Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории

Подождите немного. Документ загружается.

становиться под защиту церкви и затем отрекаться от мирской жизни. Иногда их арестовывали и

приводили в суд. И даже тогда они часто ускользали из сетей суда, находя защиту у местного

духовенства или посредством какой-либо другой юридической уловки. Но в худших случаях

многие из воров и немногие из убийц присуждались королевской юстицией к повешению. В

большей части Англии машина правосудия, хотя и громоздкая и продажная, все же действовала,

пусть даже беспорядочно.

Но едва ли можно говорить, что в графствах, граничащих с Шотландией, королевские приказы

вообще действовали. Здесь война прекращалась редко, а набеги с целью угона скота никогда не

прекращались. В этих бездорожных, скалистых местностях население состояло из живших кла-

нами воинов-земледельцев, не расстававшихся с конем; кланы непрерывно враждовали между

собой и вели войны с шотландцами. Никто здесь не ждал королевских чиновни-

ков для защиты или отмщения. В стране «Пограничных баллад» все мужчины были воинами и

большинство женщин также героически вели себя в войнах.

Для Чосера эта была неизвестная, далекая, варварская страна, несравненно более далекая, чем

Франция, «далеко на севере, я не могу сказать где». Там Перси и другие пограничные

военачальники возводили прекрасные замки, способные выдержать осаду армий шотландского

короля, — Олнвик, Уоркворт, Дунстанбург, Чипчейз, Белей и еще много других. Менее

могущественные дворяне имели свои «квадратные башни» — копии замков крупных магнатов.

Там не было господских домов, появляющихся в условиях относительного мира. Крестьяне жили

в деревянных лачугах, которые то и дело сжигались набежчиками, а их обитатели были

вынуждены прятаться в лесах вместе со своим скотом или укрываться в крепостных башнях.

Такое положение продолжалось и после Тюдоров, которые обеспечили столь прочный мир

остальной Англии. Только после объединения двух корон при воцарении Якова Стюарта, когда

прекратилась «Пограничная война» (1603), начали вырастать рядом с северными замками и

квадратными башнями мирные господские дома.

Одним из результатов столь длительного существования таких почти военных условий жизни и ее

обычаев среди разбросанного населения явилось преобладание в этих диких областях большей

дружественности между высшими и низшими слоями, которая перешла и в новейшую эпоху.

Пастух болотистых местностей и земледельческий рабочий-«хайнд», как его тогда называли,

никогда не был в таком подчинении у «сквайра и крестьянина», в каком оказался в будущем

безземельный рабочий на юге Англии. С севера всегда веяло дыханием свободы.

В то время как север все еще был вооружен и укреплен для войны, в то время как «пограничные

лорды» все еще полагали, что их замки могут сдержать натиск уэльсцев, в более цивилизованных

частях Англии лорды и дворяне уже предали забвению обычай строить дома-крепости, предназ-

наченные выдерживать осаду какой-либо регулярной армии. В английских деревенских

местностях война уже не была, как прежде, обычным явлением. Но всегда приходилось опасаться

местного нападения: или вооруженной свиты опас-

ного соседа, или взбунтовавшихся крестьян своей деревни, или лиц, поставленных вне закона,

скрывавшихся в лесах.

Поэтому в архитектуре жилых строений того времени применялись несколько иные средства

обеспечения безопасности. Господские дома, которые сооружались во всех южных и средних

графствах Англии, в редких случаях имели больше двух этажей и по виду значительно отличались

от замков. Они имели узкие пристрельные окна (бойницы) со стороны, обращенной ко рву, через

который был переброшен подъемный мост. Внутренняя и более безопасная сторона дома,

выходящая на огороженный двор, имела окна большего размера; ее архитектура имела более

жилой вид. Вокруг двора шла анфилада жилых комнат; в целях создания более роскошной жизни

к этому времени высокий зал, приемную и кухню стали строить с большими удобствами, чем те,

какие удовлетворяли нуждам более простого века. Дымовые отверстия в крыше считались теперь

недостаточными для защиты органов дыхания и зрения от дыма из очага. В жилых помещениях

теперь уже устраивались великолепные камины, и их широкие дымоходы проходили в толще стен.

Но крестьянские дома и хижины все еще топились по-черному. Вблизи господского дома был

расположен строго распланированный сад, или, как говорили, место для развлечения дам, обычное

место любовных похождений, согласно «законам любви», воспевавшимся в поэзии.

В холмистых местностях ров, наполненный водой, встречался реже, и его заменяли в системе

защиты земляным валом; усадьба Хэддон-Холл в Дербишире является прекрасным образцом

полуукрепленного английского господского дома, построенного вокруг двух дворов и

приспособленного постоянными пристройками к нуждам многих последующих поколений.

Вместо каменных домов на западе строили иногда прекрасные оштукатуренные дома из дерева,

все меньше и меньше заботясь при этом о мерах обеспечения защиты от нападений. Со времени

ухода римлян кирпич в Англии применялся очень редко вплоть до XV столетия, когда его стали

широко применять в Восточной Англии и в тех областях, где было " мало местного камня и где не

хватало строевого леса.

