Актуальные проблемы современной лингвистики: Сборник научных статей. Выпуск 2

Подождите немного. Документ загружается.

151

изучении природы политического дискурса весьма остро стоит на повест-

ке дня современных исследований, проводимых с позиций критического

дискурс-анализа.

Интенсивное изучение политической коммуникации привело к появ-

лению различных направлений или школ, отражающих историко-

культурное наследие своих государств.

Во французском направлении анализа политических текстов осново-

полагающим стало сочетание исследований в области политологии, поли-

тической философии (в основном марксизм) и направления французской

лингвистической школы.

Во Франции традиционно выделяются две методологические линии.

Первая из них представляет собой «политическую лексикометрию», ис-

пользующую статистический подход к анализу политического лексикона.

Метод, разработанный «Лабораторией лексикометрии и политических

текстов», основывается на сопоставительном изучении отдельных поли-

тически релевантных текстов (в основном тексты Французской Коммуни-

стической Партии) с учетом относительной частотности употребления оп-

ределенных маркированных лексем [10, с. 117].

В целом такая методология охватывает макро-социологические и ис-

торические вопросы политического дискурса. Например, некоторые ис-

следования показывают, как относительная частотность употребления

варьируется в документах и официальных текстах французских профсо-

юзных деятелей, представляющих различные идеологии и политические

взгляды, и как эта частотность изменяется со временем (начало 1970-х и

конец 1980-х), отражая хронологические сдвиги в политических идеоло-

гиях. Сами исследователи подчеркивают, что количественный анализ,

представленный их методологией, обеспечивает лишь базис для интерпре-

тативного анализа политического дискурса.

Второе методологическое направление неоднородно. Наиболее яр-

ким является течение, основывающееся на марксистских взглядах на об-

щество Л. Альтуссера, в которых подчеркивается значение «государст-

венного аппарата» [12, с. 332]. Это направление отражает дискурсивный

подход к политическому феномену государства как комплексному набору

дискурсов, создающих политические «объекты».

В рамках данного направления исследуются также конкретные рито-

рические модели, например, методики манипулирования в период прове-

дения президентских кампаний 1988 и 1995 гг.

Политический дискурс как объект КДА

Все названные течении и школы КДА объединяет интерес именно к

коммуникации в политической сфере, где наиболее явно проявляется

связь дискурса и власти, языка и идеологии.

152

В онтологии исследований политического дискурса однозначно вы-

деляется проблема дифференциации политического дискурса по отноше-

нию к другим типам дискурса (юридическому, педагогическому, реклам-

ному, военному и др.). Политический дискурс представляет собой явле-

ние, которое в обществе имеет гораздо большее частотное проявление по

сравнению с другими типами дискурсов. Поэтому феномен политического

дискурса не поддается однозначному определению, так как сама категория

политики в настоящее время не обладает четкой дефиницией.

Стратегии власти формируются как коммуникативные, направлен-

ные на такую организацию коммуникативной среды, коммуникативный

процесс которой был бы обусловлен правилами и границами смыслопо-

рождения главенствующего дискурса.

Политическая коммуникация представляет собой любую передачу

сообщений, оказывающей влияние на распределение и использование вла-

сти в обществе, особенно если эти сообщения исходят из официальных

правительственных институтов.

С точки зрения семиотики, политический дискурс определяется как

своеобразная знаковая система, в которой происходит изменение семанти-

ки и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых дей-

ствий. Политический дискурс трактуется как институциональное общение,

которое, в отличие от личностно-ориентированного, использует опреде-

ленную систему профессионально-ориентированных знаков, т. е. обладает

собственным «подъязыком» (лексикой, фразеологией и паремиологией).

Наличие общих когнитивных схем в политическом дискурсе обу-

словливают его понимание практически всеми членами языкового сооб-

щества. Детерминирующим обстоятельством является то, что политиче-

ская коммуникация, как никакой другой вид общественных отношений,

направлена на массового потребителя (адресата). С другой стороны язык

выражения отношений власти в официальном дискурсе является, по тер-

минологии Р. Панова, «сильным языком», который свидетельствует о дос-

таточно высоком статусе говорящего, удовлетворяющего требованию его

позиционной роли. Такой текст свидетельствует о повышенном внимании

говорящего к лингвистической выразительности и оформлению своего

послания. К разряду подобных текстов примыкает и политическая оратор-

ская речь [9, с. 147].

