Ткаченко Н.Г. 300 диктантов для поступающих в вузы

Подождите немного. Документ загружается.

соображал, все делал, что мог делать самый

лучший

офицер

его

положении, он

находился

в состоянии, похожем на лихорадочный

бред или на состояние пьяного человека.

№ 12

Сбоку дороги — могильный курган. На обветренной ветрами вер-

шине его скорбно шуршат голые ветви прошлогодней полыни, по

скатам, от самой вершины до подошвы, стелются пучки желтого

пушистого ковыля. Безрадостно тусклые, выцветшие от солнца и

непогоды, они простирают над древней, выветрившейся почвой свои

волокнистые ветви, даже весною, среди ликующего цветения раз-

нотравья, выглядят старчески-уныло, и только под осень блещут и

переливаются гордой

изморозной

белизной. И лишь осенью кажет-

ся, что величаво приосанившийся курган караулит степь, весь

оде-

тый в

серебряную

чешуйчатую кольчугу.

Летом, вечерними зорями, на вершину его слетает из подобла-

чья степной беркут. Шумя крыльями, он упадет на курган, неуклю-

же

ступнет

два раза и станет чистить изогнутым клювом коричневый

веер вытянутого крыла, а потом застынет, откинув голову и устре-

мив в вечно синее небо янтарный, окольцованный черным ободком

глаз. Как камень-самородок, недвижный и

изжелта-бурый,

беркут

отдохнет перед вечерней ловлей и снова оторвется от земли.

До заката солнца еще не раз серая тень его царственных крыльев

перечеркнет степь.

Куда унесут его знобящие осенние ветры? В голубые

предгорья

Кавказа? В Персию ли?

Зимой же, когда могильный курган — в горностаевой мантии сне-

га, каждый день в

голубино-сизых

предрассветных сумерках выходит

на вершину

его

старый лис. Он стоит долго, мертво, словно изва-

янный из желто-пламенного мрамора, стоит, опустив на лиловый

снег рыжий хвост, вытянув навстречу ветру заостренную, с дымной

черниной у пасти, морду. В этот момент только его агатовый влаж-

ный нос живет, ловя жадно развернутыми, трепещущими ноздря-

ми запах снега, и неугасимую горечь убитой морозами полыни, и

веселый душок конского помета, и несказанно волнующий, еле ощу-

тимый аромат

куропатиного

выводка.

Стоит курган на

гребне

в восьми верстах от

Гремячего

Лога, из-

давна зовут его Смертным, а старинное предание поясняет, что под

курганом когда-то, в старину, умер раненый казак, быть может тот

самый, о котором в старинной песне поется.

••

9-283

№ 13

Весенняя ночь

Так дошел я до узенькой, всего в сажень шириною, но необы-

чайно быстрой речонки, называвшейся

Пра.

Ее звонкий лепет до-

носился до меня еще издалека. Через нее с незапамятных времен

была мужиками перекинута «лава» — первобытный неуклюжий мост

из больших древесных сучьев, перевязанных березовыми лыками.

Странно, никогда мне не удавалось благополучно перебраться через

эту проказливую речонку. Так и ныне: как ни старался я держать

равновесие, а пришлось все-таки угодить мимо и зачерпнуть холод-

ной воды в кожаные,

большие,

выше колена бахилы. Пришлось на

другом бережку сесть, разуться и вытрясти воду из тяжелой обуви.

Но уже падает, падает мгла на землю. Если теперь выйти из

освещенного

жилья на волю, то сразу

попадешь

в черную тьму. Но

мой глаз уже обвык, и я еще ясно вижу нужную мне, знакомую

верею (верея — холм, высоко возвышающийся над болотом). По-

чти всегда на ней свободно растут две или три мощные

столетние

сосны, упирающиеся далекими вершинами в небо, а

четырехохват-

ными

стволами в землю. Еще ясно различаю, как на самом

кряжм-

стом дереве, покрытом древнею, грубою, обомшелой корою, про-

тянулся и точно дрожит бог весть откуда падающий густо-золотой

луч, и дерево в этом месте кажется отлитым из красной меди.