Во времена Чосера жизнь сделалась уже несколько безопаснее и значительно комфортабельнее,

чем в период войн,

когда большая часть богатых семейств ютилась в темных, угрюмых квадратных нормандских

башнях. В XIII веке главная башня замка Кенилуорт в течение шести месяцев сдерживала натиск

королевской армии, но позднее пушечные ядра времен Столетней войны очень скоро уничтожили

бы ее былую неприступность. Не считалась эта башня и сносным жилищем для семьи крупного

магната. Поэтому Джон Гонт* выстроил у ее подножия дворец с залом для торжественных

приемов; свет вливался в него через широкие окна, украшенные тонкой ажурной резьбой. Но он

позаботился также и о защите своего нового дома, построив с каждой стороны по башне, на

которых могли быть установлены пушки.

Хотя квадратные башни нормандских воинов были покинуты как непригодные для жилья,

некоторые из лучших замков эпохи Плантагенетов были расширены и приспособлены к

требованиям нового века. Многие из них оставались по-прежнему королевскими дворцами и

дворцами знати до того времени, когда ставили мильтоновский «Comus» в замке Ладлоу. И только

кромвелевские войска штурмовали и уничтожили множество замков, в которых до того времени

еще продолжали жить крупные магнаты.

Крестьянские дома и хижины бедняков строились из бревен или толстых досок или из стоек и

поперечных балок, на которых покоился слой мелкой гальки, смешанной с глиной. Пол обычно

был земляной, крыша покрывалась соломой или тростником. Но так как эти скромные жилища

давно исчезли, мы очень мало знаем о них. Выше уже говорилось об их обитателях, живших в этот

период социальных перемен и социальной борьбы. Нет более трудной задачи, чем определять

действительную степень крестьянской бедности или благосостояния, так как они варьировали не

только из одной местности в другую, но и из года в год. Многие из крестьян, занимаясь

овцеводством и продавая шерсть, нажили значительные состояния; обширный английский рынок

сырой шерсти широко снабжался крестьянами. Неизменная пища крестьян — их хлеб и эль —

зависели от неустойчивого урожая на общинных полях, и в плохие годы случались местные

недороды или голод. Но мясо, сыр и ово-

* Джон Гонт (1340-1399) - герцог Ланкастерский, четвертый сын Эдуарда III. — Прим, перев.

щи играли столь же важную роль в их питании. Многие крестьяне разводили кур и употребляли в

пищу их яйца. Большая часть крестьян имела при хижине клочок земли, где разводили горох,

бобы или наиболее дешевые сорта капусты; тут же иногда держали корову или свинью.

Земледельцы, имевшие землю на открытых полях, безразлично, крепостные или свободные, могли

пасти своего вола на жнивье или на пастбище этой деревни; бедные животные, ростом вдвое

меньше современных, были тощи от скудного корма и весьма жилисты от многолетней тяжелой

работы на пашне. К Мартынову дню* часть волов шла на убой для засола впрок на зиму, а

некоторых резали перед Рождеством для праздничного стола.

Более обычной пищей в хижине бедняков была копченая свинина; число свиней в деревенском

стаде зависело от размеров и характера пустоши. В некоторых манорах еще до расчисток

«заимок», огороженных под полевую культуру, сильно сократилась площадь с порослью и мелким

лесом. В других манорах, в особенности на западе и на севере, пустошь являлась крайней

необходимостью для существования многих семейств. Отдельные крестьяне, поселявшиеся с раз-

решения или самовольно, строили свои лачуги и кормили свой скот на каком-нибудь отдаленном

клочке земли. Каждый крестьянин, получивший разрешение на поселение, пользовался лесом из

лесных угодий для постройки своей хижины, а также для ее отопления, для приготовления пищи и

для того, чтобы сделать себе повозку, плуг, сельскохозяйственные орудия и домашнюю утварь.

Обычные держатели имели разные права в различных манорах, но часто они пользовались

привилегией рубить лес для построек и для плотничьих поделок и раздобывать дрова любыми

способами, то есть могли даже ломать ветви деревьев, стоящих на корню. Пустошь служила также

выгоном для пастьбы свиней и дополнительным пастбищем для крупного скота и овец;

овцеводство часто было наиболее доходной статьей крестьянского бюджета благодаря

возможности выгодно продавать шерсть. В этом отношении удобства и благосостояние

крестьянина уменьшились, когда зерновые поля стали втор-

* Мартынов день — церковный праздник, отмечавшийся осе нью. — Прим. ред.

гаться в область дикой природы. Здесь выигрыш сопровождался потерями, а потери — изобилием.

Но, кроме говядины, баранины, кур и копченой свинины, имелись и другие виды мяса. Пустоши и

лесные угодья кишели дичью. В королевских лесах, площадь которых все более сокращалась, и в

заповедниках или в огороженных, непрерывно расширявшихся полях лордов и дворянства олени и

мелкая дичь охранялись строгими законами и еще более эффективно сторожами, которые

руководствовались своим собственным кулачным правом, не беспокоя королевский суд.

Браконьерство являлось не только источником существования для лиц, поставленных вне закона,

но также страстью людей всех классов дворянства, служителей святой церкви и наряду с ними

крестьян и рабочих, отыскивающих для своего котелка фазана или зайца.