К признакам таких текстов относятся синтаксическая сложность,

большой объем соответствующих синтаксических единиц, а значит, и бо-

лее размеренный темп, меньшая скорость интеракции, опора на синтакси-

ческие структуры, усвоенные на поздних этапах освоения языком; слож-

ные предложения, часто с несколькими придаточными, с большим

«удельным весом» подчиненных отношений [8, с. 72].

153

Функциональное же определение дискурса обусловлено семиоти-

ческим пониманием языка как системы знаков, которая «служит и исполь-

зуется для достижения каких-либо целей, иначе, выполнения функций» [8,

с. 68]. Методология функционализма предполагает изучение структуры и

функционирование языка с целью выявления соответствий между ними.

Теоретически функциональная методология основывается на признании

взаимозависимости между формой и функцией и на учете влияния упот-

ребления языка на его структурные характеристики.

Политический язык находится между двумя полюсами – обуслов-

ленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свой-

ственной ей идеологией. Именно поэтому политический язык должен вы-

полнять противоречивые функции, в частности: быть доступным для по-

нимания (в соответствии с задачами пропаганды) и ориентированным на

определенную группу (по историческим и социально-психологическим

причинам). Последнее часто противоречит доступности политического

языка [2, с. 139].

Немаловажным аспектом во всей онтологии изучения политического

дискурса является его вычленение по сравнению с другими типами дис-

курсов. Неоднозначность дифференциации данного типа дискурса обу-

словлена подвижностью самого определения категории политики. Соот-

несенность основных параметров дает возможность выделить политиче-

ский дискурс как речевую деятельность политических субъектов в сфере

институциональной коммуникации. Отличительными признаками поли-

тического дискурса являются следующие составляющие:

1. Конвенциональность, проявляемая в конвенциональных семанти-

ческих формах (клише, идиомах, системе политических терминов). Поли-

тический дискурс представляет собой способ передачи социального сим-

волизма, где воспроизводятся социально релевантные образы структури-

руемой действительности. Конвенциональность политического дискурса

также способствует упрощению схем интерпретации политических реа-

лий. Другим аспектом конвенциональности является ритуальность, выра-

жающаяся в стереотипизации поведения и коммуникации.

2. Институциональность как непременный атрибут политической

коммуникации, поскольку политические субъекты являются представите-

лями различного рода институтов.

3. Идеологичность, которая основывается на традиционной связи

политики и идеологии. Под идеологией понимается система социальных

представлений, групповых знаний, верований и мнений, основанная на

групповых ценностях, нормах и интересах.

4. Интертекстуальность как свойство воспроизводства политических

текстов в рамках выражения определенной идеологии, социокультурных

установок, ценностей, норм.

154

Прагматическим аспектом политического дискурса является выде-

ление его функций. Неоднозначность и многосторонность подходов к оп-

ределению доминирующих функций политического дискурса еще раз

подчеркивают его сложность как общественно-политического феномена.

В качестве доминирующих функций называют манипулятивную и ориен-

тирующую функции политического дискурса, помимо которых также су-

ществуют функция социального контроля, функция легитимизации вла-

сти, функция воспроизводства власти, ориентационная функция, функция

социальной солидаризации и дифференциации и агональная функция.

Политический дискурс направлен на выражение идеологии. Под по-

следней понимается система принципов, лежащая в основе групповых

знаний и мнений, основанная на групповых ценностях.

Процессуальность как дистинктивный признак политического дис-

курса стал определяющим фактором для выделения политического дис-

курса в качестве «формы политического действия, части политического

процесса» [2, с. 139]. Р. Водак и М. Зельдак систематизируют политиче-

ское действие по шести сферам деятельности, являющимися «сегментами

соответствующей политической реальности, которые обеспечивают за-

данность фрейма» [2, с. 225]. Сюда относятся: 1) законодательный про-

цесс; 2) внутренние решения политики партий; 3) создание общественно-

политического мнения; 4) политическая пропаганда; 5) политическое

управление; 6) политический контроль.

