Ле Гофф Ж, Трюон Н. История тела в средние века

Подождите немного. Документ загружается.

органов чувств. Однако начиная с XVI века пять

органов чувств стали связываться с

гуманистическим возвеличиванием человека в

целом. А этот гуманизм, понимавший человека

как существо цивилизованное телесно, восходил

к Средневековью.

Лучше всего то, что представляла собой телесная

чувствительность в европейской культуре XV

века, показал Франсуа Вийон, великий поэт,

обладавший большой ученостью и живший в

нищете. В стихах Вийона великолепно показано,

какое место в жизни и судьбе человека занимало

сердце. Оно стремилось управлять телом. В

стихотворении «Спор Сердца и Тела Вийона»

поэт, вслед за Данте, говорил о себе как о

тридцатилетнем человеке и заставлял свое

сердце вступить в диалог с телом. «Тебе за

тридцать?» — спрашивало сердце. «Не старик

пока...» — отвечало тело. Это хороший возраст,

дабы смирить свое тело перед волей сердца, то

есть сознания, которое выступало как разумный

руководитель. В «Балладе-восхвалении

Парижскому суду» Вийон призывал тело, все его

части и органы чувств: «...чуткость кожи, и уши,

и глаза, и нос, и рот; все члены встрепенитесь в

сладкой дрожи: высокий Суд хвалы высокой

ждет». Поэт восхвалял Парламент (суд) как

«счастливое достояние для французов, благо —

для иностранцев». Поэт воспевал несказаную

красоту и приятность ласкового и нежного (soef)

женского тела. Но в «Эпитафии Вийону в форме

баллады» («Балладе повешенных») поэт также

изображал себя в виде казненного через

повешение, разлагающегося трупа,

воплощавшего гибель плоти:

172

Вот мы висим печальной чередой

Над нами воронья глумится стая,

Плоть мертвую на части раздирая,

Рвут бороды, пьют гной из наших глаз...

Не смейтесь, на повешенных взирая,

А помолитесь Господу за нас!

А что сказать о разрушившемся теле прекрасной

оружейницы:

Что стало с этим чистым лбом?

Где медь волос? Где брови-стрелы?

Где взгляд, который жег огнем,

Сражая насмерть самых смелых?

Где маленький мой носик белый,

Где нежных ушек красота

И щеки — пара яблок спелых,

И свежесть розового рта?

Где белизна точеных рук

И плеч моих изгиб лебяжий?

Где пышных бедер полукруг,

Приподнятый в любовном раже,

Упругий зад, который даже

У старцев жар будил в крови,

И скрытый между крепких ляжек

Сад наслаждений и любви?

В морщинах лоб, и взгляд погас,

Мой волос сед, бровей не стало,

Померкло пламя синих глаз,

Которым стольких завлекала,

Загнулся нос кривым кинжалом,

В ушах — седых волос кусты,

Беззубый рот глядит провалом,

И щек обвисли лоскуты...

173

Вот доля женской красоты!

Согнулись плечи, грудь запала,

И руки скручены в жгуты,

И зад, и бедра — все пропало,

И ляжки пышные, бывало,

Как пара сморщенных колбас...

А сад любви? Там все увяло.

Ничто не привлекает глаз.

Вийон, писавший во времена, когда уже наступи-

ла осень Средневековья, великолепно выразил

обострившееся противоречие между телом

прекрасным, созданным для наслаждения, и

телом износившимся и подверженным тлену. Он

был сыном своего века и сыном воспитавшей его

Церкви, и ему был ведом «пост». Однако

воспевал и превозносил он также и «карнавал».

«Большое завещание» Вийона подражало

древним, но заканчивалось шутовской

процессией, уничтожавшей социальную

иерархию. Подчеркивание животного начала

становилось средством «показать

физиологическую природу тела, выявить всеобъ-

емлющую телесность. Демонстрировалось, что

все сводится к питью, еде, перевариванию,

сексуальной жизни»

. Мелькание у Вийона

масок, слов и выражений, стирание границы

между зверем и человеком, проститутки,

обезьяны, кривлянье и паясничанье,

превращение одного в другое, смех и слезы,

ирония и насмешки — все усиливало

напряженность атмосферы позднего

Средневековья. Поэт почитал сердце, но также и

выражал победу тела. В страхе и навязчивых

идеях, соблазне смерти и восхвалении

физической красоты присущие телу

противоречия приобретали у него

экзистенциальный характер.

Таким образом, тело имеет свою историю. Тело

несет в себе нашу историю.