европе это

была не просто античная, «императорская» реминисценция

(Pater Patriae). «Отец Отечества» — идеальный и просвещен-

ный монарх, цивилизатор, опекун национальных усилий и

национального творчества.

«Он в церкве торжествено принял титлу от всего народа рос-

сийскаго Отца Отечества <...> и восхитил власть патриаршескую».

(ИРЛИ, Древлехранилище, собр. Мезенское, №26, л. 41 об.); «Име-

нова себя Отец Отечества и глава церкви Российский <...>, уничтожи

патриаршее достоинство» (ГИМ, собр. Хлудова, №361, л. 39). Ср.:

Гурьянова, 1980, с. 140-141.

150 Глава третья

«Вся твоя и дела и деяния, пресветлейший монархо, див-

ная воистинну суть. Дивне презиравши светлость и велелепие

царское, дивне толикие подъемлеши труды, дивне в различ-

ная себе вовергаеши беды и дивне от них смотрением божи-

им спасаешися, дивне и гражданския, и воинския законы,

и суды уставил еси, дивне весь российский род тако во всем

изрядно обновил еси», — говорил Петру 24 июля 1709 г. в

Киевской Софии Феофан Прокопович (Феофан Прокопович,

1961, с. 36—37). Это — своего рода комментарий к формуле

«Отец Отечества», ибо именно так назван царь в сочиненном

по тому же поводу — по случаю Полтавской победы — «Епи-

никионе»:

Полки устремишася; сил ревность по вери И

отчестве раждеже, овех же без мери Распали

бес яростный и жаждущий крови. Летит

свей, летит купно зменник неистовий. Камо

духом бесовским бежиши носимий, Студе

веку нашего, вреде нестерпимий? На отца

отчествия мещеши меч дерзкий! О племя

ехиднино! О изверже мерзкий! Забыв любов

отчую и презрев самаго Твердий закон

естества! ...

(Феофан Прокопович, 1961, с. 210)

Поскольку «Епиникион» был создан сразу в трех вер-

сиях — славянской, латинской и польской, постольку Петр в

нем именовался также по-латыни Pater Patriae и по-польски

Ojciec Ojczyzny. Это автоматически вызывало западнические

ассоциации, отсылало к распространенным в польско-ла-

тинской публицистике рассуждениям об идеальном монархе

(см.: Отвиновская, 1974, с. 203) (не зря первыми так име-

нуют Петра украинцы).

Все это происходило за двенадцать лет до введения формулы

«Отец Отечества» в монарший титул. К 1721 г. ее культур-

ное содержание не изменилось. Она не равнозначна импера-

торскому достоинству и, в отличие от него, преемниками

Петра не наследуется. Это персональное отличие (Екатерине II

Ср. «Синаксарь», изданный архиепископом Иоанном Макси-

мовичем в честь победителя при Полтаве, «отчества всероссийского

отца» (Иоанн Максимович, 1710).

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 151

тоже подносили звание «Матери Отечества», но она не реши-

лась его принять). Европа поздравляла Петра с императорст-

вом. Первыми это сделали Пруссия, Голландия и Оттоман-

ская Порта. Другие державы не обошлись без колебаний и

промедлений: дело шло о международном престиже. Зато

прибавка к титулу большого интереса не вызвала, Показа-

тельно сравнение надписей на медалях, выбитых по случаю

Ништадтского мира в Петербурге и в Копенгагене (тексты

надписей см.: Голиков, ч. 8, с. 15). На русской медали Петр

назван Великим, Императором, Отцом. На лицевой стороне

датской медали — изображение Петра в лавровом венке и

текст: «Petrus Magnus Russorum Autocrator Verus Imperil Sui

Augustus» («Петр Великий, истинный самодержец России,

государства своего император»). Так по-разному в разных

контекстах выглядят титулярные новации 1721 года

В системе «двуязычия» нужно анализировать и пресло-

вутый «всешутейший собор». Отношение к нему традицио-

налистов твердо и однозначно: это кощунственное, сатанин-

ское действо. Вот типичное высказывание князя И.И.Хован-

ского (Хованские были склонны к староверчеству): «Имали

меня в Преображенское и на генеральном дворе Микита Зо-

тов ставил меня в митрополиты, а дали мне для отречения

столбец, и по тому письму я отрицался, а во отречении спра-

шивали вместо "веруешь ли" — "пьешь ли", и тем своим от-

речением я себя и пуще бороды погубил, что не спорил, и

лучше мне было мучения венец принять, нежели было такое

отречение чинить» (Соловьев, 1962, кн. 8, с. 101).

Эти слова — перевод феномена веселья на язык традиции.

Сделаем опыт обратного перевода. Поведение Петра резко

противостоит обычаям царя Алексея, который в домашней

жизни являл «образец умеренности и простоты."-По свидетель-

ству иностранцев, к столу царя Алексея Михайловича пода-

вались всегда самые простые блюда, ржаной хлеб, немного

вина, овсяная брага или легкое пиво с коричным маслом, а

иногда одна только коричная вода. Но и этот стол никакого

Любопытно, что в слове «император» старообрядческие начет-

чики тоже нашли апокалипсическое «число зверя». Если писать это

слово через «i» десятеричное и выбросить «мыслете», то сумма чис-

ловых значений кириллических литер составит как раз 666. Буква

«м» — это «овчая кожа», в которой скрылся «прелестник» и «хищ-

ный волк» Петр (см.: Гурьянова, 1980, с. 140-141).

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.