Вылез тонкий, ясный, только что

очищенный

серп полумесяца

на высокое небо, и только теперь стало заметно, как темна и черна

весенняя ночь. Бежит, бежит молодой нарядный блестящий месяц,

плывет, как быстрый корабль, волоча за собою на никому не види-

мом буксире маленькую отважную звездочку-лодку. Порой они оба:

и бригантина, и малая шлюпочка — раз за разом ныряют в белые,

распушенные, косматые облака и мгновенно озаряют их оранжевым

сиянием, точно зажгли там рыжие брандеры.

Как странно и как торжественно-сладостно ощущать, что сейчас

во всем огромном лесу происходит великое и торжественное таин-

ство, которое старые садоводы и лесники так мудро называют пер-

вым весенним движением соков.

№ 14

Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят

домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; род-

ными — как милый, приятный молодой человек, знакомыми — как

красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших же-

нихов Москвы.

Знакомых у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у

старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все

имения, и потому

Николушка,

заведя своего собственного рысака и

самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве

не было, и сапоги, самые модные, с маленькими серебряными шпо-

рами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой,

испытал приятное чувство примеривания себя к старым условиям

жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за

невыдержанный из закона божьего экзамен, тайные поцелуи с Со-

ней, он про все это вспоминал, как про ребячество, от которого он

неизмеримо был далек теперь. Теперь он —

гусарский

поручик, го-

товит своего рысака на бега вместе с известными охотниками, по-

жилыми, почтенными. У

него

знакомая дама на бульваре, к кото-

рой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаро-

вых, разговаривал о войне с фельдмаршалом, бывал в Английском

клубе, и был на «ты» с одним сорокалетним полковником, с кото-

рым познакомил его Денисов.

Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он

за это время не видел его. Но он все-таки часто рассказывал о нем,

давая чувствовать, что он еще не все рассказывает, что что-то есть в

его чувстве к государю, что не может быть всем понятно.

В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в ар-

мию, он не сблизился, а, напротив, разошелся с Соней. Она была

очень хороша, мила и, очевидно, страстно влюблена в него; он был

в той поре молодости, когда

кажется,

что этим некогда заниматься,

и молодой человек боится связываться — дорожит своей свободой,

которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это

новое пребывание в Москве, он говорил себе:

«Э!

Еще много, много

таких будет и есть там, где-то, мне еще неизвестных». Кроме того,

ему казалось что-то унизительное для своего мужества в женском

обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь,

что делал это против воли. Бега, Английский клуб, кутеж с Дени-

совым — это было

другое

дело: это было прилично молодцу-гусару.

№ 15

Путешествие, как известно, тем именно и отличается от обык-

новенного образа жизни, что дает беспрерывную смену впечатле-

ний, разнообразит ее течение более или менее занимательными

!59

приключениями, которые все мало

ездившие

склонны видеть в од-

ном розовом свете. Мы садились на пароход именно в этом настро-

ении, заранее предвкушая все предстоящие нам

наслаждения.

