Харт Г.Л.А. Понятие права

Подождите немного. Документ загружается.

122 Глава шестая

более сложной системе только официальные лица могут принимать и

использовать имеющиеся в данной системе критерии юридической дей-

ствительности. Общество, в котором так происходит, может быть при-

скорбно напоминающим стадо овец: овцы могут закончить на бойне. Но

есть мало оснований думать, что оно не может существовать или отри-

цать его право называться правовой системой.

3. ПАТОЛОГИЯ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

Свидетельства о существовании правовой системы должны, следователь-

но, черпаться из двух различных областей общественной жизни. Нор-

мальным, не вызывающим проблем случаем, когда мы можем с уверен-

ностью сказать, что правовая система существует, является как раз тот,

когда ясно, что две эти области совпадают в своем отношении к праву.

Грубо говоря, когда факты таковы, что правилам, признаваемым дейст-

вительными на официальном уровне, в общем и целом повинуются.

Иногда, однако, официальная сфера может оказаться оторванной от ча-

стной в том смысле, что более не существует общего повиновения прави-

лам, действительным согласно критериям действительности, используе-

мым в судах. Многообразие путей, какими это может случиться, принад-

лежит к патологии правовых систем, ибо они представляют разрыв в

сложной согласованной практике, на которую мы ссылаемся, когда дела-

ем внешнее фактическое утверждение, что правовая система существует.

Здесь имеет место частичная неудача того, что предполагается, когда

внутри конкретной правовой системы мы делаем внутренние утвержде-

ния о праве. Такой разрыв может быть результатом различных нару-

шающих порядок факторов. «Революция», когда соперничающие притя-

зания на власть выдвигаются внутри группы, есть только один из случаев

и, хотя это всегда включает нарушение некоторых законов существую-

щей системы, но может влечь за собой только юридически несанкциони-

рованную смену группы официальных лиц, а не новую конституцию или

правовую систему. Вражеская оккупация, когда соперничающие притя-

зания на власть приходят извне, является другим случаем, и простой крах

упорядоченного правового контроля перед лицом анархии или банди-

тизма без политических претензий на власть — еще одним.

В каждом из этих случаев могут быть промежуточные стадии, когда

суды функционируют на территории страны или в ссылке и все еще ис-

пользуют критерии юридической действительности старой, некогда

твердо установившейся системы; но их решения не действуют на этой

территории. Стадия, на которой является правильным сказать, что дан-

ная правовая система окончательно прекратила существование, есть

ОСНОВАНИЯ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

123

вещь, не подлежащая точному определению [55]. Ясно, что если имеется

существенный шанс реставрации или если нарушение в деятельности

установившейся системы есть инцидент в ходе войны, исход которой все

еще неясен, никакое безоговорочное утверждение, что она более не суще-

ствует, не может быть обоснованным. Это верно потому, что утвержде-

ние, что правовая система существует, является достаточно широким и

общим и допускает прерывания; оно не верифицируется или фальсифи-

цируется тем, что происходит за короткие промежутки времени.

Конечно, после того как такие прерывания сменятся восстановлени-

ем нормальных отношений между судами и населением, могут возник-

нуть трудные вопросы. Правительство возвращается из эмиграции после

изгнания оккупантов или разгрома мятежников, и тогда возникают во-

просы о том, что было или не было «правом» на данной территории в

предшествующий этому период. Самое важное здесь — понимать, что

этот вопрос может быть не вопросом факта. Если бы он был вопросом

факта, его пришлось бы решать, спрашивая, был ли перерыв настолько

продолжительным и полным, что ситуацию можно описать как прекра-

щение существования прежней системы и создание новой, аналогичной

прежней, по возвращении властей из эмиграции. Вместо этого вопрос

может быть поставлен как вопрос международного права или, несколько

парадоксально, как вопрос о праве в рамках самой системы права, суще-

ствующей с момента реставрации. В последнем случае вполне может

быть, что реставрированная система содержит ретроспективный закон,

объявляющий ее постоянно действовавшим правом на данной террито-

рии (или, более откровенно, «считающимся» постоянно действовав-

шим). Это может быть сделано, даже если перерыв был настолько дли-

тельным, чтобы сделать такую декларацию очень отличающейся от тех

выводов, к которым можно было бы прийти, если бы это рассматрива-

лось как вопрос факта. В таком случае нет причин, по которым эта дек-

ларация не может быть правилом реставрированной системы, опреде-

ляющим право, которое ее суды должны применять к событиям и сдел-

кам, происходившим во время перерыва в функционировании системы.

