Типпельскирх К., Кессельринг А. и др. Итоги Второй мировой войны. Выводы побеждённых
Подождите немного. Документ загружается.
основывалось, как указывал Шютце в своем труде о репрессалиях, большей частью
на том, что в международной литературе этот вопрос исследовался только в связи с
проблемой заложников. Представители этого течения утверждали, что
международное право давно уже признало необходимость щадить заложников.
Большинство специалистов ссылалось при этом на де Фаттеля, одного из классиков
международного права, который еще в середине XVIII века писал: “La liberte seule
des otages est engagee”
{161}
. А за 100 лет до него Гроциус, отец современного
международного права, говорил, что, согласно практике государств —
положительному международному праву, — убивать заложников хотя и
разрешено, но, по естественному праву, только тогда, когда заложник
действительно виновен сам. При этом, конечно, не учитывалось, что высказывания
Гроциуса и де Фаттеля относились
[560]
только к первоначальной форме
заложничества, а именно, к договорным заложникам, то есть к таким заложникам,
которые брались в мирное время как средство гарантии договоров. В отличие от
этого существует еще одна форма заложничества, когда войска, находясь на
территории противника, берут заложников для обеспечения своей собственной
безопасности. Эти заложники предназначены для того, чтобы в случае нелегальных
актов сопротивления населения подвергать их репрессиям ради благополучия
остального населения.
То, что подобных заложников при определенных обстоятельствах можно казнить,
подтверждает и параграф 358 американских “Правил ведения сухопутной войны”,
где, между прочим, сказано, что “заложники, которых берут и держат с целью
предупредить какие-либо незаконные действия со стороны вооруженных сил
противника или его населения, могут наказываться и уничтожаться, если
противник не прекратит эти действия”.
До войны известнейшие немецкие авторы, и главным образом Колер. Лист и
флейшманн, а из иностранцев Спэйт считали, что убийство заложников, взятых для
гарантии безопасности, в ходе репрессалий вполне допустимо. Во время второй
мировой войны американские авторы Гаммер и Салвин также признавали, что
убийство заложников в принципе вполне допустимо. Видный американский юрист-
международник Хайд во втором издании своего труда “Международное право, его
толкование и применение в Соединенных Штатах”, вышедшем в 1945 году,
охарактеризовал параграф 358 (пункт “Г”) американских “Правил ведения
сухопутной войны”, допускающий убийство заложников, как вполне пригодный
для американских вооруженных сил руководящий принцип.
Американский военный трибунал в Нюрнберге, судивший генералов группы войск
“Юго-Восток” (дело VII), после тщательной проверки фактов взятия заложников и
проведения репрессалий объявил в своем приговоре от 19 февраля 1948 года, что
заложники, которые берутся для обеспечения безопасности своих войск, и так
называемые “репрессивные пленные”, то есть заложники, берущиеся только после
совершения акта, вызывающего репрессалии, по закону могут быть казнены. При
этом американский
[561]
трибунал создал ряд теоретических предпосылок и наметил
некоторые мероприятия, которые должны предшествовать репрессалиям как
последнему, крайнему средству, и выразил такое убеждение, что количество
казненных заложников должно соответствовать акту, совершенному противной
стороной, результатом которого и явились данные репрессалии. Этот так
называемый принцип пропорциональности имелся еще в русском проекте,
подготовленном для Брюссельской конференции. Он был включен и в проект
кодекса военного права (Oxford Manual), разработанный Институтом
международного права в Оксфорде. Однако этот принцип не дает определенного
численного соотношения между репрессалиями и актами сопротивления. Так как
репрессалии по своей природе предназначены для того, чтобы быть эффективным
средством принуждения, то соотношение каждый раз определяется из цели
репрессалий. Общее правило для определения его дано французским юристом
Пилле, который писал, что “репрессалии должны обязательно производить
соответствующее впечатление на тех, кто явился виновником или зачинщиком
акта, противоречащего нормам международного военного права”.