Надо

сознаться, что окружающая обстановка сильно поддерживала эту ил-

люзию: солнце так мягко и ласково обливало своими золотыми луча-

ми зеленеющие холмы правого берега; Днепр спокойно катил свои

мутноватые воды, синея вдали безупречной лазурью. Но прошел

день,

прошла ночь, и радостное настроение сменилось настроением

грустным. Заморосил мелкий дождик, подул холодный ветерок, и

весь

видимый горизонт обложило тучами. По дороге из Кременчуга

ночевали в Каменском. Стояли мы в Каменском до четырех часов

утра, когда наш случайный мирный сон улетел безвозвратно, испу-

гавшись лязга якорных цепей, топота десяти хорошо подкованных

ног, громыханья каких-то тяжестей, перемещавшихся прямо над

нашими головами. Вышли на палубу. День был серенький. В шес-

том часу утра показался

Екатеринослав,

закутанный клубом дыма,

щедро выбрасываемого бесчисленными трубами завода. Кружевной

полосой повис в воздухе железнодорожный мост, и на правом бере-

гу реки показались первые городские строения, довольно невзрачно-

го вида. Пароход «Рыцарь», вспенивая воду своей белой грудью,

величественно проносится мимо плотов, лодок, загромоздивших весь

правый берег, и не без чувства собственного достоинства причалива-

ет к пристани. Вещи, с любезного согласия местной администра-

ции, оставляем на пристани, а сами выходим на берег нанимать

экипаж на пороги. Оказывается, что это совсем не легко. Извозчи-

ков хотя и много, но они не только не едут на пороги, но даже не

удостаивают ответа, и только после усиленных настояний следует

короткий, но

вразумительный

ответ: «Не поеду!» Никто не хочет

ехать, отказываются, отговариваясь незнанием дороги, так как ни-

когда на порогах не бывали и о существовании таковых на Днепре не

знают.

№ 16

Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обе-

щала нам тихое утро. Направо и налево чернели мрачные, таин-

ственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, спол-

зали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь при-

ближения дня.

Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту

утренней молитвы; только изредка пробегал прохладный ветер с

260

востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тро-

нулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по

извилистой дороге; мы шли пешком сзади,

подкладывая

камни под

колеса, когда лошади выбивались из сил. Казалось, дорога вела на

небо, потому что, сколько глаз

мог

разглядеть, она все поднималась

и, наконец, пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на

вершине, как коршун, ожидающий добычу. Мне было как-то весе-

ло, что я так высоко над миром. Чувство детское, не спорю, но,

удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы неволь-

но становимся детьми. Все приобретенное отпадает от души, и она

делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-

нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пус-

тынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и

жадно глотать воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет

мое желание передать, рассказать, нарисовать эти картины. Вот на-

конец мы взобрались на гору, остановились и огляделись: над ней

висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею;

на востоке все было так же ясно и золотисто.

И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть:

под нами лежала

Койшаурская

долина, пересекаемая Арагвой и дру-

гой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман

скользил по ней, убегая от теплых лучей утра; направо и налево

гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые

снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы,

похожие одна на другую. Все эти снега горели румяным

блеском

так

весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки. Сол-

нце чуть показалось из-за темно-синей горы; над солнцем была кро-

вавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внима-

ние. «Я говорил вам, — воскликнул он, — что нынче будет непогода;

надо торопиться, а то, пожалуй, она

застанет

нас на Крестовой!» —

закричал он.

№ 17

Нехлюдов заехал к тетушкам потому, что имение их было по

дороге к прошедшему вперед его полку, и потому, что они

его

очень

об этом просили, но, главное, заехал он теперь для того, чтобы

увидать Катюшу. Может быть, в глубине души и было у него уже

дурное намерение против Катюши, но он не сознавал этого намере-

ния, а просто ему хотелось побывать в тех местах, где ему было так

хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных

тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой люб-

ви и восхищения, и увидать милую Катюшу, о которой осталось

такое приятное воспоминание.

Приехал он в конце марта, в страстную пятницу, по самой рас-

путице, под проливным дождем, так что приехал до нитки промок-

ший и озябший. «У них ли еще она?» — думал он, въезжая на зна-

комый, заваленный свалившимся снегом с крыши старинный по-

мещичий двор.

Скинув все мокрое и только начав одеваться, Нехлюдов услыхал

быстрые шаги, и в дверь постучались. Он узнал и шаги и стук в

дверь. Так ходила и стучалась только она.

Это была она, Катюша. Все та же, еще милее, чем прежде. Так

же снизу вверх смотрели улыбающиеся, наивные, чуть косившие

черные глаза. Она, как и прежде, была в чистом белом фартуке.