Парадокс здесь будет иметь место, только если мы будем думать о

формулировках закона в какой-либо правовой системе, касающихся то-

го, что должно считаться периодами ее прошлого, настоящего или

будущего существования, как о соперниках фактических утверждений о

ее существовании, делаемых с внешней точки зрения. За исключением

явной трудности с самореференцией, правовой статус положения в

существующей системе, относительно периода, когда она должна

считаться существовавшей, не отличается от закона в одной системе,

провозглашающего, что некоторая система по-прежнему существует в

другой стране, хотя последнее вряд ли будет иметь много практических

последствий. Нам на самом деле совершенно ясно, что правовая система,

124 Глава шестая

ствий. Нам на самом деле совершенно ясно, что правовая система, суще-

ствующая на территории Советского Союза, фактически не система цар-

ского режима. Но если бы статутом Британского парламента было про-

возглашено, что законодательство царской России по-прежнему является

правом на российской территории, это действительно имело бы смысл и

юридические последствия как часть британского права, относящаяся к

СССР, но не повлияло бы на истину фактического утверждения, содер-

жащегося в предыдущем предложении. Сила и значение этого статута

была бы только в том, чтобы определять, какое право должно приме-

няться в английских судах и, таким образом, в Англии, к делам с россий-

ской компонентой.

Противоположное только что описанной ситуации можно видеть в

захватывающие переходные моменты, когда новая правовая система по-

является из утробы старой иногда только после кесарева сечения [56].

Недавняя история Британского Содружества представляет собой восхи-

тительную область для исследования этого аспекта эмбриологии право-

вых систем. Схематичный, упрощенный очерк этих событий можно

представить следующим образом. В начале этого периода имеется коло-

ния с местными законодательными, судебными и исполнительными ор-

ганами. Эта конституционная структура задана статутом, принятым

Парламентом Соединенного Королевства, который сохраняет полную

юридическую правомочность законодательствовать для колонии; это

включает полномочия вносить поправки или отменять местные законы и

любой из своих собственных статутов, включая относящиеся к конститу-

ционному устройству колонии. На этой стадии правовая система коло-

нии очевидным образом является подчиненной частью большей систе-

мы, характеризующейся предельным правилом признания, что то, что

королева постановляет в Парламенте, есть право для {inter alia) этой ко-

лонии. В конце этого периода развития мы находим, что предельное пра-

вило признания поменяло свое место, ибо юридическая компетенция

Вестминстерского парламента законодательствовать для бывшей коло-

нии более не признается в ее судах. По-прежнему остается верным то,

что значительную часть конституционной системы бывшей колонии

можно найти в исходном статуте Вестминстерского парламента: но те-

перь это лишь исторический факт, ибо эта система более не обязана сво-

им современным правовым статусом на данной территории власти этого

парламента. Правовая система в бывшей колонии теперь имеет «местные

корни» в том отношении, что правило признания, определяющее

предельные критерии юридической действительности, более не

ссылается на постановления законодательного органа другой

территории. Этот новое правило основывается просто на том факте, что

оно принимается и используется в качестве такового правила в судебной

и иной официальной деятельности местной системы, чьим правилам в

ОСНОВАНИЯ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

125

деятельности местной системы, чьим правилам в целом повинуются. По-

этому, хотя состав, способ введения законов в силу и структура местной

легислатуры может все еще оставаться такой же, как предписано в пер-

воначальной конституции, постановления этого законодательного орга-

на сейчас действительны не потому, что они есть проявление полномо-

чий, дарованных юридически действительным статутом Вестминстерско-

го парламента. Они действительны потому, что, согласно принятому

здесь правилу признания, введение закона в действие местной легислату-

рой является предельным критерием юридической действительности.