В 1389 году члены палаты общин жаловались в парламент, что «ремесленники, рабочие, слуги и

грумы держат борзых и других собак и по святым дням, когда весь добрый христианский люд

слушает в церкви божественную службу, отправляются на охоту в парки, заповедники и в

крольчатники лордов и других лиц, к великому разорению последних». Поистине зло присуще

человеку!

«Впредь пусть ни один мирянин, имеющий доход с земли менее сорока шиллингов в год, и ни

один священник или клирик с доходом менее десяти фунтов в год не осмеливается держать

охотничьи сети или собак». Так сказано в статуте. Однако весьма сомнительно, чтобы он строго

соблюдался. Кроме того, имелись огромные пространства, заросшие вереском и покрытые

болотами и лесом, где дичь охранялась не так строго и где ее можно было брать с наименьшим

риском преследования или совсем не рискуя.

Кролики во многих частях средневековой Англии были бичом, и повсюду, за исключением

заповедников, все классы общества ловили их сетями и выгоняли из норок. Ловить и есть

небольших птиц, таких, как дрозды и жаворонки, в те времена было так 5ке принято на

Британских островах, как еще и сейчас на европейском континенте; их в большом количестве

ловили при помощи веток, обмазанных птичьим клеем, и сетями; этим занимались крестьяне и

сельские дворяне ради спорта. Но больше всего радовалось сердце крестьянина в тех случаях,

когда ему удавалось тайком убить для

своего котелка одну из миллионов привилегированных птиц из господского голубятника, назначение

которого состояло в том, чтобы на крестьянском зерне выращивать откормленную птицу, пока она не

будет пригодна для стола лорда*. К тому же в речках и в озерах водилась форель, а в прудах гос-

подских усадеб и аббатств — огромные щуки. О чосеровском Франклине мы читаем:

Все в доме ломилось от яств и питья,

Тонких блюд, что душа пожелает твоя,

И от каждого времени года плоды

Выбирал он по вкусу для сладкой еды.

Куропаток ом жирных по клеткам держал,

Много щук и лещей по прудам размножал.

Большая часть жизни джентри протекала на охоте верхом, с борзыми за красным зверем или с

соколами; они охотились за фазанами, куропатками и цаплями или по ночам подстерегали добычу у

сетей, расставленных на лисиц и барсуков. Такие виды полевого спорта и участие в турнирах перед

собранием дам были более легкими сторонами в их жизни; более серьезными были военные походы за

границу, а у себя в стране — участие в судебных разбирательствах, в политической жизни страны и

служба в местной администрации.

Некоторые из наших современных городских жителей вследствие самообольщающей иллюзии

считают, что их предки нисколько не заботились о красоте вокруг них, потому что привыкли к тому,

что видели и слышали, находясь на лоне природы как в рабочие дни, так и в дни отдыха. Несомненно,

среди них были такие, которые так же мало обращали внимания на красоту природы, как и современ-

ные обыватели.

Но поэзия времен Чосера и Ленгленда показывает нам, что не все они были безразличны к красоте.

Ниже, в «аллитерационной» поэме середины XIV столетия, приведен рассказ браконьера об утренней

заре в лесу: Когда майское время услад настает , Или мягкое, теплое лето придет, На охоту стремлюся

в лесную я тень,

* В XV веке члены корпорации Кингс-колледжа в Кембридже съедали или продавали ежегодно от двух до

трех тысяч голубей из большого голубятника в своем поместье Гранчестер. — Прим. авт.

Где, быть может, мне встретятся лань и олень. Божий день лучезарно на небе горит, Близ меня ручеек под

травою звенит, Бережок, словно в звездах, цветами одет, Здесь и мята растет, и цветок первоцвет.

Маргаритки горят своей влажной красой, Как и ветви, бутоны одеты росой, И туманы вокруг меня мягко

встают, И в прибрежье дрозды свои

песни поют, И кукушка и горлица в чаще ветвей, Как и каждая птица,

стремится сильней Спеть в восторге, что ночи уж минула тень И что снова вернулся ликующий день. Робко

прячутся лань и олень на горах, И лисица с хорьком схоронились в норах, Там, где изгородь, зайчик

прижался к траве, Глядь, вскочил и пропал под землею в норе. Наконец, появляется олень с огромными

рогами. Поэт с самострелом в руке смотрит на него:

Вот выходит олень и, прижавшись к кустам,

Настороженно смотрит по сторонам,

А затем начинает спокойно пастись.

Тут я взял самострел: нет, ему не спастись —

Прямо в сердце стрелой ему метко попал,

И он рухнул на землю — убит наповал.

Затем поэт прячет убитого оленя, чтобы охранник не мог его найти.

Начало изменения средневековой мужской одежды, как и многого другого, и переход к

современности также могут быть отнесены к веку Чосера. Мы знаем его самого, так же как и

Данте, одетым в длинную величественную одежду и с простым капюшоном на голове —

характерное средневековое одеяние, которое в своем простейшем виде сохранили и в наше время

монахи-францисканцы. Но чосеровские элегантные современники, в особенности молодое

поколение, сменили благопристойную одежду на короткий камзол или жакет и выставили напоказ

симметрию своих ног в туго облегающих панталонах. Новомодная одежда по своему общему виду

напоминала современные мужские пиджаки и брюки, хотя отнюдь не страдала их шаблонностью

деталей и однообразием мрачных тонов.