В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть, что, интерпретируя

политический дискурс в его целостности, нельзя ограничиваться чисто

языковыми моментами, иначе суть и цель политического дискурса прой-

дут незамеченными. Понимание политического дискурса предполагает

знание фона, ожиданий автора и аудитории, скрытых мотивов, сюжетных

схем и излюбленных логических переходов, бытующих в конкретную

эпоху.

Библиографический список

1. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический

словарь. – М.: Сов. энцикл., 1990. – С. 136-137.

2. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика. – Волгоград: Перемена, 1997. –

С. 139-225.

3. Дейк Т.А. ван. Язык и идеология: к вопросу о построении теории

взаимодействия // Методология исследований политического дис-

курса: Актуальные проблемы содержательного анализа обществен-

но-политических текстов. Вып. 2. – Минск: БГУ, 2000 – С. 50-63.

155

4. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. / Пер. с англ. – М.:

Прогресс, 1989. – С. 312 .

5. Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связанного текста /

Пер. с англ.// Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1988. Вып.

XXIII. – С .153-211.

6. Карасик В.И. Лингвистика текста и анализ дискурса. – Архангельск-

Волгоград: Перемена, 1994. – С. 36.

7. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярце-

ва. – М.: Сов. энциклопедия, 1990. –С. 685.

8. Макаров М.Л. Динамика социальных представлений в дискурсе //

Языковые подсистемы: стабильность и движение: Сб. науч. тр. –

Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. – С. 64-71.

9. Стриженко А.А. Язык и идеологическая борьба. – Иркутск: Изд-во

Иркут. гос. ун-та, 1988. – С. 147.

10. Bonnafous S., Tournier M. Analyse du discours, lexocométrie,

communication et politique. – Mots: Adagp, 1995. – 117 p.

11. Hacker K. L. Political Linguistic Discourse Analysis // The Theory and

Practice of Political Communication Research. – New York: State

University of New York Press, 1996. – P. 28-55.

12. Pêcheux M. L’inquiétude du discours. Textes choisis et présentés par

Denise Maldidier. – Paris: Editions des Cendres, 1990. – 332 p.

О.И. Хайрулина

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ХРИСТИАНСКИХ И ЯЗЫЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ

СОЗНАНИЯ В АНГЛО-САКСОНСКОЙ ЭПИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ

Миф до сих пор живет среди нас. Вера в духи и божества природы,

хранящаяся в нем, переродилась в суеверие, хотя от времен чистого язы-

чества все исчезло: человек не поклоняется идолам, не приносит жертв, но

до сих пор на Масленицу пекутся блины – языческий символ солнца, а на

Западе в Хэлоуин вырезаются отпугивающие духов лица на тыквах.

Миф, кроме того, является основой, синкретичной базой для даль-

нейшего развития науки, искусства, философии и религии. Миф (от греч.

mythos – предание) в соответствии с определением, данным «Философским

словарем» П.С. Гуревича, есть сказание. Рассказ о каких-то событиях, ко-

торые сопровождали историю их народов у их истоков. В современной ли-

тературе понятие мифа многозначно. В традиционном понимании – это

возникающее на ранних этапах повествование, в котором явлении природы

или культуры предстает в одухотворенной и олицетворенной форме. В бо-

156

лее поздней трактовке – это исторически обусловленная разновидность

общественного сознания. В новейших трактовках под мифом подразумева-

ется некритически воспринятое воззрение. Миф также оценивается как

универсальный способ человеческого мирочувствования [3, с. 152].

Эпос не отделим от мифа. Так, мифология Северной Европы, о кото-

рой пойдет речь, возникновение и разрушение мира, деяния богов и геро-

ев отражены в преданиях, прядях и эпических поэмах. Эпическая поэма

сама по себе, как литературный жанр настолько же синкретична, насколь-

ко и сама мифология. Она включает в себя не только миф, как хранилище

мудрости, религиозных знаний, мистических и магических элементов

культуры народа, но она уже дает почву и содержит в себе разнообразие

литературных жанров. Здесь и прядь, и заклинание, и поучительные гно-

мические стихи, и тулы – как представители древнейшей формы произве-

дения, и тут же, вместе с ними – элегия, как выражение чувств, эмоций

человеческой души. Здесь, в эпической поэме, сюжет которой восходит к

эпохе Великого Переселения, а запись зачастую – ко времени распростра-

нения христианства отражен процесс становления человеческой личности

в Христианстве, личности, все еще живущей по законам крови и верящей

в темное наследие языческого мира, так стремительно и неумолимо ос-

тающегося позади.

