Актон Д. Национальное самоопределение
Подождите немного. Документ загружается.
крупных государств; но они являются помехой общественному развитию, определяемому
смешением рас и племен, живущих под властью одного и того же правительства.
Тщета и пагубность национальных притязаний, не имеющих под собою никакой
политической традиции, но основанных единственно на племенной общности,
обнаружили себя в Мексике. Там племена различаются по крови, однако живут
вперемешку друг с другом. Поэтому их невозможно ни объединить, ни превратить в
элементы правильного государства. Они неустойчивы, бесформенны, разобщены, и не
могут быть ни отброшены, ни положены в качестве готовых блоков в основание
политических институтов. Поскольку они непригодны для служения государству, они не
могут быть и признаны им, и все им присущие и их отличающие качества, способности,
стремления и привязанности остаются без употребления, а значит и без внимания. По
необходимости пребывающие в небрежении, они, соответственно, являются постоянным
источником возмущения. Восточный мир преодолевает проблемы племен, обладающих
политическими запросами, но лишенных места в политической жизни, посредством
института каст. Там, где имеются только две этнических группы, возможно
возникновение рабства; но когда несколько народов населяют различные территории в
составе единой империи из нескольких государств Меньшего размера, возникает
благоприятнейшее из всех Мыслимых сочетаний для установления высокоразвитой [134]
системы свобод. В Австрии имеются два обстоятельства, усугубляющие трудность задачи,
но одновременно и повышающие ее важность. Здесь сосуществуют несколько народов,
находящихся на очень разной ступени развития, и вместе с тем нет народа, в такой мере
господствующего над прочими, чтобы полностью овладеть ими или поглотить их. Здесь
име ются необходимые условия для достижения высочайшей из доступных правительству
степеней организованности. Эти условия обеспечивают все мыслимое разнообразие
интеллектуальных возможностей, создают постоянные побуди тельные мотивы к
развитию, доставляемые не одной лишь конкуренцией, но также и созерцанием более
преуспевших на жизненном поприще людей; они дают чрезвычайное обилие элементов
самоуправления и одновременно не позволяют государству управлять всем и всеми,
исходя единственно из своей воли; и они же суть полнейшие гарантии сохранения
местных обычаев и древних народных прав. В такой стране свобода могла бы принести
самые блистательные результаты, тогда как централизация и абсолютизм были бы
равнозначны гибели.
Задача, предстоящая правительству Австрии, сложнее той, которая успешно разрешена в
Англии, поскольку в Австрии ее решение невозможно без признания национальных
притязаний. Парламентская система не способна удовлетворить притязаниям наций, ибо
она предполагает национальное единство народа. Отсюда ясно, что в тех странах, в кото
рых вместе живут различные народы, она в принципе не может удовлетворить их нуждам
и потому рассматривается там как весьма несовершенная форма свободы. С еще большей
отчетливостью, чем прежде, она обнаруживает трудности, которых сама же не признает,
тем самым продолжая дело старого абсолютизма и представляя собою новую фазу
централизации. Поэтому в странах такого типа власть имперского парламента должна
ограничиваться столь же бдительно, как и власть короны, и многие из его функций
должны быть переданы провинциальным собраниям и далее, по нисходящей, местным
органам власти.
[135] Громадное место, принадлежащее в государстве его народностям, определяется тем
фактом, что на них покоится политическая дееспособность государства. Свойства народа
в огромной степени определяют форму и жизненную силу государства. При этом разным
народам свойственны разные политические идеи и обычаи, к тому же меняющиеся в ходе
национальной истории. Народ, едва вышедший из дикого состояния, или, наоборот,
расслабленный избытком и роскошью своей цивилизации, не может обладать средствами
для самоуправления; народ, приверженный идее равенства или идее абсолютной
монархии, неспособен создать аристократию; народ, питающий отвращение к институту
частной собственности, лишен первейшего элемента свободы. Каждый из названных
народов может быть превращен в действительно свободную человеческую общину лишь
путем соприкосновения с расой более высокой организации, в жизненной мощи которой
заключены надежды будущей государственности. Система, не берущая этих вещей в
расчет, не ищущая себе поддержки в свойствах и склонностях людей, вовсе не
предполагает, что они сами должны управляться со своими делами, но ждет от них лишь
слепого повиновения распоряжениям сверху. Поэтому отрицание национального
своеобразия влечет за собою отрицание политической свободы.
Современная теория национализма в корне противоречит правам и интересам наций.
Настаивая на национальной независимости, на том, что у всякой нации в принципе
должно быть свое государство, она тем самым ставит в подчиненное положение любую
другую нацию, оказывающуюся в границах национального государства. Она в принципе
не может допустить равенства национальных меньшинств с основной нацией,
образовавшей государство, ибо при этом государство перестает быть национальным, то
есть вступает в противоречие с основным началом своего существования. Судьба
национальных меньшинств определяется далее степенью гуманности и цивилизованности
господствующего народа, заявляющего претензии на все права общины, и [136] может в
соответствии с этой степенью означать для них истребление, сведение на положение
рабов, ущемление в правах и лишение защиты закона или же зависимое положение.