Такое развитие может осуществиться различными способами. «Ро-

дительская» легислатура может, после некоторого периода, когда она на

самом деле не реализует свои формальные законодательные полномочия

в колонии, разве что с согласия последней, окончательно уйти со сцены,

отказавшись от законодательной власти над бывшей колонией. Здесь

следует отметить, что существуют теоретические сомнения по поводу

того, признают ли суды Соединенного Королевства юридическую компе-

тенцию Вестминстерского парламента так необратимо сокращать свои

полномочия. С другой стороны, отсоединение может быть достигнуто

одним насилием. Но в каждом из этих случаев в конце этих событий мы

видим две независимые правовые системы. Это фактическое утвержде-

ние, и его не делает менее фактическим то, что оно касается существова-

ния правовых систем. Главным свидетельством этого является то, что в

бывшей колонии правило признания, ныне принятое и используемое,

более не включает в число своих критериев действительности какую-

либо отсылку к деятельности легислатур иных территорий [57].

Однако — и здесь история Британского Содружества снова дает ин-

тригующие примеры — возможно, что, хотя на самом деле правовая сис-

тема колонии уже независима от родительской, родительская система

может не признавать этот факт [58]. Частью английского права может

оставаться то, что Вестминстерский парламент сохранил или может за-

конно возвратить полномочия законодательствовать для колонии; и ме-

стные суды в Англии могут, если в каких-то рассматриваемых ими делах

будет иметь место конфликт между Вестминстерским статутом и законо-

дательством колониальной легислатуры, придать силу именно такому

представлению. В таком случае кажется, что положения английского

права находятся в противоречии с фактами. Право колонии не признает-

ся английскими судами тем, что оно есть на самом деле: независимой

правовой системой со своим местным предельным правилом признания.

На деле будут существовать две правовые системы, а английское право

будет настаивать, что только одна. Но именно потому что одно утвер-

ждение есть констатация факта, а другое — положение (английского)

права, логически они не противоречат друг другу. Чтобы прояснить это

126 Глава шестая

положение, мы можем, если захотим, сказать, что констатация факта

истинна, а положение английского права «корректно в английском пра-

ве». Аналогичные разграничения между фактическим утверждением

(или отрицанием) того, что две независимые правовые системы сущест-

вуют, и положениями права о существовании правовой системы надо

иметь в виду, рассматривая соотношение между публичным междуна-

родным правом и внутригосударственным правом. Некоторые очень

странные теории обязаны своим единственным элементом правдоподо-

бия пренебрежению этим различием [59].

Чтобы закончить этот грубый обзор патологии и эмбриологии пра-

вовых систем, следует отметить и другие формы частичного отсутствия

нормальных условий, сочетание которых утверждается в безоговорочном

заявлении, что правовая система существует. Единство среди официаль-

ных лиц, существование которого обычно предполагается, когда в систе-

ме делаются внутренние утверждения о праве, может частично распасть-

ся. Может оказаться так, что по некоторым конституционным вопросам

(и только по ним) есть разногласия в официальном мире, немедленно

ведущие к разногласиям среди судейского корпуса. Начало такого раско-

ла по поводу предельных критериев, которые должны использоваться в

идентификации права, было видно в конституционных проблемах Юж-

ной Африки в 1954 г., которые встали перед судами в деле «Харрис про-

тив Денгеса» \ Здесь легислатура действовала, исходя из иных представ-

лений о своей юридической компетенции и полномочиях, чем суды, и

принимала меры, которые суды объявляли незаконными. Ответом на это

было создание легислатурой специального апелляционного «суда» для

рассмотрения апелляций на основе решений обычных судов, объявляв-

ших недействительными постановления легислатуры. Этот суд своевре-

менно рассматривал такие апелляции и отменял решения обычных су-

дов. В свою очередь обычные суды объявляли создание легислатурой

специальных судов недействительным и их решения юридически ни-

чтожными. Если бы этот процесс не был остановлен (потому что прави-

тельство нашло неразумным проводить свою линию такими средствами),

мы имели бы бесконечные колебания между двумя представлениями о

компетенции легислатуры и, таким образом, о критериях юридически

действительного права. Нормальные условия официальной, и особенно

судебной гармонии, при которой только и можно определить правило

признания системы, перестали бы существовать. Но огромный массив

юридической деятельности, не затрагивающей эту конституционную

проблему, продолжался бы как и ранее. До тех пор, пока не разделилось

бы само население и «закон и порядок» не рухнул, было бы ошибочным

[1952] I TLR 1245. См. также примечание 60 в конце книги.