Мифическое авторство (М.И. Стеблин-Каменский называет такое ав-

торство исходной ступенью в многотысячелетней истории авторства, ре-

зультатом которой стало «литературное авторство» [6, с. 320]) становится

отправной точкой для развития авторства «эпического». Эпический автор

не осознает, что в его рассказе о событиях, которые действительно имели

место, есть элементы творческой переработки действительности, т. е. скры-

тый художественный вымысел, и поэтому он и себя не осознает автором.

Скрытого художественного вымысла обычно оказывается в произведении

тем больше, чем больше наслоений такого неосознанного авторства отло-

жилось в произведении в процессе его бытования в устной традиции. Тем

не менее, такое произведение продолжает осознаваться как правда. Но

только это правда совсем особого рода: это, так сказать, «синкретическая

правда», т. е. органическое сочетание исторической и художественной

правды, их абсолютная нерасчлененность. Такое авторство характерно

прежде всего для всякого эпоса. Оно широко представлено и в средневеко-

вой исторической литературе. Так, оно господствует в древнеисландских

сагах (за исключением тех, в которых содержание – сказочная фантастика).

Но в сагах историческая правда ближе к истории в собственном смысле

слова, чем в эпосе. Эпическое авторство широко представлено и в фольк-

лоре позднейших эпох, например в народных балладах, но в балладах, на-

оборот, преобладает художественная правда, а не историческая. Пережитки

157

эпического авторства нетрудно обнаружить и в современном обществе, на-

пример в рассказах очевидцев какого-либо события [6, с. 325].

Миф также имеет социальную роль, является средством консолида-

ции традиционного общества. В обыденном понимании миф – это рассказ,

почти сказка о богах и героях. Предполагается, что миф – принадлежность

отдаленного и недостижимого для нас прошлого. Однако, миф не рассказ

и не сказка, а скорее, форма культуры, способ человеческого бытия. Это

не просто исторически первая форма культуры, но вечный ее элемент.

Миф присутствует в каждой культуре, мифологические образы и пережи-

вания присущи человеческой душе в ее основе.

Это иллюстрируется исследованиями коллективного бессознатель-

ного К. Г. Юнгом. Открытое Юнгом бессознательное имеет культурный

характер и родилось на заре человеческой истории в коллективном психи-

ческом опыте. Первичные структуры, формы его обозначены Юнгом как

архетипы коллективного бессознательного. По словам К.Г. Юнга: «Без-

мерно древнее психическое начало образует основу нашего разума точно

так же, как строение нашего тела восходит к общей анатомической струк-

туре млекопитающих» [8, с. 123].

Миф – проекция человеческой души в космическое целое. Здесь

«космос» представляет собой не внеземное пространство, а образ миро-

здания, в котором человек не центр природы (такое понимание человека

возникло в христианскую эпоху), а ее часть. Человек, осознавая свою без-

защитность, ищет себе покровителей среди населяющих космос существ.

Эти покровители становятся богами, он приносит им жертвы, испытывает

перед ними страх и надежду. В роли таких богов оказываются наиболее

значительные для конкретного племени силы природы, одушевленные в

мифологическом изображении. Так, например, у германских племен скан-

динавского полуострова обожествлялись гром – божество Тор Громовер-

жец, град – Хагель.

Тем самым, у каждого племени возникают свои боги и почитаемые

мифологические существа. Отсюда пошел возникший уже в христианскую

эпоху термин «язычество»: каждому особому языку и племени соответст-

вует своя система верований. Языческие обряды и боги носят разные име-

на и разнообразный характер, но верования, мифы и функции богов ти-

пичны по своей внутренней структуре и способу взаимодействия природы

и человека.