При дворе Ричарда II куртки и панталоны ослепляли

яркостью цветов. Одна нога могла быть обтянута тканью красного, а другая — синего цвета.

Мужчины «носили на себе свои состояния» и блистали бриллиантами и дорогими тканями не

менее, чем их жены. Подражая модам экстравагантного двора, золотая молодежь везде

«отличалась» вычурностью своей фантазии. Рукава «тащились по земле», ботинки с длинными

узкими носками, прикрепленными цепочкой к талии, мешали их обладателю преклонять колена во

время молитвы.

Однако среди наиболее благоразумной части мужского рода длинная одежда не вышла из моды до

эпохи Тюдоров. Правда, иногда и она сама по себе становилась экстравагантной — мужчины

высокого положения облекались в богатейшие одежды, которые волочились по земле, подобно

женским шлейфам. На мужчинах и женщинах - модниках и модницах — красовались огромные

головные уборы фантастической формы — наподобие рогов, тюрбанов и башен.

Но вместе с массой нелепой и эфемерной роскоши в жизнь пошло много разумного комфорта и

новых привычек, которые сохранились надолго. Во времена Чосера впервые в нашей стране

дворянские семьи покинули огромные залы, где они по обычаю патриархального общества трапез-

ничали со своими домочадцами; теперь в тесном кругу им подавались более изысканные блюда.

Контрибуция и награбленные во Франции ценности, наводнившие Англию в первый и более

благоприятный период Столетней войны, внесли большие изменения в примитивную экономику

английского феодального домашнего хозяйства: так некогда обложение данью и ограбление

средиземноморских государств римлянами разрушили строгую простоту времен Камилла и

Катона. Французские дворяне, захваченные в плен на войне, иногда годами дожидались, пока из

их крестьян выжимали выкуп за них. Тем временем они проживали, как почетные гости, в

деревенских домах своих победителей; с мужчинами они охотились, с дамами заводили романы и

обучали английских провинциальных простаков, какого фасона костюм должен иметь джентльмен

и какую сервировку на столе.

При таких учителях возрастала роскошь и вместе с ней росла торговля, и изысканность

распространялась именно теми путями, которые осуждали моралисты. Купцы в горо-

дах радовались возможности ознакомить семьи знатных вельмож со всякого рода новыми модами

и причудами в одежде, мебели и яствах. Своей безудержной страстью к роскоши и мотовству

феодальные лорды способствовали росту торговых классов, которым суждено было в будущем

занять их место. Основная деятельность английских городских мануфактур, иностранные

коммерческие операции и почти вся европейская торговля с Востоком были связаны со снабже-

нием замков и господских домов предметами роскоши, а отнюдь не с удовлетворением нужд

огромного числа населения, как в наше время. Развитие английских городов и английской

торговли того времени не пошло бы таким быстрым темпом, если бы снабжались товарами только

дома крестьян и хижины бедняков, которые сами производили продукты своего питания и почти

вся одежда, домашняя утварь и сельскохозяйственные орудия которых изготовлялись на дому

самой крестьянской семьей или деревенским ремесленником.

2 Зак. 2864

Глава II

АНГЛИЯ ВРЕМЕН ЧОСЕРА (Продолжение)

Q Город. G Торговля и торговый флот. О Развитие суконной промышленности. Q Ремесленные гильдии. Q

Духовенство. Q Монастыри. G Церковная архитектура. Q Университеты и система колледжей.

В XIV веке английский город был по-прежнему деревенской и земледельческой общиной и вместе

с тем центром промышленности и торговли. Его защищала или каменная стена, или земляной вал;

этим он отличался от неогороженной деревни. Но за ним лежало «городское поле», не обнесенное

изгородью; здесь каждый гражданин-земледелец обрабатывал свои собственные полосы под

зерновые культуры и каждый житель пас свой крупный скот и овец на городском общинном

пастбище, под которое обычно отводились луга по берегам реки, как, например, в Оксфорде и

Кембридже.* В 1388 году парламентским статутом было установлено, что в страдную пору

подмастерья и ученики должны бросать свое ремесло, чтобы «снимать урожай и доставлять

зерно»; мэры, бейлифы и констебли города обязаны были следить за тем, чтобы это исполнялось.

В Норидже, во втором городе королевства, даже много лет спустя после описываемого периода

ткачей ежегодно собирали и принудительно посылали в деревню на уборку урожая. И даже

Лондон не был исключением: и в нем сохра-

* Кембридж был защищен не городской стеной, а водой: с запада рекой, а с востока королевским рвом. — Прим.

авт.

нился полудеревенский уклад жизни. Между деревней и городом не было такого резкого различия,

какое появилось после промышленного переворота. Ни один англичанин того времени не был так

далек от деревенской жизни, как подавляющее большинство современных англичан.