ОСНОВАНИЯ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

127

утверждать, что первоначальная правовая система прекратила существо-

вание, ибо выражение «та же самая правовая система» слишком широко

и гибко, чтобы допускать всеобщий консенсус среди официальных лиц

по всем исходным критериям юридической действительности в качестве

необходимого условия того, чтобы правовая система оставалась «той

же». Все, что мы могли бы сделать, это описать ситуацию (как это и было

сделано) и пометить ее в качестве нестандартного, ненормального случая,

содержащего в себе угрозу того, что правовая система разложится.

Последний случай выводит нас на более широкую тему, которая бу-

дет рассматриваться в следующей главе в соотношении как с высокими

конституционными вопросами о предельных критериях юридической

действительности правовой системы, так и с ее «рядовым» правом. Все

правила предусматривают распознавание или классификацию отдельных

случаев в качестве проявлений общих понятий, и в ситуации со всем, что

мы готовы назвать правилом, можно различить ясные основные случаи,

когда оно явно применимо, и иные, когда есть основания и для утвер-

ждения, и для отрицания его применимости. Ничто не может устранить

этот дуализм «ядра определенности» и «полутени сомнений», когда мы

подводим отдельные случаи под общие правила. Это придает всем пра-

вилам пограничную зону неясности или «открытой структуры» и может

повлиять на правило признания, конкретизирующее предельные крите-

рии, используемые в идентификации права, столь же, как и на тот или

иной статут. Этот аспект права часто понимают как якобы демонстри-

рующий то, что любая попытка прояснить понятие права через правила

должна быть вводящей в заблуждение. Попытки настаивать на этом пе-

ред лицом реальной ситуации часто клеймятся как «концептуализм» или

«формализм», и именно к оценке этого обвинения мы сейчас обратимся.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ФОРМАЛИЗМ И СКЕПТИЦИЗМ

ПО ПОВОДУ ПРАВИЛ

1. ОТКРЫТАЯ СТРУКТУРА ПРАВА

В любой большой группе общие правила, образцы и принципы должны

быть основным инструментом социального контроля, а не частными

указаниями, даваемыми каждому индивиду отдельно. Если бы не было

возможным сообщить общие образцы поведения, которые массы инди-

видов могли бы без дальнейших указаний понять как требующие от них

определенного поведения в соответствующих обстоятельствах, не могло

бы существовать ничего, что мы признавали бы законом. Следовательно,

закон, главным образом, — но ни в коем случае не исключительно, —

должен указывать на классы лиц и на классы действий, вещей и обстоя-

тельств, и его успешное действие в обширных областях социальной жиз-

ни зависит от широко распространенной способности признавать част-

ные действия, вещи и обстоятельства как примеры общих классифика-

ций, которые проводит закон.

Два главных механизма, на первый взгляд весьма отличных друг от

друга, используются для сообщения таких общих образцов поведения,

предпосланных последующим случаям, когда их надлежит применять.

Один из них максимально, а другой минимально используют общие

классифицирующие слова. Первый представляется тем, что мы называем

законодательством, а второй — прецедентом. Мы можем видеть отли-

чающие их черты на следующих простых неправовых примерах. Один

отец, перед тем как войти в церковь, говорит своему сыну: «Каждый

мужчина и мальчик должен снимать шляпу, входя в церковь». Другой,

обнажая голову при входе в церковь, говорит: «Смотри: так надо пра-

вильно вести себя в таких случаях».