Бельгийские, французские и итальянские суды во время процессов над военными
преступниками второй мировой войны не признавали законность репрессалий и
казнь заложников. Но по целому ряду дел они выносили оправдательные
приговоры на том основании, что приказы высших инстанций, во исполнение
которых и проводились те или иные репрессалии, не во всех случаях были
беззаконными. При этом определенную роль сыграло и то, что сами французские
войска в ходе оккупации территории Германии также пользовались репрессалиями,
казнили заложников и применяли угрозы. При этом соотношение между
серьезностью актов саботажа и сопротивления, с одной стороны, и строгостью
репрессалий — с другой, было гораздо выше чем 1:1.
Голландский юрист ван Ниспен-тот-Севенер в изданном им в 1948 году труде о
проблеме заложников рассматривает ее с позиций тотальной войны. Автор хотя и
неохотно, но все же отмечает, что там, где репрессалии являются крайним
средством и где противник превратил определенные и по старым понятиям
“невоюющие” группы населения в активные боевые группы, подобное
репрессивное вмешательство
[562]
в жизнь народа вполне оправдано. Сказанное
выше является не столько выводом из анализа сущности тотальной войны, сколько
выводом из того факта, что в современных условиях население начало
вмешиваться в вооруженную борьбу в форме нелегальных актов, противоречащих
нормам международного права. Тотальная война привела к тому, что известные
положения Гаагской конвенции о законах сухопутной войны, как отметил
бельгийский военный трибунал в Льеже, значительно устарели. Использование
экономического потенциала оккупированных областей оправдывается, несмотря на
положения Гаагской конвенции, развитием войны и превращением ее в тотальную.
Это утверждение, однако, американским военным трибуналом в Нюрнберге было
признано неправомочным. Вмешиваться в жизнь гражданского населения
оккупируемой страны тотальные методы современной войны пока еще не
разрешают, но вмешиваться в нее, руководствуясь положениями международного
права, можно.
Благодаря Женевской конвенции о защите гражданских лиц в военное время,
принятой 12 августа 1949 года, репрессалии, направленные против гражданских
лиц, а также взятие любых заложников абсолютно запрещены.
Вряд ли кто-либо сможет сейчас с уверенностью сказать, как это запрещение будет
осуществляться в новой войне. Однако совершенно несомненным остается тот
факт, что абсолютное запрещение подвергать репрессалиям военнопленных во
второй мировой войне оказалось более или менее действенным. Еще во время
первой мировой войны репрессалии против военнопленных играли довольно
большую роль. Английский делегат в Женеве в 1929 году выразил опасение,
которое тогда волновало многих. Он говорил, что, несмотря на единогласное
запрещение репрессалий, применение их против военнопленных в будущей войне
не исключено. И действительно, во время второй мировой войны военнопленные в
отдельных случаях подвергались репрессалиям. Командующий французскими
войсками осенью 1944 года перед занятием Страсбурга приказал, например, за
каждого убитого из засады французского солдата расстреливать пять немецких
военнопленных. Однако верховное командование союзников возразило против
такого приказа, ссылаясь при этом на положения Женевской конвенции 1929 года.
[563]
В общем, абсолютное запрещение репрессалий, достигнутое Женевской
конвенцией 1929 года, оправдало себя во время второй мировой войны в большей
мере, чем предполагалось в 1929 году. Здесь, конечно, огромная заслуга
принадлежит Международному комитету Красного Креста и нейтральным
государствам, выступавшим в качестве посредников и тем самым отстаивавшим
права военнопленных.
Выполнение приказа
Почти все действия, за которые немецкие солдаты после второй мировой войны
предстали перед трибуналами стран-победительниц, совершались на основании
приказов немецкого верховного командования и руководителей германского
государства. Это придает приказам и действиям, связанным с их выполнением,
особое значение.
Все солдаты и офицеры вплоть до командующих крупными войсковыми
объединениями находятся в положении подчиненного. С одной стороны, они
обязаны выполнять приказы своих начальников. Если они не сделают этого, то на
основании законов военно-уголовного права они будут наказаны самым строгим
образом. Без этого принципа не могут существовать никакие вооруженные силы. С
другой стороны, солдат, как и его начальник, обязан подчиняться общим законам,
которые запрещают ему совершать преступления. Конфликт, в который попадает
солдат, когда ему дается противоречащий законам приказ, может быть разрешен
по-разному: либо безоговорочным подчинением воинскому приказу, либо
осознанием того, что и солдат должен выполнять лишь те приказы, которые не
противоречат общим законам. Между этими двумя крайностями на практике могут
быть и любые средние решения. Так, например, приказ может представляться
внешне вполне законным; далее, он может настолько явно превышать власть и
компетенции отдающего приказ, что оценить его законность не представляется
возможным; иногда подобный приказ может вызвать открытое сомнение у
выполняющего его.
