Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Гегель и Маркс 121

закономерности из логики, как, например, знаменитую геге-

левскую закономерность трех ступеней свободы: «В восточном

мире свободен один, в греко-римском мире — некоторые, в совре-

менном

все». Лучше выводить закономерности из мира

природы, как сделал сам Маркс с его не менее прославленной по-

следовательностью: «первобытный коммунизм, капитализм, социа-

лизм»,— когда значение терминов, по его собственному призна-

нию, выводится не из «идеи», а из естественных фактов.

Маркс здесь вновь утверждает фундаментальный принцип исто-

рического натурализма восемнадцатого столетия, принцип, по

которому исторические события имеют естественные причины. Он,

бесспорно, вносит некоторые модификации в этот восстанавливае-

мый им принцип. Гегелевский элемент в родословной его мысли

дает ему право включить в свой герб термин «диалектический».

Материализм, на котором он так упорно настаивал, не был обыч-

ным материализмом восемнадцатого столетия, он был «диалекти-

ческим материализмом». Это отличие немаловажно, но его не

следует и преувеличивать. Диалектический материализм все еще

оставался материализмом. Весь смысл операции, проделанной

Марксом с гегелевской диалектикой, заключался поэтому в следу-

ющем: в то время как Гегель порвал с историческим натурализ-

мом восемнадцатого столетия и хотя и не создал, за исключением

отдельных частностей, автономной истории, но во всяком случае

потребовал ее создания (ибо история, не признающая над собой

никакого иного авторитета, кроме авторитета логической необхо-

димости, не без оснований может претендовать на звание автоном-

ной), Маркс повернул вспять от этого требования и снова подчи-

нил историю господству естествознания, от которого Гегель

объявил ее свободной.

Шаг, предпринятый Марксом, был отступлением, но, как и во

многих подобных случаях, больше казался отступлением, чем был

им в реальности, ибо территорией, оставленной им, фактически

никто и никогда по-настоящему не владел. Гегель требовал авто-

номной истории, но не создал ее. Он увидел, скорее как провоз-

вестник будущего, что история в принципе должна быть

дена от своего ученического подчинения естественным наукам, но

и в его собственном историческом мышлении это освобождение так

и не было до конца осуществлено. Говоря точнее, оно не

осуществлено в отношении

что он обычно называл историей,

т. е. в политической и экономической истории; Гегель не владел

этой областью истории, и здесь он в основном ограничивался ме-

тодами ножниц и клея. В своей же истории философии, однако,

и только в ней, он эффективно овладел одной исторической обла-

стью, и именно здесь он, должно быть, убедил самого себя, как и

многих читателей, в том, что его требование автономии историче-

ской мысли было в принципе совершенно оправданным. Это одна

из причин, почему исторический

всегда добивался

122 Идея истории. Часть III

величайших успехов в области политической и экономической исто-

рии и терпел самые крупные поражения в истории философии.

Если переворот, совершенный Марксом в отношении диалекти-

ки Гегеля, и был отступлением, то он одновременно явился и

предпосылкой для движения вперед. Это движение выросло из

той ситуации, в которой оказались ученики Гегеля, и, в частности,

оно привело к большому успеху в исследованиях того конкретного

вида истории, экономической истории, где Гегель был слаб,

а Маркс — исключительно силен. Если все современные работы

по истории философии восходят к Гегелю как к великому историку

философии нового времени, то все современные работы п© эконо-

мической истории точно так же восходят к Марксу. Тем не менее

исследовательская практика не может больше оставаться сегодня

на той точке, где она находилась в области истории философии

после Гегеля или в области экономической истории после Маркса.

Точно так же и теория истории не может оставаться больше там,

где она находилась после Гегеля с его «философией истории» и

после Маркса с его «диалектическим материализмом». Все это

были те крайние средства, с помощью которых история, не вышед-

шая за пределы

стадии, пыталась прикрыть недо-

статки, заложенные в самой этой стадии, заимствованием

рических методов. Они принадлежат к зачаточной стадии истори-

ческой мысли. Условий, которые оправдывали и, более того, делали

их необходимыми, больше не существует.

§ 9.