Город был более антисанитарен, чем деревня, и часто страдал от чумы. Но тогда в нем еще не

было столько трущоб, как в последующие века. Дома в городах были тогда расположены

живописно, среди садов, огородов, лужаек, и окружены дворами деревенского типа. Дело в том,

что число жителей все еще было весьма невелико: в довольно большом городе их насчитывалось

всего две-три тысячи.

Жизнь горожанина того времени совмещала преимущества городского уклада с жизнью в

сельской местности.

Эти небольшие города, хотя, по существу, они были еще полугородом-полудеревней, являлись

своего рода гордостью горожан. Их неустанной заботой было сохранять и расширять привилегии

самоуправления и монополии местной торговли, купленные у короля, лорда, аббата или епископа.

Защита купцов своего города во время их опасных путешествий, сбор их долгов с других городов

— такие городские дела, в сущности, были почти дипломатическими. Норидж вел переговоры с

Са-утгемптоном, подобно тому, как Англия договаривалась с Францией. Торговые договоры

между городами были обычным делом. Что касается Лондона, то его праву самоуправления,

распространявшемуся на обширные территории вверх и вниз по реке, могли бы позавидовать

многие германские «вольные города». Горе королевскому агенту или слуге Джона Гонта,

нарушившим право лондонского гражданина или оспаривавшим право юрисдикции городского

мэра.

Однако, как бы ни были велики права Лондона и как бы значительны ни были Джефри

Чосер

«вольности» других городов, все города были лояльными членами государства, парламент которого,

отчасти по их совету, издавал законы по экономическим вопросам, поскольку они касались всего

государства. В XIV веке торговля становилась все более и более национальной, не переставая быть

городской. История всех английских городов была тесно связана с историей Англии, которую они

помогали творить, между тем как, например, в Германии, тогда еще не образовавшей нации, история

Нюрнберга и ганзейских городов была самостоятельной главой в анналах Европы.

Но даже и в Англии — и даже во время Столетней войны — национальное чувство и чувство

лояльности по отношению к государству в целом не предъявляли таких повседневных и настойчивых

требований, какие предъявлял городской патриотизм: каждый был патриотом своего родного города.

Первой обязанностью гражданина было его участие в городской народной милиции для защиты стен

города, а если возможно, то и городских полей от французских или шотландских вторжений, от банд,

состоявших из лиц, поставленных вне закона, или от вооруженных свит крупных магнатов, не

признающих городских привилегий. У средневекового англичанина принцип воинской повинности не

вызывал сомнения. И в самом деле, мог ли он надеяться, что другие люди будут защищать его и его

собратьев от непрестанно грозящих опасностей у самого порога его дома? Гражданские власти могли

призывать городского жителя для войны или для охраны порядка и для городских работ разного рода:

рытья городской канавы или водортока, починки городского моста, для помощи при сборе урожая на

городских полях, изредка - для уборки и ремонта дороги перед его домом. Такой труд в общественном

деле не считался крепостным, как работа на домене лорда. Тогда никто не думал, что «привилегия»

быть свободным заключалась в том, чтобы избегать несения военных или иных обязанностей, от

исполнения которых зависели в конечном счете заботливо охраняемые «вольности» города и его

сограждан. В течение многих столетий англичане обучались самопомощи и самоуправлению в школе

городской жизни. В те времена без обязанностей не существовало прав.

На улицах английских городов шла ожесточенная политическая борьба; это была борьба не

национальных партий, а

32-.

политическая борьба гильдий с городом (городским самоуправлением), затрагивающая горожанина в

его повседневной жизни. Борьба за власть непрестанно «вклинивалась» в борьбу гильдий с городской

корпорацией; в борьбу крупных купцов с небольшими мастерами (ремесленниками), мастеров с его

людьми (подмастерьями и учениками), всех жителей города с пришельцами, пытавшимися поселиться

в городе и торговать здесь, и, наконец, всех жителей города с королевским шерифом, с бейлифом лорда

или епископа или с монахами аббатства - из всех самыми ненавистными. Эта борьба, сто раз менявшая

свою форму, тянулась веками, с переменным успехом в различных городах - от Лондона, который сам

был государством в государстве, и до самого мелкого городка, боровшегося за то, чтобы выйти из

положения феодальной деревни, управляемой бейлифом лорда. Во всех этих «гражданских войнах» —

внешних и внутренних — каждая партия пользовалась любым удобным орудием: судебными

процессами, открытым мятежом и экономическим давлением.

В Лондоне вместо дров и древесного угля все больше и больше входил в употребление «морской

уголь», называвшийся так потому, что он доставлялся на кораблях из Тайнсайда, что побуждало

«духовенство и знать, приезжавших в Лондон», жаловаться на опасность заразы от «зловония при

сжигании морского угля»*. Постепенно в Лондоне из опасения пожаров соломенные и тростниковые

крыши заменялись красной черепицей. Стены домов все еще делались из глины и дерева, хотя все

больше увеличивалось число прекрасных каменных жилых зданий, выстроенных крупными лордами

или богатыми горожанами, наподобие находящегося на пути между Лондоном и Вестминстером

дворца «Савой» Джона Гонта. Но главной архитектурной гордостью столицы были сотни ее церквей.