Характерным для этой проблемы является то, что законы, действующие внутри
данного государства, рассматривают уголовную ответственность подчиненного,
выполняющего
[564]
приказ, несколько иначе, чем это делает международное право.
Государственные законы многих стран в основном сходятся на признании того, что
солдат, который подчиняется явно преступному приказу, несет уголовную
ответственность. Параграф 47 германского военно-уголовного кодекса говорит о
том, что подчиненный, выполнивший какой-либо приказ начальника, несет
уголовную ответственность только в том случае, если ему было известно о
преступном характере действия, вызванного этим приказом. По этому параграфу
подсудность подчиненного предполагает знание им незаконности приказа и того,
что его начальник имеет намерение совершить уголовное преступление. В связи с
такой формулировкой параграф 47 мог быть истолкован по-разному. Например,
после окончания первой мировой войны германский верховный суд во время
процесса над офицерами-подводниками Дитмаром и Больдтом признавал
уголовную ответственность подчиненных только тогда, когда приказ для всех и
каждого был несомненно преступным.
На основании статей 114 и 190 уголовного кодекса Франции подчиненный в
некоторых случаях не несет уголовной ответственности, даже если он и выполняет
противозаконный приказ. Однако количество подобных случаев весьма невелико.
Для случаев, не отраженных в законе, действует принцип, по которому
подчиненный несет уголовную ответственность в том случае, если он выполнял
приказ, незаконность которого очевидна для каждого.
Положения английского и американского общего права акцентируют
необходимость подчиняться только законному приказу гораздо сильнее, чем
кодексы континентальных стран. Однако в отношении уголовной ответственности
в Англии существует такой принцип, по которому солдат. думающий, что,
действуя по приказу, он выполняет свой долг, не может быть наказан, если к тому
же приказ командира не имеет открыто преступного характера и подчиненный не
может сразу обнаружить его противозаконность. Современное американское право
также исходит из того, насколько очевидным и явно преступным является тот или
иной приказ, чтобы человек, находящийся в положении солдата, выполняющего
приказ, понял бы его несоответствие с нормами права. Отрицательное мнение о
принципе,
[565]
лишавшем подчиненного защиты в том случае, если приказ после
его выполнения оказывался преступным, сложилось и в Соединенных Штатах.
Американские военные круги утверждали, что подобный принцип не только суров
и несправедлив по отношению к подчиненному, но представляет также большую
опасность для дисциплины. Все решения по аналогичным делам, и в особенности
по делу Джонса, ставшему еще во времена наполеоновских войн судебным
прецедентом для всех последующих дел. не оправдывали преступных действий
солдата, если он знал или по крайней мере должен был знать о том, что отдаваемый
ему приказ противоречит законам.
В отношении военных преступлений английский военно-юридический справочник
(до 1944 года) в параграфе 4~43 “Законов и обычаев войны” после перечисления
важнейших нарушений военного права, относящихся к военным преступлениям,
предусматривал, что военнослужащие, совершающие по приказу своего
правительства или своих военачальников действия, которые противоречат
общепризнанным правилам ведения войны, военными преступниками не являются
и потому не могут быть наказаны судебными органами противника.
Подобное положение существовало (до 1944 года) и в параграфе 347 американских
“Правил ведения сухопутной войны”.