Миф – система весьма консервативная и устойчивая. Причиной его

постепенного забвения и отхода на задний план является не накопление

знаний, а возрастающая возможность для человека реализовывать таящую-

ся внутри него самого свободу. По мнению Е.М. Мелетинского, во время

расцвета мифотворчества и мифа как основы человеческой жизни, «человек

158

еще не выделял себя из окружающего природного мира и переносил свои

собственные черты на объекты природы» [5, с. 164]. Собственно, это и есть

самое простое определение религии язычества – одушевление и обожеств-

ление сил природы. Однако с появлением христианства, когда человеком

руководит один Бог, и человек – который рассматривается как существо,

созданное по образу и подобию Бога – становится в центр Вселенной. Реа-

лизация человеческой внутренней свободы с одной стороны разрушает

миф, с другой же создает новую культуру. Функции мифа сегодня транс-

формированы и выполняются религией, искусством и философией. Чело-

век по-прежнему сохраняет потребность в смысловом породнении с миром

и отождествляет себя с природой. Однако он перестает обожествлять непо-

средственную жизнь природы, слепую игру ее стихийных сил. Так возни-

кает первая форма религии. Боги теперь переносятся в сферу сущностей и

олицетворяют не только силу стихий, но и новый космический порядок, в

котором есть место свободе человека.

В указанных выше примерах отчетливо видны сохранившиеся в уже

вполне христианском Средневековье моральные устои, истины, образы и

элементы мировоззрения языческих Темных Веков. Это легко доказать,

рассмотрев «этику» поведении героев мифов – богов. Например, верхов-

ное божество языческого пантеона древних германцев, Один помогает ге-

роям одержать победу вовсе не потому, что он поборник добра и справед-

ливости, но потому, что он вообще любит, когда сражаются, и подчас он

сам убивает тех, кому он раньше помогал. Не случайно одно из его про-

звищ «сеятель раздора». Его решения, кому должна достаться победа, за-

ведомо несправедливы, и он помогает героям побеждать скорее хитро-

стью, чем силой, и сам не любит сражаться.

Очевидно, что базой для образования такой противоречивой систе-

мы взглядов стал другой компонент средневекового отношения к действи-

тельности – система представлений эпохи варварства. В книге А.Я. Гуре-

вича указано, что «большинство народов Европы в эпоху античности еще

были варварами. Удивительно, что язычество и христианство в Средневе-

ковой Северной Европе находили парадоксальную гармонию в своем со-

четании. Например, в Швеции VIII – X вв. исконно языческий рунический

алфавит использовался для записей христианский религиозных тестов.

««Картина мира» варваров формировалась в относительно однород-

ном обществе с еще очень живучими родоплеменными порядками. По-

этому и культура варварского мира обладала значительной гомогенностью

и ее ценности имели в рамках общества универсальное применение. Это

не значит, что в доклассовом обществе культура была «проста» или «при-

митивна», – это значит лишь, что ее язык был общезначимым и представ-

лял собой знаковую систему, в достаточной мере одинаково интерпрети-

159

руемую всеми группами и членами общества» [2, с. 245]. Тем сложнее бы-

ло язычникам в одночасье отказаться от своих верований и привычного

хода жизни, приняв христианство.

Однако миф и его образы сохраняются в человеческой душе. Симво-

лические образы мифа предстают для человека архетипическими, универ-

сальными формами придания и выражения смысла. Христианская культу-

ра вкладывает в них свое собственное содержание. Человек опирается на

сконцентрированную в архетипических образах психическую энергию,

используя ее для построения новых смыслов, новых символических сис-

тем. Кроме того, в культуре очень долго сохраняются пережитки мифа,

проявляющиеся в виде суеверий, гаданий и пр. Так достигается пестрота

средневековой культуры.

Эклектизм культуры Средневековья – ее характерная черта. Здесь

соседствуют, борются, влияют друг на друга две культуры: 1. господ-

ствующая культура знати. Эта культура христианская. Она распростране-

на в монастырской среде, при дворе короля и в замках феодалов. Она ис-

пользовала латинский язык. 2. Другая культура – народная, низов общест-

ва – языческая, сохраняющаяся еще с варварских времен, использующая

родной язык [7, с. 150].

