Реферат - Период Гэнроку

Подождите немного. Документ загружается.

последнее — потому что происходило в непосредственной близости к их собственной

повседневной жизни. Приятный молодой торговец, несмотря на то, что его свадьба уже

назначена, влюбляется в очаровательную девушку из Есивара, которой покровительствует

богатый купец. Чтобы оплатить свои развлечения или выкупить ее из рабства, герой

присваивает деньги своего хозяина, страшится разоблачения, а затем решает, что он не

может примирить ниндз'ё, человеческие чувства, и гири, моральный долг. Поэтому

любовники решают умереть вместе. Он «поднимает свой кинжал и с криком "Наму Амида

Буцу" закалывает ее. Она со стоном падает, а он крутит свое оружие, пока она шевелится.

Еще удар, и она в агонии. Снова и снова он бьет ее кинжалом. Ее взор затуманивается, она

испускает последний вздох и вступает на Темную Дорогу» («Икудама Синдзю»).

Здесь не заметно никакой религиозной проблемы. Руководящий мотив — мотив

социальной этики. В только что процитированной пьесе несчастный молодой человек,

убив свою возлюбленную, поднимает кинжал, чтобы вытереть его перед тем, как вонзить

в собственное тело. И он вспоминает, что этот клинок — памятный дар родителей.

Поднять его на себя было бы самым страшным преступлением против сыновней

почтительности, и тогда он душит себя пояском девушки. Несмотря на то, что здесь он

поступает под воздействием конфуцианских принципов, его решение подкрепляется

глубоко буддийскими чувствами: он решает, что они с девушкой сделали что-то непра-

вильное в предыдущем существовании, из-за чего должны теперь страдать, но в будущей

жизни они станут мужем и женой. Эта буддийская доктрина — инга, цепь причинной

связи, в популярной, нефилософской форме была широко принята в Японии и глубоко

вошла в народные чувства.

Часто такие повести, как «Умэ-гава тюбэй», или «В ад сломя голову», были просто

идеализированными версиями современных событий, изложением распространенных

сплетен. С другой стороны, они столь сильно действовали на умы публики, что число

самоуоииств на почве любви, растрат и тайных бегств росло в тревожной степени, пока

сегун Есимунэ, поборник дисциплины, опасаясь за нравственность своих самураев, не

запретил в 1739 г. некоторые наиболее возбуждающие пьесы дзёрури. Однако кабуки был

несомненно тем, что требовалось народному вкусу, и вскоре он привлекает внимание всех

классов общества, хотя и считалось, что он ниже достоинства самураев4. Даже серьезные

конфуцианские ученые одобряли некоторые пьесы Тикамацу, которые, как они считали,

имели воспитательную ценность. Однако публика любила в драме не моральные

наставления, а переживания. Влияние театра на жизнь японцев XVIII в. просматривается

во всем. Не только интрига и язык пьес воздействуют на манеры и речь современников, но

моду диктуют также поведение и наряды актеров, за которыми внимательно следят.

Рисунки на ткани, модели причесок, стили плащей и шляп — все это вводилось с одоб-

рения популярных актеров и куртизанок, и их имена известны до сих пор.

Очаровательные образчики дерзкой полосатой или клетчатой расцветки, ныне известные

как гэнроку, — возрождение нарядов театров и кварталов развлечений той эпохи, и весь

мир знает, что ранние мастера цветной гравюры находили свои модели на театральных

подмостках или в Есивара. Эти художники и их работы слишком известны, чтобы о них

здесь писать. Нужно лишь упомянуть, что именно в Гэнроку характерный стиль уки'е-э

развивался такими художниками, как Хисигава Моронобу (1643—1715). Они, можно

сказать, возглавили бунт против старомодных школ, особенно против школ, подражавших

китайцам. К своим подписям они добавляли слова «японский художник» (ямато-эси), и

целью их творчества было воспроизведение не воображаемых китайских сцен, но жизни,

текущей на их глазах. Вследствие этого они писали главным образом актеров и ветреных