После того как в 1942 году восемь эмигрантских правительств и международный
комитет “Свободная Франция” в принятом в Лондоне решении обязались
позаботиться о наказании после войны так называемых военных преступников, а в
московском заявлении от 30 октября 1943 года Соединенные Штаты, Англия и
Советский Союз также объявили о своем решении преследовать военных
преступников, английские и американские власти были вынуждены внести
изменения в свои военные кодексы. В 1944 году параграф 443 английского и
параграф 347 американского военных кодексов получили новую формулировку. В
новом варианте эти параграфы уже не оправдывали незаконных действий,
совершенных по приказу командира или правительства, и не снимали
ответственности с выполнявшего этот приказ, однако они все же имели еще
оговорку, что долгом солдата является выполнять любой приказ, преступность
которого не очевидна,
[566]
и что в таких случаях выполнявшие приказ могут быть
оправданы. В английских послевоенных процессах подобных явлений не
наблюдалось. Причиной изменения английского и американского военных
кодексов явилось намерение лишить обвиняемого в предстоящих процессах над
подданными побежденных государств возможности использовать для своей
защиты старый принцип международного права. Кроме того, это обусловлено
мотивами, которые были высказаны профессорами Лаутерпахтом и Глюком.
Изменения в военных кодексах теоретически были подготовлены ими еще раньше
в различных опубликованных ими работах.
Статья 8 Лондонского статута и статья 2 (пункт 4 “б”) постановления Союзного
контрольного совета за № 10 вообще исключают оправдание подчиненного,
который выполнял преступный приказ своего правительства или своего командира,
независимо от того. понимал ли он его преступный характер или нет. Ссылка на
приказ свыше может служить поводом только к смягчению наказания. Оба эти
положения противоречат тем принципам, которые признаются правом любого
государства в качестве аргумента для защиты подчиненного, выполнявшего
приказ.
Правовые гарантии в будущем
Дальнейшая разработка норм международного уголовного права является задачей
Организации Объединенных Наций. Принятый в 1950 году Генеральной
Ассамблеей проект “Свода законов, гарантирующих мир и безопасность
человечества”, подготовленный Комиссией международного права, содержит все
основные положения международного уголовного права. Основой для выработки
этого проекта явились пункты и положения Лондонского статута, а также
некоторые принципы, содержащиеся в приговоре Международного военного
трибунала в Нюрнберге. Согласно этому проекту, все уголовные преступления
делятся на три основные группы: преступления против мира, преступления против
человечности и военные преступления. Военным преступлением называется всякое
преступление, совершенное против законов и обычаев войны. Ссылка на приказ
свыше признается оправдательным аргументом лишь в тех
[567]
случаях, если сам
приказ был вызван исключительными обстоятельствами.
Дополнением к этому служит разработанный Комитетом международной
уголовной юрисдикции по заданию Генеральной Ассамблеи “Статут
международного уголовного права”. Этот статут будущего международного
уголовного трибунала является пробным камнем того, действительно ли практика
Международного военного трибунала в Нюрнберге знаменует собой начало новой
эры международного права и действительно ли человечество находится на пути к
созданию такого международного права, которое распространялось бы одинаково
на все государства. Тот факт, что, согласно этому проекту, правом юрисдикции в
отношении обвиняемых в преступлении будет пользоваться только
международный трибунал и только при том условии, если на это имеется согласие
как государства, где совершено преступление, так и государства, подданные
которого совершили это преступление, доказывает, что ни о какой действительно
международной уголовной ответственности не может быть и речи. Если
совершивший преступление является подданным государства, победившего в
войне, оно никогда не согласится на выдачу преступника. Кроме того, проект не
исключает возможности ведения особых и односторонних процессов, каковыми
были процессы, проведенные Международным военным трибуналом в Нюрнберге
и другими военными трибуналами после 1945 года.
Поэтому вполне вероятно, что односторонние судебные процессы не прекратятся и
после любой войны в будущем.
Международное право предполагает также, что вопрос об уголовной
ответственности за новую войну необходимо подвергнуть судебному
разбирательству, ибо в таком случае будут правильно освещены все моменты
политического характера. Компетенции будущего международного трибунала
должны ограничиваться вынесением приговоров за военные преступления и
преступления против человечности, совершенные против подданных других
государств. Наконец, в распоряжение международного трибунала необходимо дать
международный уголовный кодекс с твердыми определениями состава
преступлений.
[568]
Вальтер Людде-Нейрат
Конец на немецкой земле
11 сентября 1944 года во второй половине дня первые американские разведчики
перешли германскую границу в районе западнее Прюма. Начались бои за
Германию. Германская западная армия была разбита. Одна часть ее была
расформирована, другая — продолжала вести отчаянные бои. Граница оказалась
открытой. Линия Зигфрида, с которой ради укрепления Атлантического вала было
снято большое количество техники и живой силы, превратилась в простое
географическое понятие и лишилась всякой стратегической ценности. Была
предпринята попытка спешно создать хотя бы видимость обороны.