Она принесла от тетушек только что вынутый из бумажки душистый

кусок мыла и два полотенца: большое русское и мохнатое. И нетро-

нутое с отпечатанными буквами мыло, и полотенца, и сама она —

все это было одинаково чисто, свежо, нетронуто и приятно. Ми-

лые, твердые, красные губы ее все так же морщились, как и прежде

при виде его, от неудержимой радости.

— С приездом вас, Дмитрий Иванович! — с трудом выговорила

она, и лицо ее залилось румянцем.

Здравствуйте...здравствуйте,

— не знал он, как, на «ты» или

на «вы», говорить с ней, и покраснел так же, как и она. — Живы,

здоровы?

Тетушки, и всегда любившие Нехлюдова, еще радостнее, чем

обыкновенно, встретили его в этот раз. Дмитрий ехал на войну, где

мог быть ранен, убит.

Нехлюдов распределил свою поездку так, чтобы пробыть у тету-

шек только сутки, но, увидав Катюшу, он согласился встретить у

тетушек Пасху, которая была через два дня, и телеграфировал свое-

му приятелю, с которым они должны были съехаться в Одессе,

чтобы и он заехал к тетушкам.

№ 18

Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим до-

миком, который за темнотою трудно было рассмотреть. Только одна

половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна была

еще лужа перед

домом,

на которую прямо ударял тот же свет. Дождь

стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в

262

подставленную бочку. Промокший и озябший герой наш ни о чем

не думал, как только о постели. На крыльцо вышла какая-то жен-

щина, проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь два взгля-

да: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; карти-

ны с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала

в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были

или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с

нарисованными цветами на

циферблате...

Он чувствовал, что глаза

его

липнули, как будто их кто-нибудь вымазал медом. Минуту спус-

тя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чеп-

це, надетом наскоро, одна из тех матушек, небольших помещиц,

которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько

набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в мешочки,

размещенные по ящикам комодов.

Чичиков извинился, что побеспокоил неожиданным приездом.

— Ничего, ничего, — сказала хозяйка. — С дороги бы следовало

поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.

Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ни-

чего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он

ничего не требует, и полюбопытствовал только знать, в какие места

заехал он и далеко ли отсюда к помещику

Собакевичу,

на что старуха

сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого помещика

вовсе нет.

Оставшись один, он не без удовольствия взглянул на свою по-

стель, которая была почти до потолка. Когда, подставивши стул,

взобрался он на постель, она опустилась под ним почти до самого

пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись во все

углы комнаты. Погасив свечу, он накрылся ситцевым одеялом и,

свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту.

№ 19

Мы стояли в местечке Н. Жизнь армейского офицера известна:

утром ученье, манеж; обед у полкового командира; вечером пунш и

карты. В местечке не было ни одного открытого дома, ни одной

невесты. Мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров,

не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи

военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали

его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимуще-

ства. К тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой

263

язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таин-

ственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иност-

ранное имя. Некогда он служил в гусарах. Никто не знал причины,

побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке,

где жил он

вместе

и бедно и

расточительно:

ходил вечно пешком, в

изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офи-

церов. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, приготов-

ленных отставным солдатом. Никто не знал ни его состояния, ни

его доходов, и никто не

осмеливался

о том спрашивать. У него во-

дились книги, большею частью военные, да романы. Он охотно

давал их читать, никогда не требуя назад, зато никогда не возвра-

щал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в

стрельбе из пистолетов. Стены его комнаты были все источены пу-

лями, как соты пчелиные. Искусство, которого он достиг, было

неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого

б то ни было, никто б в нашем полку не усомнился подставить ему

своей головы.

Разговор между нами касался часто поединков.

Сильвио

(так на-

зову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли

ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не

входил, и видно было, что такие вопросы были ему неприятны. Мы

полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва

его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило по-

дозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, одна

наружность которых удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай

всех нас изумил.