Наиболее ярким элементом первого вида культуры вид культуры яв-

ляется т. н. культура рыцарей. Это воинская культура и, по сути, именно

эту культуру «обслуживал» эпос, ярким примером этого утверждения

служит «Беовульф», где идеализируется дружина, воинский образ жизни.

В скандинавском же окружении ее устои зиждутся на взаимодействии че-

ловека со средой, типологических особенностях сущностных аспектов и

феноменов скандинаво-германской культуры. Осмысление военной дру-

жины в качестве важнейшего культурного элемента эпохи приводит к

особенностям в развитии обслуживающих ее эпоса, мифологии, приклад-

ного искусства и суеверий. В результате возникает модель для подража-

ния и копирования в сопредельных культурах – воинская дружина. Фор-

мирование специфической дружинной субкультуры со своим набором

ценностей, противопоставленных ценностям рядовых членов общества,

определяет интерес к проблеме дружинного самосознания и рассмотрения

дружинника обществом, иными классами. Это не могло не отражаться на

настроениях, стремлениях и творчестве народа. В обществе германцев ин-

дивид действовал согласно императивам коллектива, вместе с тем не рас-

творяясь в нем, мог и должен был действовать в одиночку, полагаясь на

собственные способности и выбор линии поведения [4, с. 297]. И все же,

какие идеалы заставлял дружину идти в бой? Жажда героической гибели,

заставлявшая варваров идти в бой на протяжении многих столетий никуда

не исчезла, а, соединившись с рвением новообращенных христиан, стала

чем-то напоминающим фанатизм.

160

Возникает вопрос, как в Англии, где прочно сохранились кельтский

и иберийский фольклор, могла родиться такая поэма, как «Беовульф». С

германскими сюжетами, в германском стиле, со ссылками (пусть и не

столь явными за ретушью христианства) на пантеон германских богов и

существ. Поэма, созданная на Альбионе, речь в которой, тем не менее,

идет о датских берегах, почему она не вобрала в себя «местные» кельт-

ские черты? В мифологическом бестиарии Британских островов мирно

сосуществуют, смешиваются и «функционируют» германские и кельтские

персонажи. «Беовульф» – произведение военно-историческое. Его герои –

конунги, «ломающие гривны», и дружинники-ратоборцы. Атмосфера «Бе-

овульфа» – это атмосфера пира-кровопролития, атмосфера неустойчивого

мира, катящегося к погибели. Пусть не удивляет то, что в англосаксонской

поэме нет ни слова о самой Англии. Для средневекового эпоса вообще

характерен вненациональный, евразийский размах. Однако, несмотря на

это, некоторые исследователи в своё время настаивали на скандинавском

происхождении «Беовульфа». Утверждение германцев в Британии со-

провождалось характерным для любого народа, обретшего новые земли,

освоением

Эпос – совершенно особенный вид литературы. Это не первобытное

синкретичное явление, ведь он уже не несет магической функции, как раз-

личные обрядовые песни, заклинания и заговоры, присущие традиции

первобытного общества. Он понимается как предшественник современной

литературы, ибо в нем уже намечаются литературные жанры. Н.Ю Гвоз-

децкая полагает, что «эпос для древних германцев это их идеальная исто-

рия, окончившая свое земное существование и воплотившаяся в слове.

Слово это ценно постольку, поскольку оно отражает то, что на самом деле

было» [1, с. 78].

Жизнь эпоса как устной формы творчества длилась до тех пор, пока

христианство не вытеснило собой язычество из религиозного бытия евро-

пейцев. Известно, что эпическая поэзия создавалась германскими народа-

ми задолго до введения письменности, и переход от неосознанного к

осознанному авторству осуществлялся в течение многих веков и составля-

ет огромный период в истории человечества, однако он не совпадает с пе-

реходом от устной словесности к письменной, поскольку введение пись-

менности как таковой не занимало длительного периода. Неосознанное

авторство – явление, широко представленное в письменной литературе,

поскольку те, кто записывал поэмы, саги или хроники считали, что то, что

говорится в произведениях – правда, а не плод их художественной фанта-

зии. Однако в письменной словесности авторский вклад настолько же не

отграничен от записывания или переписывания, как в устной – не отгра-

ничен от пересказа, и поэтому его трудно определить. В целом, существу-