Однако главнокомандующий союзными войсками явно переоценивал значение
линии Зигфрида. Он был серьезно озабочен тем, как будут снабжаться его
соединения, неустанно и быстро двигавшиеся вперед, если для этого в его
распоряжении имелось лишь незначительное количество пригодных морских
портов. Поэтому он не решался принять предложение Монтгомери о создании на
севере Франции крупной ударной группировки для осуществления оперативного
прорыва в Рурскую область, что могло бы значительно ускорить окончание войны.
Эйзенхауэр не предполагал, что этим самым он давал Гитлеру возможность в
последний раз похвастаться перед подчиненными своей необыкновенной
стратегической прозорливостью. Что же касается немецких генералов, то они
боялись осуществления плана Монтгомери и не видели никаких возможностей для
своевременной организации обороны. Когда же союзники 17 сентября начали
осуществлять в Голландии крупнейшую воздушно-десантную операцию, стремясь
добиться здесь быстрого и решающего успеха, было уже слишком поздно. Военное
счастье немцев
[569]
и отчаянное упорство их войск, только что приступивших к
созданию обороны, свели на нет это наступление. В арнемском котле рухнули
надежды союзников на провозглашенный Монтгомери “близкий конец войны”. В
конце сентября непосредственная опасность на западных границах Германии была
устранена.
Тем более угрожающим стало положение на Востоке. В середине октября русские,
двигаясь по обе стороны Роминтер-Гейде, начали свое первое мощное наступление
на территории Германии. В их руках оказались Неммерсдорф и Гольдап. Лишь
ценой чрезвычайных усилий немцы смогли ликвидировать прорыв и взять обратно
оба города. То, что здесь произошло, явилось прелюдией трагедии, которая
ожидала всю восточную часть Германии. После неудачи этого наступления
русских на Восточном фронте еще раз воцарилось обманчивое затишье.
В этот момент между Гитлером и преобладающим большинством его Генералов
возникли серьезные разногласия по вопросу о необходимости продолжения боевых
действий. Немецкие генералы отлично понимали безвыходность создавшейся
военной обстановки и настоятельно требовали основное внимание обратить на
оборону Германии от русских. При этом, конечно, они надеялись на то, что им
удастся найти политический выход на Западе, пусть даже ценой капитуляции.
Гитлер же, наоборот, не видел никакого политического выхода из создавшегося
положения и потому гнался за призраком изменившего ему военного счастья,
рассчитывая на то, что в ходе войны наступит, наконец, переломный момент. При
существовавшем тогда положении с сырьем и территориальных возможностях
такой перелом был возможен только на Западе. Видя это, Гитлер стал готовить
наступление в Арденнах, оголяя все остальные фронты и стягивая к западу все
последние резервы.. Но, несмотря на мужество и храбрость войск, это наступление
провалилось. Причиной тому явилась слишком труднодостижимая цель,
поставленная войскам, а также быстрые и эффективные оборонительные
мероприятия Эйзенхауэра. Немалую роль в этом сыграли недостаток средств и
подавляющее превосходство противника в воздухе. Результатом наступления в
Арденнах было не улучшение обстановки, а дальнейшее ослабление
сопротивляемости всего немецкого фронта,
[570]
который теперь уже не был
способен отразить начавшееся в это время общее наступление союзников.
Это наступление началось 12 января 1945 года в большой излучине Вислы. В
течение нескольких дней весь Восточный фронт был взломан. Верхняя Силезия
оказалась в руках противника. Восточная Пруссия была отрезана, и на центральном
участке фронта русские продвинулись до самого Одера. Последняя отчаянная
попытка ударом из Померании на юг ликвидировать опасность, угрожавшую
столице Германии, провалилась в середине февраля. Теперь уже сам Жуков
принялся очищать район Померании, подготавливая одновременно за Одером свой
последний удар. А в это время далеко в тылу его армий решалась судьба смятых
или оставшихся там по приказу Гитлера немецких войск и гражданского
населения.