Исторический материализм Маркса и его коллег оказал незна-

чительное непосредственное влияние на практику исторических

исследований, которые в девятнадцатом веке все более и более

относились ко всем философиям истории как к ни на чем не осно-

ванным спекуляциям. Такое отношение было связано с общим

тяготением мысли этого столетия к позитивизму. Позитивизм

можно определить как философию, поставившую себя на службу

естественной науке, как философия средних веков была служанкой

теологии. Но позитивисты имели собственное представление

весьма поверхностное) о том, чем является естественная нау-

ка. Они считали, что она складывается из двух элементов: во-

первых, из установления фактов; во-вторых, из разработки законов.

Факты устанавливаются в непосредственном чувственном восприя-

тии. Законы определяются путем обобщения фактов посредством

индукции. Под этим воздействием развился первый тип историо-

графии, который может быть назван позитивистским.

С энтузиазмом включившись в первую часть позитивистской

программы, историки поставили задачу установить все факты, где

это только можно. Результатом был громадный прирост конкрет-

Позитивизм

ного исторического знания, основанного на беспрецедентном по

своей точности и критичности исследовании источников. Это была

эпоха, обогатившая историю громадными коллекциями тщательно

просеянного материала, такого, как календари королевских ре-

скриптов и патентов

своды латинских надписей, новые изда-

ния исторических текстов и документов всякого рода, весь аппарат

археологических изысканий. Лучшие историки этого времени, та-

кие, как Моммзен

или

стали величайшими знато-

ками исторической детали. Историческая добросовестность отожде-

ствлялась с крайней скрупулезностью в исследовании любого фак-

тического материала. Цель построения всеобщей истории была

отброшена как пустая мечта, и идеалом в исторической литерату-

ре стала монография.

Но в течение всего периода историки испытывали какую-то

неловкость, связанную с конечной целью всех этих скрупулезней-

ших исследований. Их предпринимали, руководствуясь духом по-

зитивизма, учившего, что сбор фактов — только первая стадия

процесса научного познания, а открытие их законов — вторая.

Сами историки по большей части были вполне удовлетворены от-

крытием новых фактов: область находок была неисчерпаемой,

и они не желали ничего лучшего для себя, чем продолжать ее

исследование. Но философы, принимавшие позитивистскую про-

грамму, смотрели на этот энтузиазм с некоторым сомнением.

Когда, спрашивали они, историки перейдут ко второй стадии ра-

боты? В то же самое время обычные люди, не являющиеся

специалистами-историками, стали уставать; они не видели боль-

шой разницы в том, открыт данный факт или нет. Так постепенно

увеличивалась пропасть между историком и просто образованным

человекам. Философы-позитивисты жаловались, что история, коль

скоро ©на ставит задачей простое открытие фактов, перестает

быть научной; обычные читатели сетовали на то, что факты,

открываемые историей, неинтересны. Жалобы, раздававшиеся с

обеих сторон, во многом сходились на одном и том же. Каждая

из них основывалась на том, что выявление фактов ради них

самих не может никого удовлетворить и что оправданием этих

открытий должно служить что-то иное, лежащее вне самих фак-

тов, но что может и должно быть сделано на основе фактов, добы-

тых таким образом.

Именно в этой ситуации Огюст Конт потребовал, чтобы исто-

рические факты использовались в качестве сырья для чего-то бо-

лее важного и воистину более интересного, чем они сами. Каждая

естественная наука, утверждали позитивисты, начинает с откры-

тия фактов, но затем она переходит к обнаружению причинных

связей между ними. Приняв этот тезис, Конт предложил

новую науку, социологию, которая должна начаться с открытия

фактов о жизни человека

этой задачи он отводил исто-

рикам), а затем перейти к поиску причинных связей между этими

124

Идея истории. Часть

фактами. Социолог тем самым установился своего рода сверхисто-

риком, поднимавшим историю до ранга науки, осмысливая научно

те же самые факты, о которых историк мыслит только эмпи-

рически.

Эта программа очень напоминала кантианскую и постканти-

анские программы переинтерпретации массы фактов в рамках

грандиозной философии истории. Единственное отличие состояло

в том, что эта суперистория, планируемая идеалистами, основыва-

лась на учении о духе как о чем-то особенном и отличающемся

от природы; у позитивистов же она должна была основываться

на учении о духе, которое не проводило бы никаких фундамен-

тальных различий между ним и природой. Исторический

для позитивистов был по существу тождествен природному про-

цессу. Вот почему методы естественных наук могли применяться

для понимания истории.

