соперников в борьбе за власть. И уже тогда он бывал очень жесток. Вновь из Л. Троцкого:
«...уже в 1926 году Крупская говорила в кругу левых оппозиционеров: «Если бы Ильич был
жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме».
По ходу острой борьбы за власть, И. В. Сталин чувствовал необходимость на кого-то
опираться. Тут ему и подвернулась та самая бюрократия, созданием которой он же и
занимался, отвечая в партии за организационную работу. Сталин решал личные вопросы.
Между тем бюрократия твердила: «Оппозиция хочет международной революции и собирается
втянуть нас в революционную войну. Довольно нам потрясений и бедствий. Мы заслужили
право отдохнуть. Да и не надо нам больше никаких «перманентных революций». Мы сами у
себя создадим социалистическое общество. Рабочие и крестьяне, положитесь на нас, ваших
вождей!»[
72] После этого И. В. Сталин создал новую риторику, основанную на идее победы
социализма в одной, отдельно взятой стране посреди враждебного окружения, и провозгласил
тезис о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Только после этого
неизбежным стал массовый внутренний террор.
При политико-психологическом рассмотрении ни в коей мере нельзя
недооценивать
оль и значение личностно-психологического фактора. Г. Тард считал, что масса сама
находит себе лидеров, как бы «выталкивая их из себя». Г. Лебон выделял четыре типа
«вожаков» толпы. Первый тип - «апостолы», «проповедники». Это - В. И. Ленин. Второй тип -
«фанатики одной идеи». Вот он, Л. Троцкий. Третий же тип, по Г. Лебону, «принадлежит к
обширной семье дегенератов. Занимая благодаря своим наследственным порокам,
физическим или умственным, низкие положения, из которых нет выхода, они становятся
естественными врагами общества, к которому они не могут приспособиться вследствие своей
неизлечимой неспособности и наследственной болезненности. Они - естественные защитники
доктрин, которые обещают им и лучшую будущность, и как бы возрождение». Этому типу
мало свойствен фанатизм. Все решает личная заинтересованность. По своей сути, это лица с
комплексом неполноценности, стремящиеся гиперкомпенсировать, преодолеть его с
помощью массы, которую они хотят возглавить. Тут и следует вспомнить происхождение,
детство, а также явную личную физическую ущербность И. В. Сталина (сухорукость, лицо в
оспинах и т. п.).
Третий тип может переходить в четвертый, обычно идущий на смену предыдущим
«вожакам», овладевающий массой после того, как ее сформировали и основательно
«разогрели» фанатики - тиран или диктатор. Это лидер, подбирающий власть и
пользующийся плодами того, что уже сделала для него возглавлявшаяся другими толпа. Он
может сочетать в себе некоторые черты предшествующих, но не это главное. Он умеет
заставить массу полюбить себя и возбудить боязнь к себе.
«За Суллою, Марием и междоусобными войнами выступали Цезарь, Тиберий, Нерон. За
Конвентом - Бонапарт, за 48-м годом - Наполеон III»[73]. Собственно говоря, тот же самый
путь проделал и И. В. Сталин. По 3. Фрейду, масса «уважает силу, добротой же, которая
представляется ей всего лишь разновидностью слабости, руководствуется лишь в
незначительной мере. От своего героя она требует силы, даже насилия. Она хочет, чтобы ею
владели и ее подавляли, хочет бояться своего господина»[74].
Добавим ко всему сказанному еще и откровенные психопатологические черты личности
И.В. Сталина, даже диагностированные В. Бехтеревым при личном осмотре вождя, и логика
его перехода от террора индивидуального к массовому станет более понятной. Подчеркнем,
однако, что, в отличие тотального нацистского, системного террора, сталинский массовый
террор носил, прежде всего, личный характер. В отличие от гитлеровского принципа
«фюрерства», разделявшего ответственность за террор по вертикали власти, сталинская
тоталитарная система в большей степени основывалась на монократических решениях одного
вождя, его симпатиях и антипатиях. И. В. Сталин намного ближе к Сулле - он «периодически
вспоминал» тех, кто должен был попасть в проскрипционные списки НКВД.
Разумеется, несмотря
на вполне определенные различия, практика «гитлеризма» и
«сталинщины» объединяется превращением террора в повседневный инструмент социально-
политической жизни, а также, впервые, выработкой механизмов реального массового террора.
Террор при тоталитаризме становится массовым в двух смыслах: как в отношении массовости
числа жертв террора, так и в отношении массовости его исполнителей - карательных органов.
Стр. 33 из 215