Трагедия близилась к развязке. 7 марта американцы форсировали Рейн в районе
Ремагена. Необходимость дальнейшей обороны Рейнской области стала весьма
сомнительной. 18 апреля было сломлено последнее сопротивление немцев в
Рурской области, а в конце месяца армии западных держав почти повсюду вышли
на согласованную с Советским Союзом демаркационную линию.
Между тем 16 апреля русские нанесли сокрушительный удар через Одер.
Навстречу советским войскам с мужеством отчаяния ринулись пехотинцы,
матросы, летчики, полицейские, фольксштурмовцы и даже школьники. Фронт
продержался три дня, пока не истощились материальные и духовные силы
обороняющихся. Батареи израсходовали все снаряды, кончилось горючее. 19
апреля противник прорвал немецкие позиции и начал охват Берлина. Через пять
дней кольцо окружения сомкнулось.
Гитлер приказал прорвать кольцо окружения. 9-я армия под командованием
генерала Буссе должна была наступать с юго-востока, 3-й танковый корпус SS под
командованием генерала “СО” Штейнера — с севера, 12-я армия генерала Венка —
с запада. Это была смелая, но абсолютно безнадежная попытка. 9-я армия попала в
исключительно тяжелое положение. Штейнер предпочел спасти свои соединения,
уведя их на запад, чем вести их на верную гибель. Лишь немногим уцелевшим
дивизиям Венка удалось провести это наступление и еще раз установить связь с
гарнизоном
[571]
Потсдама. Смысл этой героической борьбы заключался в спасении
защитников города и остатков разбитой 9-й армии и в совместном отходе на запад
через Эльбу.
30 апреля, накануне падения Берлина, Гитлер покончил жизнь самоубийством.
Дальнейшая борьба на Востоке велась теперь только для того, чтобы дать
возможность войскам и беженцам уйти на территорию, оккупированную
западными державами. 9 мая в 0 часов она закончилась безоговорочной
капитуляцией германских вооруженных сил.
Такое изложение чисто военных событий не может, разумеется, отразить тех
неизмеримых страданий, которые принесли с собой последние месяцы войны; оно
не может передать весь тот трагизм положения, в которое попали наше
руководство, войска и население.
Психологическая ситуация
Осенью 1944 года немецким народом овладевали попеременно то надежда, то
сомнения, то страх, то уверенность. В результате длинной цепи поражений
моральный дух войск, воля народа к сопротивлению, доверие войск и населения к
командованию оказались значительно ослабленными. Однако то обстоятельство,
что противник был остановлен на границах самой Германии, вернуло народу и
войскам утраченное мужество. Общественность, конечно, не подозревала, что этот
успех обороны свидетельствовал не о силе сопротивления немцев, а о том. что
наступательный порыв противника иссяк. К тому же события 20 июля, связанные с
покушением на Гитлера, отвлекли внимание общественности от поражений на
фронтах. Военные неудачи совершенно несправедливо ставились в причинную
связь с заговором.
Появились и другие факторы, решающим образом влиявшие на усиление воли к
сопротивлению и заставлявшие нас быть готовыми ко всему, вплоть до последней
отчаянной схватки. Это были в первую очередь страх и надежда. Страх перед тем,
что будет “потом”, и надежда на то, что все-таки найдется какой-то выход, чтобы
избежать этого “потом”. Геббельсу ничего не нужно было выдумывать, чтобы
поддерживать в немцах этот страх перед будущим. Он мог лишь повторять то, что
твердили все пропагандисты Америки
[572]
и Советского Союза. Проповеди
ненависти Ильи Эренбурга. которые уже принесли свои первые плоды на Востоке,
план Моргентау, то есть план предполагаемой территориальной “кастрации”
Германии и требование безоговорочной капитуляции пресекли всякие попытки
немцев как-то договориться и придали сопротивлению очень острый и
ожесточенный характер не только в Европе, но и во всем мире. Подавляющее
большинство немцев не видело для себя иного выхода, кроме борьбы. Даже явные
противники нацистского режима становились теперь отчаянными защитниками
своей родины.
