автобиографическом подтексте), и, уж конечно, в "Драматической симфонии" (и тоже отнюдь
не только во фрагментарном автопортрете). Боренька был робким человеком, отчаянно
неуверенным в себе, и это не он, а его блестящий представитель и защитник Андрей Белый
приступом захватил в 1902 году символистское сообщество, ослепив Брюсова и
Мережковского своей глубиной, эрудицией и раскованной оригинальностью. Белому был
тогда всего двадцать один год, но, несмотря на столь юный возраст, он казался воплощением
человека с универсальным умом. Естественник по образованию, в литературной критике
применивший математический метод, он мыслил диаграммами, "танцевал" свои лекции и
"пел" свои стихи. Все области науки давались ему как бы без усилия, они казались лишь
разными проявлениями его собственной необыкновенно живой и подвижной личности.
Первое впечатление, которое Белый произвел и на Блока, и на Брюсова, — это странное
сочетание юности и дряхлости
36
. Лишь впоследствии стало ясно, что за маской Андрея Белого
душа Питера Пэна*. Несмотря на то что на протяжении многих лет его вечное мальчишество
отчасти скрывало разнообразие и силу настроений, богатство интеллектуальных интересов и
дух новаторства, Белый—Бугаев не менялся и не становился зрелым. Он как будто вновь и
вновь переживал трудное детство в постоянных поисках замены родителям, сохранив пылкую
преданность кружку "братьев", которых он возглавлял и среди которых находил убежище от
взрослого мира — несчастливой "профессорской квартиры", в которой обитали отчужденные
друг от друга отец и мать и горячо лелеемым центром жизни которых был он сам.
Сочетание академического навыка и незрелости мы обнаруживаем и в трех томах его
мемуаров. Белый с научной точностью приводит даты, называет полные имена людей, о
которых пишет, ослепляет импрессионистической демонстрацией эрудиции и па-
* Героя английской повести для детей, мальчика, не желающего стать взрослым.
186
мяти, развлекает слово в слово запоминаемым диалогом и яркими портретами. С одной
стороны, это — отточенное литературное произведение, с другой — авторская "персона",
которая постоянно дает о себе знать — даже тогда, когда она всего лишь выражает
молчаливое удивление путем выразительного использования знаков препинания: многоточия,
вопросительного и восклицательного знаков, — это не "Андрей Белый", а Боренька,
непонятый ребенок, блестящий, а затем "преследуемый" школьник, робкий неуклюжий
студент, неудачливый любовник. Истеричный, больной, обезумевший от боли, он отчаянно
жаждет одобрения, не любит "паинек" и никак не может избавиться от сознания себя "бякой",
отождествляющий себя то с невинно страдающим Христом, то с Каином. Этот одинокий
ребенок жаждет иметь товарищей, но правила игры должен задавать он и он один.
Сын выдающегося, но эксцентричного профессора математики, склонного к философии, он
питал глубокую преданность к отцу, но по-настоящему сблизился с ним лишь в 1903 году, в
год его смерти. В тот год Боря ценой неустанной зубрежки добился диплома с отличием на
факультете естественных наук, которые он решил изучать, и для того, чтобы создать необ-
ходимый фундамент знаний для символиста XX века, поставившего своей целью изменить
мир, и для того, чтобы порадовать уважаемого профессора. "Ну, Боренька, — и удивил ты
меня; такой эдакой прыти не ждал от тебя; ты же, в корне взять, год пробалбесничал; прошлое
дело!.. Диплом первой степени — все-таки-с!"
37
За этот год Белый успел опубликовать свою первую книгу, завязать крепнущие связи со
"Скорпионом" и литературными кругами Москвы, выступить в "Мире искусства" в качестве
теоретика символизма, положить начало лихорадочной "мистической" дружбе с
Мережковскими, обменяться первыми письмами с Блоком. Вообще он погружался в
философию и искусство... С точки зрения отца, однако, все это было "балбесничанием". Тем
не менее, когда профессор Бугаев узнал, что автором скандально нашумевшей
"Драматической симфонии", которую так превозносили символисты, был не кто иной, как его
сын, он, вопреки ожиданиям, был доволен. Он даже прочел книгу, глубоко встревожив этим
сына, и согласился принять "умную бестию", Брюсова, который всего за год до этого
возмутил его, прочитав на университетском приеме стихотворение об изнасиловании трупа.
Собственно говоря, озабоченность профессора дипломом сына была обусловлена не столько
желанием, чтобы Борис пошел по его стопам, сколько тревогой больного человека о своей
семье: на что она будет существовать после его смерти? Он тоже участвовал в