
Ф. М. Кирилюк358
Классовая принадлежность, хотя и более свободная и отнюдь не такая предопределенная
социальным  происхождением,  как  в  разных  труппах  и  сословиях  феодального  общества,
обычно  устанавливалась по  рождению,  и  только  необычайная одаренность  или  удача  могли
изменить ее. Социальный статус был решающим для участия индивида в  политике, и, за ис-
ключением  случаев  чрезвычайных  для  нации  обстоятельств,  когда  предполагалось,  что  он
действует  только  как  национал,  безотносительно  к  своей  классовой  или  партийной  принад-
лежности, рядовой индивид никогда, напрямую не сталкивался с общественными делами и не
чувствовал себя прямо ответственным за их ход. Повышение значения класса в обществе все-
гда сопровождалось воспитанием и подготовкой известного числа его членов к политике как
профессии,  работе, к  платной (или, если  они  могли позволить  себе  это, бесплатной)  службе
правительству и представительству класса в парламенте. То, что большинство народа остава-
лось  вне всякой  партийной  или  иной  политической  организации, не  интересовало никого,  и
один конкретный  класс не больше, чем  другой. Иными словами,  включенность  в некоторый
класс, в его ограниченные групповые обязательства и традиционные установки по отношению
к правительству мешала росту числа граждан, чувствующих себя индивидуально и лично от-
ветственными  за  управление  страной.  Этот  аполитичный  характер  населения  национальных
государств  выявился  только  тогда,  когда  классовая  система  рухнула  и  унесла  с  собой  всю
ткань из видимых и невидимых нитей, которые связывали людей с политическим организмом,
с государством.
Крушение  классовой  системы  автоматически  означало  крах  партийной  системы,  глав-
ным образом потому, что эти партии, организованные для защиты определенных интересов,
не могли больше представлять классовые интересы
 
Продолжение их жизни было в какой-то
мере  важным  для  тех  членов  прежних  классов,  кто  надеялся  вопреки  всему  восстановить
свой старый социальный статус и  кто держится вместе больше не  потому, что у  них были
общие интересы, но потому, что они надеялись возобновить их. Как следствие партии дела-
лись  все  более  и  более  психологичными  и  идеологичными  в  своей  пропаганде,  все  более
апологетическими и  ностальгическими в своих политических подходах.  В добавок они  те-
ряли,  не  сознавая  этого,  тех  пассивных  сторонников,  которые  никогда  не  интересовались
политикой ибо чуяли, что нет партий, пекущихся об их интересах. Так что первым призна-
ком крушения европейской континентатьной партийной системы было не дезертирство ста-
рых членов партии, а неспособность набирать членов из более молодого поколения и поте-
ря молчаливого согласия и поддержки неорганизованных масс, которые внезапно стряхнули
свою  апатию  и  потянулись  туда,  где  увидели  возможность  громко  заявить  о  своем  новом
ожесточенном противостоянии системе.
Падение охранительных стен между классами превратило сонные большинства, стоящие
за всеми партиями, в одну громадную неорганизованную, бесструктурную массу озлобленных
индивидов,  не  имевших  ничего  общего,  кроме  смутного  спасения,  что  надежды  партийных
деятелей  обречены,  что,  следовательно,  наиболее  уважаемые,  видные  и  представительные
члены общества — болваны, и все власти, какие ни есть, не столько злонамеренные, сколько
одинаково глупые и мошеннические. Для зарождения этой новой, ужасающей, отрицательной
солидарности не имело большого значения, что безработный ненавидел статус-кво и власти в
формах, предлагаемых социал-демократической партией, экспроприированный мелкий собст-
венник — в формах центристской или правоуклониетской партии, а прежние члены среднего
и  высшего  классов — в  форме  традиционной  крайне  правой.  Численность  этой  массы  всем
недовольных и отчаявшихся людей резко подскочила в Германии и Австрии после первой ми-
ровой войны, когда инфляция и безработица добавили свое к разрушительным последствиям
военного поражения. Они составляли очень значительную долю населения во всех государст-
вах — преемниках Австро-Венгрии, и они же поддерживали крайние движения во Франции и
Италии после второй мировой войны.
В  этой  атмосфере  крушения  классового  общества  развивалась  психология  европейских
масс. Тот факт, что с монотонным и абстрактным единообразием одинаковая судьба постига-
ла массу людей, не отвратил их от привычки судить о себе в категориях личного неуспеха или
о мире с позиций обиды на особенную, личную несправедливость этой судьбы. Такая самосо-
средоточенная горечь хотя и повторялась снова и снова в одиночестве и изоляции, не стано-
вилась, однако, объединяющей силой (несмотря на ее тяготение к стиранию индивидуальных
различий), потому что она не опиралась на общий интерес, будь то экономический, или соци-
альный, или политический. Поэтому самососредоточенность шла рука об руку с решительным