Эта программа на первый взгляд одним небрежным жестом

зачеркнула все успехи, которых восемнадцатое столетие с таким

трудом добилось в понимании истории. Но на самом деле было

не так. Это новое позитивистское отрицание принципиального раз-

личия между природой и историей фактически вело не столько к

отрицанию концепции истории, выработанной в восемнадцатом

столетии, сколько к критике тогдашнего учения о природе. Одним

из показателей этого может служить то, что мысль девятнадца-

того столетия в целом, как ни была она враждебна гегелевской

философии истории, проявляла гораздо более принципиальную

враждебность к его философии природы. Гегель, как мы видели,

рассматривал различия между высшими и низшими организмами

как логические, а не временные и отвергал тем самым идею эво-

люции. Но следующее его поколение начало видеть прогресс и в

жизни природы, обнаруживая в этом плане ее сходство с истори-

ческой жизнью. В 1859 г., когда Дарвин опубликовал свое «Про-

исхождение видов», эта теория была уже не нова. В научных

кругах учение о природе как о статической системе, где каждый

вид был обязан своим происхождением особому акту творения

(используя старое выражение), давно уже было вытеснено учени-

ем о видах, возникающих с течением времени. Новизна идей Дар-

; вина состояла не в его вере в эволюцию, а в том, что он видел

ее причины в процессе, названном им естественным отбором, про-

цессе, родственном искусственному отбору, с помощью которого

человек улучшает породы домашних животных. Широкое массовое

сознание не совсем ясно понимает это и видит в Дарвине побор-

ника и даже изобретателя самой идеи эволюции. Поэтому в смыс-

ле общего влияния на общественную мысль «Происхождение ви-

дов» предстает как книга, впервые сообщившая всем, что старая

идея природы как статической системы отброшена.

Результатом этого открытия был громадный рост престижа

исторической мысли. До сих пор отношение между исторической

Позитивизм

и научной мыслью, т. е. учением об истории и учением о

роде, было антагонистическим. История притязала на изучение

предмета, по самой своей сути прогрессивно развивающегося,

тественная наука — на изучение статического по своему существу

предмета. Вместе с Дарвином эта научная точка зрения

лирует перед исторической, и обе солидаризируются в подходе

своим предметам как предметам, находящимся в состоянии

грессивного развития. Термин «эволюция» мог теперь

ваться в качестве родового, охватывающего как исторический

прогресс, так и прогресс в природе. Победа идеи эволюции в

научных кругах означала, что позитивистское сведение

к природе было смягчено частичным сведением природы к истории.

Это rapprochement таило в себе и свои опасности. В нем со-

держалась тенденция включать в естественнонаучные теории вред-

ный постулат, по которому естественная эволюция

ски обеспечивает прогресс, создавая по своим законам все

и более совершенные формы жизни; оно могло повредить и исто-

рии, вводя постулат, что исторический прогресс зависит от так

называемых законов природы и что методы естествознания, при-

нявшего новую эволюционную форму, вполне приемлемы для

следования исторических процессов. Такое искажение

было предотвращено только благодаря тому, что к этому времени

исторический метод утвердился гораздо прочнее и стал

но более определенным, систематичным и полнее осознал

чем полстолетия назад.

Историки начала и середины девятнадцатого столетия

ботали новый метод изучения источников — метод

ской критики. Он в сущности включал в себя две операции:

первых, анализ источников (которые все еще оставались литера-

турными или повествовательными), разложение их на

части,

в них более ранних и более поздних элементов,

позволяющее историку различать более или менее

в них; во-вторых, имманентная критика даже наиболее

ных их частей, показывающая, как точка зрения автора

ла на его изложение фактов, что позволяло историку учесть воз-

никшие при этом искажения. Классический пример этого

—

анализ сочинения Ливия, сделанный

который дока-

зал, что

часть того, что обычно принимали за раннюю

историю Рима, на самом деле является патриотической выдумкой,

относящейся к значительно более позднему периоду; самые же

ранние пласты римской истории у Ливия, по Нибуру,— не

жение истинных фактов, а нечто, аналогичное балладной

туре, национальному эпосу (используя его выражение)

ского народа. За этим эпосом Нибур обнаружил исторически ре-

альный ранний Рим, представлявший собой общество крестьян-

фермеров. Мне нет необходимости прослеживать историю

метода, восходящего через Гердера к Вико. Важно только отме-

истории. Часть III

тить, что к середине девятнадцатого века он стал прочным достоя-

нием всех серьезных историков, по крайней мере в Германии.