Сообщение образцов поведения или обучение им посредством при-

меров могут принимать различные формы, гораздо более изощренные,

нежели наш простой случай. Наш случай в большей степени напоминал

бы правовое использование прецедента, если бы вместо того чтобы гово-

ФОРМАЛИЗМ И СКЕПТИЦИЗМ ПО ПОВОДУ ПРАВИЛ

129

рить мальчику в отдельной ситуации, чтобы тот обратил внимание на его

поведение при входе в церковь как на пример правильного поведения,

отец полагал бы, что ребенок относится к нему как к авторитету в облас-

ти правильного поведения и наблюдает за ним для того, чтобы научиться

вести себя. Чтобы еще более приблизиться к правовому использованию

прецедента, мы должны предположить, что отец представляется себе и

другим тем, кто присоединился к традиционным образцам поведения и

не вводит новые.

Сообщение посредством примера, во всех его формах, хотя и сопро-

вождается некоторыми общим вербальным указаниями вроде «Делай,

как делаю я», может оставить спектр возможностей, а следовательно, и

сомнения относительно того, что имеется в виду, равно как и относи-

тельно тех нюансов, которые лицо, пытающееся сообщить образец, само

ясно предусмотрело. Насколько точно необходимо имитировать внешнее

поведение? Имеет ли значение, что шляпа снимается левой рукой, а не

правой? То, что она снимается медленно или быстро? То, что ее кладут

под сиденье? То, что ее не надевают снова на голову внутри церкви? Ни-

же перечислены все варианты общих вопросов, которые ребенок мог бы

задать себе: «Каким именно образом должно мое поведение быть похо-

жим на его, чтобы быть правильным?», «Что именно такого есть в его

поведении, что должно направлять меня?» В понимании примера маль-

чик больше внимания уделяет одним его аспектам, а не другим. Делая

так, он руководствуется здравым смыслом и знанием общих типов вещей

и целей, которые взрослые считают важными, и своей оценкой общего

характера ситуации (хождение в церковь) и типа поведения, соответст-

вующего ей [61].

В противоположность этим неопределенностям примеров, сообще-

ние общих образцов посредством эксплицитных общих форм языка

(«Каждый человек должен снимать шляпу, входя в церковь») кажутся

ясными, надежными и определенными. Черты, которые надлежит брать

в качестве общих указателей для поведения, определены здесь в словах;

они словесно проговорены, не оставлены скрытыми вместе с другими в

конкретном примере. Для того чтобы знать, что делать в других случаях,

ребенку не приходится больше гадать, что имеется в виду или что будет

одобрено; ему не нужно размышлять по поводу того, каким образом его

поведение должно быть похоже на пример, чтобы быть правильным.

Вместо этого у него есть словесное описание, которое он может исполь-

зовать, чтобы выяснить, что именно он должен делать в будущем и как

он должен делать это. Ему нужно только распознавать случаи, выражен-

ные в ясных словесных терминах, чтобы «подвести» отдельные факты

под общие классификационные понятия и сделать простое силлогиче-

ское заключение. Он не сталкивается с альтернативой выбора на свой

130 Глава седьмая

страх и риск и не должен искать дополнительных авторитетных указа-

ний. Он имеет правило, которое может применять сам к себе.