дам или отъявленных завсегдатаев мира веселья. Одним из наиболее заметных

достижений искусства Эдо является любовное изображение костюма. Это не открытие,

так как еще художники Фудзивара вызывают восторг линиями и цветом придворных

нарядов. Позже, в период Мурома™, когда в Японии появились португальцы, то

художники, мастера росписи по лаку и керамисты, по достоинству оценили их

незнакомую одежду и создали великолепные рисунки, преувеличив длину конечностей,

пузыри на штанах и кривизну надменных носов. Теперь, в Гэнроку, костюм не только

изображают: он сам по себе становится искусством, привлекающим для служения себе все

таланты. Естественно, что именно в таких местах, как артистические уборные и Есивара,

художники укиё находили наиболее соблазнительные модели. Их вкусы и живой нрав

эпохи некоторым образом воздействовали на традиционные школы, ныне дававшие таких

художников, как уже упоминавшийся Ханабуса Иттё — автор, воспитанный на творчестве

Кано, но обратившийся к стилю Ямато. Он остался верен старым юмористическим

взглядам ямато-э, но увлекся животрепещущими сюжетами, используя тонкие, верные

приемы, обостренные внутренним сатирическим видением. Написанные им уличные

сценки с буянящими подмастерьями, слепыми попрошайками и странствующими

певцами, лодки на переправах, забитые сотнями типажей, — восхитительное дополнение

к любому литературному описанию того времени. Именно благодаря характеру нового

направления в своем искусстве ему пришлось сблизиться с великими кутилами эпохи. Он

проводил много времени в Есивара, в компании знаменитых мотов и распутных дайме, и в

то же время он был выдающимся поэтом. Его можно рассматривать как символ смешения

классов и образования среднего слоя, созданного воздействиями и снизу и сверху, слоя,

влиянию которого подвергалось общество все последующие столетия. Этот слой создал

образованную буржуазию, покровителей искусства. Искусство это было народным,

иногда несколько вульгарным, но им восторгалась публика, в большинстве своем

зажиточная и рассудительная. Авторы цветных гравюр были не невежественными

ремесленниками, но людьми с некоторым образованием и к тому же наследниками

эстетики древней цивилизации. Их картины, афишки и плакаты, продававшиеся на улицах

Эдо поштучно за небольшие деньги, возможно, и открывают новые горизонты перед

Гонкурами и Уистлером, но для японского художника это совершенно естественный

способ выражения, основанный на принципах, созданных сотни лет назад, и лишь слегка

смещенный, чтобы отвечать современному настроению.

4. Литература в период Гэнроку.

Это настроение было игривым, комическим и несколько нетерпимым к старым

обычаям и ограничениям. В литературе оно проявляется так же, как и в живописи.

Типичными литераторами того времени были поэт Басе и романист Сай-каку. Басе

создавал хайкай и хокку, короткие эпиграммы, в которых не нужно искать каких-либо

строгих канонов классической поэзии. Их мог бы набросать любой человек с хорошим от

природы умом и обычным словарным запасом, и на самые знакомые темы. У обычных

людей они были бы приятным салонным развлечением, но под волшебным

прикосновением такого мастера, как Басе, они превращаются в капельки поэтической

эссенции. Сам Басе при выборе темы предпочитал природу, но некоторые его

последователи находили материалы для своего творчества в Изменчивом Мире и

сочиняли по поводу его нравов острые эпиграммы. Их темы и язык не всегда были

изящны, и в этом они тоже дети своей эпохи. Романист Сайкаку при случае мог

морализировать и написал такие назидательные произведения, как «Гири моногатари»,

«Сказания о добродетели», и «Нидзю фуко», «Двадцать примеров непочтительного

поведения». Однако его стихией были романы об ограблении купцов и о любовных

похождениях распутников, и его помнят именно благодаря им. Он был мастеровитым,

хотя и не очень образованным писателем, хорошо владевшим методом, но у него было

множество подражателей, чьим единственным даром была собственная похотливость и

которые чрезвычайно процветали. Стыдливость тогда еще не изобрели. Авторы и

издатели стремились нажиться на эротических книгах и картинах, а от организаторов

развлечений ждали обильно сдобренных перцем зрелищ. Популярным уличным

рассказчикам бурно аплодировали, когда они отбивали такт своих речитативов большими