Народ стал крайне восприимчивым к тому, о чем писалось и говорилось в прессе и
по радио; он стал верить слухам, ибо они были его последней надеждой. А в этом
деле требовались только красноречие и сила убеждения, которых у опытных
пропагандистов геббельсовой школы было больше чем достаточно. Каждый даже
самый слабый проблеск надежды на скорое применение каких-либо новых боевых
средств превращался у них в пропаганду готового к бою чудодейственного оружия.
Однако объявленного пропагандистами перелома на фронтах не произошло, и
когда в рождество 1944 года наступление в Арденнах окончательно провалилось,
надежда сменилась чувством глубокого разочарования. Оно перешло в отчаяние,
когда в середине января 1945 года был прорван фронт на Висле и русские войска
вступили в восточные провинции Германии.
Теперь мнение большинства немецкого народа о продолжении войны окончательно
разошлось с лозунгами его руководителей. Одновременно стали заметными и
расхождения между населением западных и восточных областей Германии по
вопросу о прекращении борьбы.
Война на Западе никогда не была популярной в Германии. Ее воспринимали как
несчастье, в которое Германия попала абсолютно помимо ее воли. Лишь в ходе
самой войны руины немецких городов и невинные жертвы воздушных
бомбардировок вызвали у немецкого народа ожесточение и ненависть к западным
державам, главным образом к руководителям западных держав, а также к
летчикам, совершавшим террористические налеты на Германию. Немцы никогда
не испытывали ненависти к американским и английским солдатам, от которых они
ожидали гуманного
[573]
обращения. Таким образом, когда население Германии
почувствовало себя обманутым в своих надеждах, воля немцев к сопротивлению,
закалявшаяся на протяжении многих лет, превратилась, не выдержав напряжения, в
покорность и готовность капитулировать.
Война на Востоке, напротив, с самого начала рассматривалась почти всем народом
как роковая национальная необходимость. Она вылилась в такие формы, которые
противоречили всем человеческим законам. Поведение советских войск на
немецкой земле действительно было таким, каким его рисовала немецкая
пропаганда. Здесь никто и не помышлял о плене: все думали только о том, как
спастись бегством. Характерно, что с начала 1945 года все население Западной
Германии стало считать неоправданным безумием каждый следующий день войны,
в то время как миллионы немцев на Востоке страстно ожидали ее продолжения по
крайней мере до тех пор, пока они сами не скроются от русской опасности. Это
различное отношение немецкого народа к войне значительно повлияло на течение
конечной фазы войны.
Морально-боевой дух немецких войск почти ничем не отличался от морального
духа всего населения Германии, однако в ходе войны здесь появился целый ряд
отрицательных факторов. Покушение 20 июля было воспринято войсками, и
особенно фронтовыми, как “удар в спину”. Но вместе с тем оно посеяло в душе
каждого солдата зерно сомнения. Это сомнение росло и ширилось, находя себе
пищу в той нечеловеческой реакции, которой нацисты ответили на заговор, а также
в дальнейших неудачах на фронтах и в частой смене оправдавших себя и любимых
командиров за те “ошибки”, причиной которых чаще всего были подавляющее
превосходство противника или некомпетентность собственного высшего
командования. Сомнения в гениальности фюрера и его помощников все же мало
повлияли на боеспособность германских вооруженных сил, потому что теперь они
сражались не за отдельного человека, не за режим и даже не за национал-
социалистские идеи, а за Германию.
Только когда стало ясно. что спасти Германию уже невозможно, для войск
началось новое решающее испытание, в котором на карту были поставлены
солдатская честь и доблесть. Не у всякого хватит духа сделать такую ставку.
[574]
Попав весной 1945 года в жестокие противоречия между приказом и совестью,
присягой и личными интересами, выполнением долга и самосохранением, солдаты
немецкой армии начали падать духом. Увеличилось количество дезертиров и
таких, которые при первой возможности были готовы сдаться в плен. Путем
террора, военно-полевых судов и драконовских законов Гитлер, рейхскомиссары
по обороне страны и некоторые командующие войсками стремились всячески
задержать падение морального духа немецкой армии. Но если большинство
соединений немецких войск, напрягая последние силы, продолжали оставаться
верными присяге, то этим они обязаны отнюдь не вышеуказанным мероприятиям.