Улицы были скверно вымощены, тротуаров не было; выпуклая мостовая спускалась двумя скатами по

обеим ее краям к уличным водостокам, по которым стекала грязь; поэтому каждый стремился

* К углю как топливу для обогревания домов относились с предубеждением до тех пор, пока недостаток дров не стал

делать его употребление все более и более обычным. По всей Англии до эпохи Тюдоров он употреблялся главным

образом кузнецами и при обжиге известняка. — Прим. авт.

Нью-Кросс

ЛОНДОН ВРЕМЕН ЧОСЕРА Пунктирной линией обозначена граница Сити; жирной чертой - городская стена и рое. Вероятно, жилые строения имелись и

между стеной и внешней границей города.

идти по середине мостовой, более слабых оттесняли с середины к ее краям, и они вынуждены были

шлепать по грязи. Муниципальные власти плохо наблюдали за порядком на улицах, и домохозяева и

ремесленники, пользуясь этим, выкидывали на улицу через двери и из окон отбросы, сор и объедки, не

заботясь о приличии и санитарии.

В двух милях от Лондона находился Вестминстер, теснящийся вокруг своего аббатства и его Холла,

выстроенного Вильгельмом Рыжим и впоследствии украшенного Ричардом II дубовыми стропилами.

Вестминстер сделался всеми признанным центром королевской администрации, суда и парламента,

хотя он не вел торговли, не имел особых привилегий и был всего лишь пригородом, расположенным

возле больших лондонских ворот. В английской столице не было королевской резиденции, подобной

Лувру в Париже. Когда король приезжал в город, он жил то в одной части Лондона - в Вестминстере,

то в другой - в Тауэре. Но Сити, которое находилось между ними, не было его землей, и Ричард II мог

приказывать городской милиции, его должностным лицам и его населению не больше, чем Карл I.

Средневековое равновесие и гармония властей, из которых выросла современная английская свобода,

ясно иллюстрируются отношением Плантагенетов к их столице.

Самые богатые граждане Лондона были теперь на равной ноге с крупнейшей поместной земельной

знатью не только потому, что в их распоряжении находилась городская милиция и большая часть

английского коммерческого флота, но и потому, что они ссужали государство деньгами. В 1290 году

Эдуард I изгнал из Англии евреев, положив тем самым конец старому способу добывания королевских

займов. Это изгнание евреев — одна из причин меньшего развития антисемитизма в современной

Англии, чем во многих других европейских странах; с другой стороны, в результате этих действий

Эдуарда I наши предки были вынуждены взять на себя организацию финансовых дел и

интеллектуальной жизни страны без помощи евреев; таким образом, к тому времени, когда при

Кромвеле евреям было разрешено вернуться обратно, англичане уже научились вести дела само-

стоятельно и могли встретить как равные, без зависти и страха конкуренции эту одаренную нацию.

Таким образом, после изгнания евреев Эдуард I для

ведения войн занимал деньги у флорентийских банкиров, которые удовлетворяли также нужды его

баронов.

Но король занимал также и у своих подданных, «больших людей Сити», как уже можно их именовать,

и у богатых купцов других городов, таких, как сэр Уильям де ля Поль из города Гулля (Халл), первого

английского дельца, родоначальника знатной дворянской фамилии. Отношение короля к этим новым

кредиторам резко отличалось от его прежнего отношения к евреям, к этим своим бесправным

«клиентам», которых он один защищал от народной злобы и избиения; в руках короля евреи являлись

простыми губками, посредством которых он выжимал богатства своих подданных. Но английские

купцы, ссужавшие правительство деньгами для ведения Столетней войны, могли делать выбор: оказать

ли королю помощь или отказать в ней; они пользовались тем, что король в нцх нуждался, чтобы

договариваться с ним о торговых или иных привилегиях для себя или для своей семьи, для своего

города, для своей гильдии или для своего ремесла.

Именно при таких обстоятельствах создалась сложная система финансовой, внутренней и внешней

политики Эдуарда III. Столетняя война была не только авантюрой для военного грабежа и

династического честолюбия, она являлась также попыткой удержать открытым рынок для вывоза

нашей шерсти и сукна во Фландрию и Францию.

Английская национальная политика непрестанно менялась в зависимости от королевских нужд и

противоречивых интересов его подданных и его иностранных союзников. Эксперименты с системами

протекционизма и свободной торговли, из которых ни одна не была признанной доктриной,

производились с ошеломляющей быстротой. Эпоха «меркантилизма» при твердо установленной

политике протекционизма еще не наступила, но ощупью страна уже шла к ней. Еще в царствование

Ричарда II были приняты «навигационные законы», не позволявшие иностранным судам вести

торговлю в английских портах, но эти законы нельзя было ввести в действие, потому что до эпохи

Стюартов английский торговый флот был недостаточно велик — он не мог один справиться с

непрерывно увеличивающимся ростом английской торговли. Английские купцы большую часть своих

заграничных товаров перевозили на иностранных торговых судах.

Но наконец английский флот начал становиться гроз-

ным. Эдуард III пользовался им для очистки Ла-Манша от иностранных пиратов и на некоторое время

достиг успеха. Флот, одержавший победу над французами при Слёйсе (1340), не был королевским: он

состоял из торговых судов, принадлежавших разным городам, временно набранных для боев под

командованием королевского адмирала. Пушки еще не применялись в морской войне. Корабли все еще

таранили и сцеплялись на абордаж; бой велся, как и на суше, с помощью мечей, копий и стрел.