Владея же этим методом, историки знали, как выполнять соб-

ственную работу по своим методикам, и не подвергались серьез-

ной опасности, что их уведут в сторону попытки отождествить

исторический метод с естественнонаучным. Из Германии новый

метод распространился постепенно во Франции и Англии, и куда

бы он ни проникал, он приучал историков к тому, что перед

ними — задачи особого рода, для решения которых позитивизм не

мог предложить ничего полезного. Их дело, говорили они, состоит

в том, чтобы с помощью критического метода установить факты,

а приглашение позитивистов поскорее перейти к предполагаемой

второй стадии исследовательской работы, к открытию общих за-

конов, они отвергали. Поэтому притязания контовской социологии

были спокойно отставлены в сторону наиболее способными и

добросовестными историками, которые сочли вполне достаточным

для себя открывать и устанавливать факты сами по себе, факты,

если употреблять знаменитые слова Ранке, wie es eigentlich ge-

wesen *. История как познание индивидуальных фактов посте-

пенно отделилась, став автономной областью исследований, от

науки как познания общих законов.

Но хотя растущая автономия исторической мысли и дала ей

возможность сопротивляться экстремальным формам позитивист-

ской философии, последняя тем не менее глубоко повлияла на нее.

Как я уже указывал выше, историография девятнадцатого столе-

тия принимала первую часть позитивистской программы, накоп-

ление фактов, даже если и отвергала ее вторую часть — открытие

законов. Но она все еще понимала факты позитивистским обра-

зом, т. е. как изолированные, или атомарные. Это привело исто-

риков к тому, что в своем обращении с фактами они приняли два

методологических правила: 1. Каждый факт следует рассматривать

как объект, который может быть познан отдельным познаватель-

ным актом или в процессе исследования; тем самым общее поле

исторического знания делилось на бесконечно большую совокуп-

ность мелких фактов, каждый из которых подлежал отдельному

рассмотрению. 2. Каждый факт считался не только независимым

от всех остальных, но и независимым от познающего, так что все

субъективные элементы (как их называли), привносимые точкой

зрения историка, должны были быть уничтожены. Историк не

должен давать оценки фактов, его дело — сказать, каковы

они были.

Оба этих методологических правила имеют известную ценность.

Первое учит историков быть внимательными и точными в отно-

шении деталей предмета их исследования. Второе учит их избе-

гать окрашивания предмета их исследования в цвета своих собст-

было на самом деле {нем.).

Позитивизм

венных эмоциональных реакций. Но в принципе оба правила

были порочны.

первого было утверждение,

правомерным предметом исторического исследования может

либо какая-нибудь микроскопическая проблема, либо же нечто,

что может рассматриваться как совокупность микроскопических

проблем. Так, Моммзен, этот величайший историк позитивистской

эры, оказался в состоянии составить корпус надписей или учебник

римского конституционного права, проявив при этом почти не-

вероятную точность. Он смог показать, как, используя его корпус

и обрабатывая, например, военные эпитафии статистически, мы

можем установить, где набирались легионы в различные периоды

римской истории. Но его попытки создать историю Рима пре-

рвались на том самом месте, где его собственный вклад в рим-

скую историю начинал становиться значительным. Он посвятил

всю свою жизнь изучению Римской империи, а его «История

Рима» кончается битвой при

Наследство позитивиз-

ма в современной историографии, если брать фактографическую

сторону, состоит поэтому в комбинации беспрецедентного мастер-

ства в решении маломасштабных проблем с беспрецедентной бес-

помощностью в решении проблем крупномасштабных.