Многое в юриспруденции в этом столетии состояло в постепенном

осознании (а иногда и в преувеличении) важного факта, что различие

между неопределенностью сообщения посредством авторитетного при-

мера (прецедента) и определенностью сообщения посредством автори-

тетного общего языка (законодательство) гораздо менее устойчиво, чем

предполагает это наивное противопоставление. Даже когда используются

сформулированные словами общие правила, неопределенности, относя-

щиеся к форме требуемого ими поведения, могут вдруг выступить в от-

дельных конкретных случаях. Частные фактические ситуации не ожида-

ют нас уже выделенные друг относительно друга и помеченные как при-

меры общего правила, применение которого обсуждается; не могут так-

же и правила сами по себе выступать вперед и предъявлять относящиеся

к ним примеры. Во всех сферах опыта, не только среди правил, существу-

ет предел, заложенный в природе языка, для тех указаний, которые об-

щий язык может предоставить. Действительно, бывают ясные случаи,

постоянно возникающие в сходных контекстах, к которым общие выра-

жения четко применяются («Если что-либо является средством передви-

жения, то автомобиль им является»), но нередко встречаются и ситуа-

ции, когда неясно, применимо оно или нет. (Включает ли в себя исполь-

зованное здесь понятие «средство передвижения» велосипеды, аэропла-

ны, роликовые коньки?) Последние являются фактическими ситуация-

ми, постоянно провоцируемыми природой или человеческими изобрете-

ниями, которые обладают лишь некоторыми из черт, характерных для

ясных случаев, остальных же требуемых черт у них нет. Каноны «интер-

претации» не могут элиминировать эти неопределенности, хотя и могут

уменьшить их, ибо эти каноны сами являются общими правилами по

использованию языка и пользуются общими терминами, которые также

требуют интерпретации. Они бессильны, так же как и другие правила,

обеспечить собственную интерпретацию. Ясный случай, когда кажется,

что общее правило не нуждается в интерпретации и когда признание

примеров выглядит беспроблемным (или автоматическим), возникает

лишь в хорошо знакомых и постоянно происходящих в сходных контек-

стах ситуациях, когда существует общее согласие в суждении относи-

тельно применимости классифицирующих терминов.

Общие термины были бы бесполезны для нас в качестве средства

общения, если бы не было таких знакомых, в целом неоспоримых случа-

ев. Но варианты того, что является знакомым, также требуют классифи-

кации в общих терминах, которые в любой данный момент составляют

часть наших языковых ресурсов. Здесь проявляется нечто вроде кризиса

коммуникации: существуют доводы и за и против использования общего

ФОРМАЛИЗМ И СКЕПТИЦИЗМ ПО ПОВОДУ ПРАВИЛ

131

термина, но нет никакой устойчивой договоренности или соглашения,

которое определяло бы его использование или, с другой стороны, отказ

от них со стороны лица, озабоченного классификацией. Чтобы сомнения

в таких случаях были преодолены, всякий, кто хочет разрешить их, дол-

жен сделать нечто вроде выбора между явными альтернативами.

В этом смысле авторитетный общий язык, на котором выражается

правило, может руководить столь же неопределенно, как и авторитетный

пример. Ощущение того, что язык правил позволит нам с легкостью вы-

хватывать легко узнаваемые примеры, теперь исчезает; рассуждение и

вывод силлогического заключения не являются более нервом обоснова-

ния, содержащегося в определении того, как правильно поступать. Вме-

сто этого язык правил кажется теперь лишь выделяющим авторитетный

пример, то есть пример, конституируемый ясным случаем. Это может

использоваться во многом также как и прецедент, хотя язык правил ог-

раничит множество аспектов, требующих внимания, с большей регуляр-

ностью и более четко, нежели это делает прецедент. Столкнувшись с во-

просом, применимо ли правило, запрещающее использование средств

передвижения в парке, в некоторой комбинации обстоятельств, когда

оно оказывается неопределенным, все, что может сделать человек, кото-

рому нужно ответить на этот вопрос, — это рассмотреть (как делает тот,

кто использует прецедент), «в достаточной ли мере» похож настоящий

случай на ясный случай в «относящихся к делу» своих аспектах. Свобода

действий, предоставляемая, таким образом, этому человеку языком, мо-

жет быть весьма широкой; так что если он применяет правило, то заклю-

чение, пусть даже оно и не будет случайным или иррациональным, есть

результат выбора. Он по своему выбору добавляет к ряду случаев новый

случай из-за сходств, которые могут обоснованно защищаться и как ре-

левантные в правовом смысле, и как достаточно близкие. В случае право-

вых правил критерии релевантности и близости сходств зависят от мно-

гих сложных факторов, пронизывающих правовую систему, и от целей

(aims or purposes), достижение которых могут приписывать правилу.

Охарактеризовать это — значит охарактеризовать все, что специфично

для правового обоснования или свойственно ему.

Какой бы механизм, прецедент или законодательство ни выбрать

для сообщения образцов поведения, они, как бы гладко ни работали сре-

ди огромной массы обычных случаев, окажутся в некоторый момент,

когда их применение будет под вопросом, неопределенными: они будут

обладать тем, что терминологически выражается как открытая струк-

тура (open texture) [62]. Пока что мы представляли это как общее свой-

ство человеческого языка; неопределенность в пограничных случаях —

это цена, которую приходится платить, чтобы использовать общие клас-

сифицирующие термины в любой форме сообщения, касающегося фак-