Королевская торговая база, где хранились, облагались налогом и продавались английские экспортные

товары, была необходима для взимания пошлин, от которых зависели королевские финансы; считалось

также, что она приносит пользу, защищая английских купцов от мошенничества и насилий, столь

обычных для международной торговли того времени. Но Королевская торговая компания получила

частичную монополию на экспорт товаров; это совсем не нравилось многим овцеводам и

конкурирующим купцам.

Многочисленные и противоречащие друг другу интересы - аграрные, промышленные и торговые -

вызывали споры относительно Королевской торговой компании и, в особенности, насчет ее

окончательного местопребывания. Одно время компания твердо обосновалась в некоторых английских

городах, затем во Фландрии и, наконец, в Кале, который был завоеван английским оружием и держался

в качестве военной портовой базы при наступлении в глубь Франции. Когда шерсть прибывала в Кале>

то обычной практикой иностранного покупателя было уплачивать определенную сумму наличными, а

на остальную выдавать векселя. Было также общепринято дисконтирование векселей посредством их

«назначения» или передачи; таким образом, торговая практика оборота векселей от одного кредитора к

другому имеет по меньшей мере пятисотлетнюю давность.

Большую часть английских товаров, экспортировавшихся Королевской торговой компанией через

Кале, составляла сырая шерсть, но шерстяные изделия неуклонно завоевывали свое место; и наконец

при Тюдорах экспорт сукна привел к окончательному прекращению вывоза сырой шерсти. Однако в

эпоху Чосера и еще много времени спустя главнейшими кредиторами короля являлись члены

Королевской торговой компании, экспортировавшей шерсть для снабжения иност-

ранных шерстоткацких предприятий; таможенные сборы с экспортируемой шерсти, взимавшиеся с

этой компании, являлись крупным источником королевских доходов. Эти купцы вели дела в Лондоне и

в Кале; с ними король должен был договариваться о займах и об обложении пошлинами, словно «с

четвертым сословием» в государстве; они имели большие деловые и родственные связи с

овцеводческими округами, такими, как Котсуолд, производящими сырую шерсть, где они и их

конкуренты-суконщики покупали поместья и делались родоначальниками многих знатных фамилий

Западной Англии. В 1401 году в Чиппинг-Кемпдене был предан земле прах Уильяма Гревеля,

«гражданина Лондона и гордости английского купечества - торговцев шерстью»; его каменный дом все

еще служит украшением одной из лучших в Англии деревенских улиц; Чиппинг-Кемпден не был

обычной глостер-ширской деревней; это был один из центров наиболее развитого в Англии вида

торговли — торговли шерстью.

Если капиталист как финансист и как кредитор государства встречался преимущественно в торговле

сырой шерстью, то появление капиталиста как организатора промышленности можно было в тот же

период заметить и в суконной мануфактуре.

Хотя сырая шерсть все еще была главным предметом вывоза, все же потребности внутри страны

большей частью удовлетворялись сукном, изготовленным в Англии. Со времен древних бриттов,

римлян и англосаксов и позднее все свободное время хозяйки, ее дочерей и девушек-работниц всегда

было занято прядением — предполагаемым занятием нашей прародительницы Евы. Точно так же с

самых давних времен более трудное искусство — ткачество — было делом мужчин-ткачей, специально

для этого обученных, проводящих целый день в своем доме за ткацким станком, изготовляя

грубошерстные сукна для местных крестьян. В XII и XIII столетиях сукно высшего сорта

производилось ткацкими ремесленными гильдиями во многих городах, включая Лондон, Линкольн,

Оксфорд и Ноттингем. В царствование Генриха III стамфордское сукно было хорошо известно в

Венеции и Йоркшир — восточный и западный — также уже славился своими шерстяными тканями.

В XIII веке и в начале XIV века в тех английских городах, где сильно сократилось число ткачей,

качество стан-

дартных сукон для рынка начало заметно ухудшаться. Дело в том, что мануфактурное суконное

производство стало перемещаться в деревенские округа, в особенности в западные, где можно было

использовать для работы сукноваляльных машин проточную воду. Один из многих процессов сукон-

ного производства, который в прежние века выполнялся сукновалом, работавшим только руками или

ногами или с помощью валька, теперь начал выполняться с помощью водяной энергии. Поэтому уже в

самом начале XIV века Котсуолдские и Пеннинские долины и Озерная область начали серьезно

конкурировать своим производством сукна с Восточной Англией. И деревня как центр мануфактурного

производства уже вступила в соперничество с городом. Это был один из первых случаев технического

изобретения, имевший важные социальные последствия.

В царствование Эдуарда II и Эдуарда III мероприятия правительства способствовали дальнейшему

развитию крупнейшей отрасли нашей промышленности. Ввоз сукна из-за границы был запрещен. В

страну, в особенности в Лондон и в Восточную Англию, приглашались искусные мастера, владевшие

секретами производства, и правительство защищало их от зависти местного населения; вместе с тем на

английских сукноделов распространялись специальные привилегии. На протяжении жизни Чосера

производство тонкого английского двойного сукна утроилось, а его экспорт увеличился в 9 раз.