Второе правило, запрещавшее историкам оценивать

имело не менее пагубные последствия. Оно не только

им правильно решать такие вопросы, как: «Была ли та или иная

политика мудрой?», «Была ли та или иная экономическая систе-

ма здоровой?», «Было ли то или иное движение в науке,

стве или религии прогрессивным, и если да, то почему?». Оно

также мешало им соглашаться или отвергать оценки, высказанные

в прошлом современниками тех или иных исторических событий

и институтов. Например, историки могли пересказать все факты

о культе императора в Риме, но ввиду того, что они не

ли себе делать какие бы то ни было выводы о его ценности

значении как религиозной и духовной силы, они не могли

что испытывали люди, практиковавшие этот культ. Что

думали о рабстве? Каково было отношение рядовых членов сред-

невекового общества к церкви с ее системой верований и уче-

ний? В какой мере такие движения, как рост национализма, были

вызваны народными эмоциями, экономическими силами, созна-

тельной политикой? Вопросы такого рода, бывшие для историков

эпохи романтизма предметом методических исследований, запре-

щались позитивистской методологией как неправомерные. Отказ

оценивать факты привел к тому, что история стала только исто-

рией внешних событий, а не историей мысли, из которой выросли

эти события. Вот почему позитивистская историография вновь

увязла в старой ошибке отождествления истории с политической

историей (например, Ранке и в еще большей мере Фримен

игнорировала историю искусства, религии и науки и т. д., потому

что была не в состоянии справиться с нею. Например, история

Идея истории. Часть

философии в течение всего этого периода никем не исследовалась

столь плодотворно, как Гегелем. Возникла даже теория (кажу-

щаяся просто смешной историку-романтику или же нам сейчас),

•согласно которой философия или искусство, собственно говоря,

вообще не имеют никакой истории.

Все эти следствия вытекали из определенной ошибки в исто-

рической теории. Взгляд на историю как на науку, имеющую

дело с фактами, и только фактами, поначалу может показаться

вполне невинным. Но что такое факт? В соответствии с

вистской теорией познания факт — это нечто, непосредственно

данное в восприятии. Когда говорят, что наука сначала

факты, а затем открывает законы, то под фактами здесь

понимаются факты, прямо наблюдаемые ученым, например факт,

что у этой морской свинки после введения данной бактериальной

культуры развился столбняк. Если кто-нибудь усомнится в этом

факте, эксперимент можно повторить с другой морской свинкой,

которая так же подходит для данного опыта, как и первая. Сле-

довательно, для естествоиспытателя вопрос о том, таковы ли фак-

ты, как о них рассказывают, никогда не был вопросом жизненной

важности, потому что он всегда мог воспроизвести их. В естест-

вознании факты — это эмпирические факты, воспринимаемые тог-

да, когда они происходят.

В истории слово «факт» имеет совсем иное значение. Факт

того, что во втором столетии легионы начали набираться полно-

стью за пределами Италии, не дан нам непосредственно. Мы при-

ходим к нему с помощью логического вывода в ходе интерпре-

тации данных в соответствии со сложной системой правил и

постулатов. Теория исторического познания должна была бы по-

ставить себе задачу открыть, каковы эти правила и постулаты,

и поставить вопрос, насколько они необходимы и оправданны.

Всем этим историки-позитивисты совершенно пренебрегали. Они

никогда не задавали себе трудного вопроса: как возможно истори-

ческое знание? Как и при каких условиях историк способен по-

знать факты, которые не могут стать для него объектом восприя-

тия, так как уже ушли из памяти и их нельзя воспроизвести?

Ложная аналогия между естественнонаучным и историческим фак-

том исключала саму постановку этого вопроса. В силу этой лож-

ной аналогии позитивисты считали, что такой вопрос не требует

ответа. Но в силу той же самой ложной аналогии они все время

неправильно понимали природу исторических фактов и, следова-

тельно, искажали действительный характер исторического иссле-

дования так, как было описано мною выше.

Англия

129

НАУЧНАЯ ИСТОРИЯ

§ 1. АНГЛИЯ

Б ρ

д л

В конце девятнадцатого века в европейскую философию вновь

приходит весна, новое цветение после долгой зимы, начавшейся

после смерти Гегеля. В критическом плане это новое движение

мысли проявило себя прежде всего как восстание против позити-

визма. Но позитивизм, фактически являясь определенной философ-

ской системой, не притязал на это звание.