№20

В те дни вечерами уже холодало, дело шло к осени. По ночам

же почва быстро выхолаживалась, и к рассвету степь покрывалась

белесым, как солончак, налетом недолговечного инея. Скудная, бе-

зотрадная пора приближалась для степного зверя. Та редкая дичь,

что держалась в этих краях летом, исчезала — кто куда, кто в теплые

края, кто в норы, кто подался на зиму в пески. Теперь каждая лиси-

ца промышляла себе пропитание, рыская в степи в полном одиноче-

стве, точно бы начисто перевелось на свете лисье отродье. Молодняк

того года уже подрос и разбежался в разные стороны, а любовная

пора еше была впереди, когда лисы начнут сбегаться зимой отовсю-

ду для новых встреч, когда самцы будут сшибаться в драках с такой

силой, какой наделена жизнь от сотворения

мира...

С наступлением ночи лисица вышла из овражка. Выждала, вслу-

шиваясь,

и потрусила к железнодорожной насыпи, бесшумно пере-

бегая то на одну, то на другую сторону путей. Здесь она выискивала

объедки, выброшенные пассажирами из окон вагонов. Долго ей при-

шлось бежать вдоль откосов, обнюхивая всяческие предметы, драз-

нящие и отвратительно пахнущие, пока не наткнулась на что-то мало-

мальски пригодное. Весь путь следования поездов был засорен об-

рывками бумаги и скомканных газет, битыми бутылками, окурками,

искореженными консервными банками и прочим бесполезным му-

сором. Особенно зловонным был дух из горлышек уцелевших буты-

лок — разило дурманом. После того как раза два закружилась голо-

ва, лисица уже

избегала

вдыхать в

себя

спиртной воздух. Фыркала,

отскакивала сразу в сторону.

А того, что ей требовалось, ради чего она так долго готовилась,

перебарывая собственный страх, как назло не встречалось.

№21

Я возвращался домой пустыми переулками

станицы;

месяц, пол-

ный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за

зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голу-

бом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были неког-

да люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают

участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-

нибудь вымышленные права!.. И что ж? Эти лампады, зажженные,

по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торже-

ства, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угас-

ли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным

странником! Но зато какую силу воли

придавала

им уверенность,

что целое небо, со своими бесчисленными жителями, на них смот-

рит с участием хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие

потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без на-

слаждения и страха, кроме своей невольной боязни, сжимающей

сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к

великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собствен-

но нашего счастия, потому что знаем его невозможность и равно-

душно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки броса-

лись из одного заблуждения к другому, не

имея,

как они, ни надеж-

ды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения,

которое встречает душа во всякой

борьбе

с людьми или с

судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не

265

удерживал, потому что не люблю

останавливаться

на какой-нибудь

отвлеченной

мысли

И к чему это ведет?

№22

Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни

се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан, по словам пословицы.

Может быть, к ним следует отнести и Манилова. На взгляд он был

человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в

эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах

и оборотах его было что-то

заискивающее

расположения и знаком-

ства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами.

В первую минуту разговора с ним не можешь не

сказать:

«Какой

приятный и добрый человек!» В

следующую

за тем минуту ничего не

скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!»

Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался, он даже никог-

да не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Иногда,

глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо

было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или выстроить

каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и

чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нуж-

ные для крестьян.

В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла пре-

красная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, кото-

рая, верно, стоила весьма недешево, но на два кресла ее недостало,

и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин в про-

должение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя сло-

вами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы». Жена

его...

впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на

то, что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще

каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или

орешек и говорил трогательно-нежным голоском: «Разинь, душень-

ка, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Ко дню рождения

приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик

на зубочистку. Словом, они были, то что говорится, счастливы.

№23

В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза, вся

усеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась, и из-под

прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленая, первая тра-

ва и лиловые цветы. Рассыпанные кое-где по

березнику

мелкие ели

!66