Огромные преимущества Англии перед другими странами как овцеводческой страны и про-

изводительницы лучшей шерсти способствовали завоеванию ею первенства на мировом суконном

рынке, точно так же, как в течение длительного периода она занимала первое место на европейском

рынке сырой шерсти.

Суконной торговле было суждено успешно развиваться на протяжении жизни нескольких грядущих

поколений, создавая новые классы в городах и в деревне, увеличивая роскошь в господских домах,

уменьшая нищету в хижинах, изменяя технику и повышая доходность сельского хозяйства,

обеспечивая грузами английские суда, расширяя английскую торговлю — сначала по всей Европе, а

затем по всем странам мира, — диктуя английским государственным деятелям их политику,

устанавливая программы английских партий и, наконец, побуждая к союзам, договорам и вой-

нам. Суконная промышленность сохраняла свое место как неоспоримо важнейшая отрасль

английской промышленности до того далекого дня, когда одновременно появились уголь и

железо. В течение нескольких веков и в городе, и в деревне эта промышленность занимала

повседневно мысли людей, уступая первенство лишь сельскому хозяйству.

Уже в XIV веке стало очевидно, что быстрое расширение суконной промышленности требовало

новой экономической организации производства. Для переработки сырой шерсти в первосортное

сукно требовался не один, а целый ряд производственных процессов: кардочесание, прядение,

ткачество, валяние, окраска и отделка сукна. Поэтому огромное расширение суконной

промышленности для удовлетворения внутреннего и внешнего рынка не могло быть организовано

ремесленными гильдиями, которым удалось так много сделать в предыдущие века для

усовершенствования процесса ткачества. Теперь требовался предприниматель с более широким

кругозором, располагающий капиталом для сбора сырья, полуфабрикатов и готовых изделий и для

их передачи от одного мастера к другому, из одного места в другое - из деревни в город, из города

в порт - и, наконец, для доставки стандартного изделия на лучший рынок. Для всего этого был

необходим капитал.

Уже во времена Чосера можно было встретить капиталиста-суконщика, использующего в

различных местностях большое число людей разных специальностей. Это был социальный тип,

более близкий к Новому времени, чем к средневековью: он резко отличается от мастера-ремеслен-

ника, работающего за одним станком со своими учениками и подмастерьями*. В грядущем

промышленном перевороте, еще весьма отдаленном, будущее принадлежало капиталисту-

предпринимателю. Но в суконном производстве он уже

* До появления в XVIII веке сложного машинного оборудования капитализм еще не означал фабричного производства.

Кроме рабочих для сукноваляльных мастерских, работавших на водяных двигателях, капиталист нанимал рабочих

различных специальностей, работавших у себя на дому и пользовавшихся собственными инструментами и своим

оборудованием. Это была так называемая «домашняя» система промышленности. Капиталисту фактически оставалось

только предоставлять склады для хранения товаров. — Прим. авт.

появился за четыреста лет до того, как поглотил всю промышленность в целом. В этот ранний

период капитализма торговля на море, угольная и строительная промышленность также частично

велись на капиталистической основе.

В течение последующих столетий главной фигурой в большей части отраслей промышленности

все еще оставался старомодный мастер-ремесленник, работавший с небольшим числом учеников и

подмастерьев, которым он давал ночлег и работу в своем доме, подчиняясь общему надзору

ремесленных гильдий. Однако и здесь также назревала борьба мастера-ремесленника с его

подмастерьями, подобно той, которая велась между землевладельцами и свободными рабочими.

Подмастерье в мастерской был обуреваем теми же стремлениями и тревогами, что и

сельскохозяйственный рабочий. Он также домогался повышения заработной платы, когда после

«черной смерти» появился недостаток в рабочих руках, и «статут о рабочих» отчасти был

направлен против его требований.

Но в этой борьбе за повышение заработной платы было и нечто большее. Волнения в городах

имели более глубокие причины. Вследствие расширения торговли и повышения доходов с нее

социальные и экономические противоречия между мастером и подмастерьями, не ощущавшиеся в

прежние времена более простых отношений, нарушили гармонию внутри средневековой

ремесленной гильдии.

На ранних стадиях существования ремесленной гильдии мастера, ученики и подмастерья - все

принадлежали, в большей или меньшей мере, к одному классу. В мастерской все они были

«мелким людом», братьями рабочими, разделявшими одну и ту же трапезу. Хотя с современной

точки зрения они и являлись бедняками, это было гордое братство искусных мастеров своего

ремесла. Их гильдия защищала их общие интересы и, подчиненная общему контролю

муниципалитета, вела в городе все дела данного ремесла, устанавливая цены, заработную плату и

условия работы, к общему удовлетворению мастеров и рабочих. Ученики по окончании срока

ученичества становились или мастерами, или подмастерьями, и в большинстве своем подмастерья

рано или поздно делались мелкими мастерами. Мастер-ремесленник работал вместе со своими

рабочими; часто он бил своих учеников, а изредка и подмастерьев, но в те вре-