Если мы примем, что установление вольностей во имя осуществления нравственных
обязательств является целью гражданского общества, мы должны заключить, что
государства, которые, подобно Британской или Австрийской империям, включают в себя
множество различных национальностей, не угнетая их, по существу своему наиболее
совершенны. Наоборот, заведомо несовершенны те страны, в которых нет смешения рас и
племен; и дряхлы, лишены жизненных сил те, в которых это смешение не оказывает более
своего благотворного влияния. Государство, неспособное удовлетворить запросам
различных племен, осуждает себя; государство, действующее в направлении ослабления,
поглощения или изгнания их, уничтожает свою жизнеспособность; государство, не
обладающее ими, лишено важнейшей основы самоуправления. Таким образом, новая
теория национализма обращает историю вспять. При этом она является самой передовой
формой революции, и должна сохранить свою силу до конца революционного периода,
наступление которого провозглашает. Ее величайшее историческое значение обусловлено
двумя основными причинами.
Во-первых тем, что она утопична. Согласие, которое она ставит себе целью, невозможно и
недостижимо. И вот, поскольку по природе своей эта теория есть страсть, не находящая
себе удовлетворения, неистощимая и всегда продолжающая самоутверждаться, она, в
силу этих свойств, не дает правительствам возможности вернуться к состоянию,
предшествовавшему ее первоначальному подъему. Опасность слишком грозна, власть над
человеческими умами слишком велика, чтобы какое-либо государство решилось
допустить возникновение условий, оправдывающих национальное сопротивление.
Следовательно, новейшая теория национализма должна приносить то, что она в теории
осуждает: свободу разных наций как членов некой охватывающей их общины народов. И
это та услуга человечеству, которая под силу [137] только ей. Ибо эта теория в равной
мере выправляет ошибки и абсолютной монархии, и демократии, и конституционализма,
так же точно как и общей для всех трех централизации. Ни монархическая, ни
революционная, ни парламентская системы не могут этого сделать. Все идеи,
воодушевлявшие человечество в минувшие века, оказались бессильны перед этой целью,
исключая идею национальной общности.
И, во-вторых, национальная теория знаменует собою конец революционной доктрины и ее
логическое исчерпание. Едва только национальные права поставлены над всеми прочими,
теряет силу, вступая в противоречие сама с собою, система демократического равенства.
Социализм заявил о себе между демократической и националистической фазами
революции и уже успел довести следствия своего исходного принципа до абсурда. Но эта
фаза миновала. Революция пережила свое потомство и дала иной, идущий далее
результат. Национализм перспективнее социализма, ибо по природе своей более властен и
деспотичен. Социальная теория ставит своей целью показать тяготы существования
человека под ужасающим бременем, налагаемым современным обществом на плечи
людей тяжелого труда. Она не только развивает представления о равенстве, но открывает
путь к спасению для страждущих и голодных. При этом сколь бы ни было на деле
ложным предлагаемое решение, но требование спасти беднейших людей от гибели
законно и справедливо; и если при этом свобода приносится в жертву спасению человека,
то насущнейшую, первоочередную цель можно считать хотя бы в принципе решенной. Но
национализм не имеет в виду ни свободу, ни благосостояние: и то, и другое принесено им
в жертву повелительной необходимости сделать нацию шаблоном и мерилом
государственности. Его путь будет отмечен как вещественными, так и нравственными
руинами, и все во имя нового измышления, готового попрать и труды господни, и
интересы человечества. Нет принципа преобразования общества, нет мыслимой схемы
политического умопостижения более всепоглощающих, более разрушительных и
своевольных, чем исходящие из начала нацио - [138] нального. Национализм есть
отрицание демократии, ибо он полагает пределы проявлению воли народа, подменяя ее
принципом более возвышенным. Он препятствует не только членению, но и расширению
государства, ибо не позволяет заканчивать войну завоеванием, гарантирующим
дальнейший мир. Таким образом, отдав человека на милость коллективной воли,
революционная система тотчас подчиняет коллективную волю независимым от нее силам
и, отвергнув всякую законность, сама отдается во власть единственно случая.
И хотя поэтому национализм более абсурден и преступен, чем социализм, он имеет
важное предназначение возвестить конечный конфликт, а стало быть и отмирание, двух
сил, наиболее враждебных гражданским свободам: абсолютной монархии и революции.
1
17 апреля 20091Источник: Актон, лорд. Очерки становления свободы. London, 1992. C.
102–138. Перевод с англ. Ю. Колкера под ред. А. Бабича.