Решающее значение при этом наряду с чисто солдатскими качествами, то есть
военным воспитанием и постоянным сознанием своего долга, имел и тот простой
факт, что даже после поражения войска продолжали получать боевые задачи,
касавшиеся либо порядка отхода, либо прикрытия движения соседних частей и
соединений, либо, наконец, защиты гражданского населения.
Уроки тотальной войны
Гитлер не хотел тотальной войны. Но он все-таки развязал ее, сделав
предварительно совершенно неправильную оценку политической обстановки.
Переоценив свои возможности и недооценив военные возможности противников,
он раздул ее в 1941 году в мировой пожар. Самым подходящим моментом для
отыскания германским руководством какого-либо политического выхода и для
мобилизации всех экономических и военных ресурсов мог быть только момент
провала “молниеносной войны” в России и вступления в войну Америки.
Однако на то, чтобы добиться этого, не было затрачено такого количества энергии,
которое соответствовало бы создавшейся обстановке. Не было организовано
исчерпывающего, своевременного и четкого управления германским военно-
экономическим потенциалом. Резервы освобождались не сразу и часто только под
давлением неудач на фронте, иногда весьма опрометчиво, а большей частью
слишком поздно. Концентрация экономики отразилась на производстве оружия в
полной мере лишь в 1944 году. Но в это же самое
[575]
время начались усиленные
налеты авиации противника на Германию, потребовавшие от нас крайних усилий и
полного использования всей имеющейся рабочей силы, чтобы поддержать
производство и транспорт на должном уровне.
Германское правительство не научилось правильно и своевременно высвобождать
и распределять людские резервы ни в экономике, ни в руководящих органах, ни
даже в самих вооруженных силах. Все мероприятия последнего года войны носили
на себе печать отчаяния. Их проведение было возложено Гитлером на партию,
причем для выполнения этих совершенно непривычных для них задач партийные
работники не имели никаких других данных, кроме одного желания. Геббельс как
руководитель тотальной мобилизации сил в тылу провел экстренные меры по
изъятию рабочей силы с предприятий военной промышленности и из учреждений
тыловых служб, совершенно оголив их. В свою очередь Гиммлер как
командующий армией резерва сформировал “народно-гренадерские” и “народно-
артиллерийские” дивизии. Наконец Борман со своими гаулейтерами и
крейслейтерами
{162}
взял на себя задачу создания фольксштурма, в который 18
октября были призваны все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет, способные носить
оружие. Большого военного значения соединения фольксштурма, однако, не
имели. Это объясняется не только их недостаточной подготовкой и плохим
вооружением, но прежде всего заимствованной у освободительных войн начала
прошлого столетия концепцией, что подобные соединения являются
“вооруженным народом”. Данная концепция, породившая в этой войне такие
понятия, как “отечественный фронт” и “тотальная война”, превратилась в
бессмысленный анахронизм. В грядущих войнах “тотальность” будет выражаться
не в том, что навстречу роботам современной военной техники встанут дети и
старики, вооруженные охотничьими ружьями, а в том, что все силы народа будут
заранее и вполне разумно подчинены требованиям войны. В начале 1945 года
правительство обратилось к немецким женщинам с призывом “вступить в
вспомогательные отряды фольксштурма”. В марте в армию был призван
очередной, 1929 год, то есть,
[576]
по сути дела, 15-летние подростки. Наконец,
последним плодом тотальной войны явилась кампания “Вервольф”, которая была
“организована” партией под впечатлением успехов партизанских соединений
противника, сражавшихся, кстати сказать, в совершенно иных условиях. Однако
созданная в ходе этой кампании организация не была подготовлена к решению
задач партизанской войны ни материально, ни морально.
Тактика “выжженной земли”
Еще более тяжелыми для Германии оказались последствия тотальной войны в
другой области. Дело в том, что если все последствия организационных
мероприятий должны были прекратиться вместе с окончанием войны, то
мероприятия по разрушению мостов и промышленных предприятий подрывали
жизнь страны на очень долгое время.
Тактика “выжженной земли” в несколько смягченной форме, в какой она
применялась немцами в конце войны на своей территории, имела уже исторические
прецеденты. Пожар в Москве в 1812 году, разрушения, имевшие место в