деревянными фаллосами, а на театральных подмостках как речь так и жесты при

исполнении любовных сцен отличались крайней необузданностью. Бакуфу, как обычно,

опасаясь за нравственность самураев, снова и снова пыталось пресечь это зло. Оно

конфисковывало порнографические гравюры, изящно называвшиеся «весенними

картинками», и в 1723 г. изъяло несколько тысяч непристойных книг, хотя во многих

случаях не могло установить ни автора, ни издателя. Но его усилия были не слишком

успешными, а тревога, по-видимому, излишней. Верно, что самураи и даже дайме

развлекались вульгарно, посещая театры, сочиняя неправильные стихи и распевая

популярные песни. Их жены, как говорили адепты старины, знали имена и возраст

популярных актеров лучше, чем владели швейной иглой. Даже в священных пределах

императорского дворца можно было услышать напевы новомодных баллад, к ужасу

благородных аристократов, один из которых в дневнике (1718) сокрушается по этому

поводу: «...Его Высочество пел песни, называемые нагэбдси. Это безнравственные

мотивы. Потомку почтенной Солнечной Богини чрезвычайно не подобает заниматься

такими вещами... которых не будет делать даже здравомыслящий лавочник». Для

поклонников добропорядочного прошлого такие явления были печальны и

свидетельствовали об упадке, но остается фактом, что после столетий угнетения обычный

человек теперь мог вкусить плодов свободы и процветания. Познание ударяло в голову, и

он впадал в крайности. Однако то, что правители принимали за упадок, было лишь

воодушевлением. Для японской истории это было редким явлением, и поэтому власти

начинают уничтожать все яркое, бессознательное, выходящее наружу в эпоху Гэнроку,

сярэ, чувство веселья, суй, ощущение «шика» или изящества и другие привлекательные

свойства, несовместимые с дисциплиной феодального общества. И именно конфликт

абсолютизма с этими и другими подрывными силами вершит политическую историю

поздней эпохи Эдо.

Заключение.

Дух культуры периода Гэнроку в высвобождении тех значительных

жизненных сил, которые скопились в обществе. Социальная структура си-но-ко-сё

постепенно начинает изживать себя. Япония все менее является феодальной.

Культура периода Гэнроку не ломает, но лишь показывает, открыто демонстрирует

правящим кругам, поборникам «добропорядочного прошлого» недолговечность

существующего порядка.

Гэнроку похож в своей генетике на европейскую карнавальную культуру.

Сходство это объясняется общими социальными корнями этих культур. Что

произойдет с натянутой до предела струной? Она порвется. То же в социальной

сфере. Общество может долго терпеть официальную культуру, будучи

отстраненным от нее. Но наступит тот момент, когда социальный организм не

выдерживает напряжения… Подобно тому, как печень не может находится на

месте сердца, мощный, богатый, полный жизненной энергии социальный класс

зарождавшейся буржуазии не мог примириться с ситуацией, когда в социальной

иерархии ему было отведено место аутсайдера. Гэнроку в Японии, карнавальная

культура в Европе – это знаки. Они предостерегали правящие классы. Это

своеобразный выстрел в воздух.

Характерно, что и в Европе, и в Японии городская культура появилась

первоначально в гипертрофированных, порой комичных, формах. Другой формы и

быть не могло. Это был смех. Искренний смех над становившейся пошлой,

загнивавшей официальной культурой. Этот живой смех сам себя противополагал

уметающей культуре. Ранняя городская культура – явление исторически

неизбежное. Она находит себе выход даже через многочисленные запреты, которые

ставит перед ней официальная идеологическая парадигма. Культура эта пропитана

духом свободы. Она еще сама не имеет, подобно всему первозданному, формы, но

настойчиво рвется наружу. Реставрация Мэйдзи и создание великой Империи стало

закономерным итогом развития городской культуры и городской идеологической

парадигмы.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гэнроку дзидай/http://samurai3000.narod.ru/Jpan/genroku.htm&text

2. Елисеефф В., Елисеефф Д. Японская цивилизация. Екатеринбург,

2005.

3. Сэнсом Дж. Б. Япония: Краткая история культуры. СПб., 1999.