Отметим, что варианты комбинаций по линии субъект-объектного завершения
террористического акта многочисленны, поэтому довольно трудно выработать не только
универсальное определение террора, но и классифицировать его проявления в
общественной практике, определить критерии этой классификации.
Долго господствовавшая в нашей стране марксистско-ленинская теория всю проблему
классификации терроризма сводила только к его дифференциации на революционный и
контрреволюционный. При этом революционный террор трактовался как исторически
необходимый, прогрессивный, вынужденный и гуманный, навязанный силами
контрреволюции, а соответственно террор контрреволюционный является реакционным,
кровавым, жестоким и т.д. Исследователи данной проблемы в качестве классических
иллюстраций диалектики и динамики революционного и контрреволюционного террора
ссылались на опыт Великой французской революции, Великой Октябрьской
социалистической революции в России. Действительно, именно французская революция
ввела в оборот и сделала хрестоматийными такие эпитеты, как "революционный
якобинский террор" и "контрреволюционный термидорианский переворот", вызвавший к
жизни террор контрреволюционный.
Деление на революционный и контрреволюционный очень условно и определяется
ценностно-идеологическими установками власть имущих. Поэтому революционный
террор, как правило, оказывается средством установления стабильности и антитеррором
по отношению к так называемым контрреволюционным действиям. В частности, идеологи
якобинцев оправдывали ужасы террора крайними обстоятельствами, необходимостью
спасения республики в условиях контрреволюционных мятежей, заговоров, убийств
вождей революции (Марата, Шалье и др.). При этом ради достижения политической
стабильности, революционных целей (свобода, равенство, вечная справедливость)
сопротивление политических противников должно быть беспощадно подавлено.
Сен-Жюст в докладе Конвенту 10 октября 1793 г. так обосновал необходимость террора:
"Если бы заговоры не вносили смут в нашу державу, если бы родина не становилась
тысячу раз жертвой снисходительности законов, принципов мира и естественной
справедливости; но эти принципы приложимы лишь по отношению к друзьям свободы: у
народа и его врагов не может быть ничего общего, кроме меча. Там, где нельзя
управлять на основе справедливости, надо применять железо..."
16
.
К. Маркс и Ф. Энгельс, как это уже отмечалось, также считали, что насилие играет
большую роль в периоды социальных революций как средство отстранения от власти
господствующего класса. Но при этом они подчёркивали предпочтительность мирной
формы социалистической революции, критикуя по этой причине якобинцев за излишние,
ничем не оправданные жестокости. "Террор - это большей частью бесполезные
жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами
испытывали страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 году падает
почти исключительно на перепуганных, выставляющих себя патриотами буржуа, на
мелких мещан, напускавших в штаны от страха и на шайку прохвостов, обделывавших
свои делишки на терроре"
17
.С другой же стороны, они критиковали руководителей
Парижской Коммуны за мягкотелость, отсутствие решительности в борьбе против
версальцев. Ф. Энгельс писал: "И если победившая партия не хочет потерять плоды
своих усилий, она должна удерживать свое господство посредством того страха,
который внушает реакционерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась
на авторитет вооруженного народа против буржуазии, то разве она не продержалась
бы больше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она
слишком мало пользовалась этим авторитетом".