хотел быть только

научным И на самом деле он был не чем иным, как методоло-

гией естествознания, поднятой до уровня всеобщей методологии,

так как естественные науки отождествлялись для него с познани-

ем вообще. Следовательно, критика позитивизма неизбежно долж-

на была казаться восстанием против науки, равно как и восста-

нием против самого интеллекта. Но, правильно понятая, эта кри-

тика не имела ничего общего ни с тем, ни с другим. Она была

не восстанием против естественных наук, а восстанием против \

философии, утверждавшей, что эти науки являются единственным \

видом знания, когда-либо существовавшим, или даже вообще един-

ственно возможным видом знания. Она не была и восстанием

против интеллекта, а восстанием против теории, ограничивавшей

интеллект типом мышления, характерным для естественных наук.

Но каждое восстание против чего бы то ни было одновременно

является и восстанием во имя чего-то иного, и в позитивном пла-

не это новое движение мысли было попыткой (что становилось

яснее и яснее по мере того, как движение принимало все более

зрелые формы) реабилитировать историю как форму знания, от-

личную от естественных наук и все-таки вполне правомерную саму I

по себе.

не менее ранние носители этих новых идей делали свою

работу в тени позитивизма и сталкивались с большими трудно-

стями, освобождаясь от влияния позитивистских точек зрения.

Справившись с этими трудностями в одних разделах своей

они вновь впадали в позитивизм в других. Все это привело к

тому, что, когда мы сейчас ретроспективно оцениваем это движе-

ние, оно представляется нам запутанным клубком, в котором спле-

лись позитивизм и различные антипозитивистские мотивы. А ког-

да мы пытаемся критически оценить полученные результаты и

привести их в некоторую систему, мы быстро приходим к выводу,

что самым легким способом решения этой задачи было бы устра-

нение из него антипозитивистских элементов и оценка его как ло-

5 Р.

Идея истории. Часть

гически непоследовательного выражения позитивистской доктри-

ны. Однако такая оценка, конечно, была бы ложной, в ней фер-

менты нового движения ошибочно принимались бы за колебания

слабой и непоследовательной мысли. Она неверно показывала бы

и направление движения мысли этих новых философов: из нее

следовало бы, что они капитулировали перед возникшими труд-

ностями, а не смело взглянули им в лицо и преодолели их.

При анализе мысли какого-нибудь философа, как и при

скажем, какой-нибудь политической ситуации, всегда можно най-

ти непоследовательности и противоречия; последние всегда имеют

место между ретроградными и прогрессивными элементами. Чрез-

вычайно важно при этом, если мы хотим, чтобы наш анализ нам

дал что-нибудь, правильно отличать прогрессивные элементы от

ретроградных. Громадным преимуществом исторического подхода

как раз и является то, что он позволяет с большой точностью

произвести это разграничение.

В Англии лидером нового движения, о котором я

был

Ф. Брэдли

а его первая опубликованная работа была специаль-

но посвящена проблемам истории. Мы говорим о «Предпосылках

критической истории», написанной в 1874 г. Книга выросла из

проблематики, с которой столкнулась библейская критика под

влиянием работ тюбингенской школы

и прежде всего Ф. Бау-

ра и Д. Штрауса

Эти немецкие теологи применили новый метод

исторической критики к текстам Нового завета, придя к выво-

дам, нанесшим сильнейший удар по вере в достоверность этих

источников. Разрушительность их выводов, однако, была связана

не просто с использованием критических методов, но с тем по-

зитивистским духом, который они проявили при использовании

этих методов. Критический историк — это историк, которого уже

больше не удовлетворяет следующая формула: «Авторитеты го-

ворят, что такое-то и такое-то событие имело место, поэтому

верю, что оно действительно было». Он говорит: «Авторитеты

утверждают, что оно было, а я должен решить, говорят они

правду или нет». Отсюда — критический историк обязан задать

вопрос, являются ли предания Нового завета в своем конкретном

содержании описанием исторических фактов либо же вымыслом,

явившимся одним из элементов легендарной традиции новой ре-

лигиозной секты. Теоретически говоря, любой из альтернативных

ответов был возможен. Возьмем, например, рассказ о воскресении

Христа. Томас Арнольд, который в свое время был профессором

истории в Оксфорде и ректором в Регби, описывал его как наи-

более хорошо засвидетельствованный факт всей мировой истории.

Но, возражали Баур и Штраус, то, что он был так хорошо за-

свидетельствован, доказывает лишь веру громадного числа людей

в него, а не

что он действительно имел место.

До этого момента их аргументация была вполне основатель-

ной, но позитивистские постулаты их мышления становились оче-