Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории
Подождите немного. Документ загружается.
тингент таких учеников и был общегосударственной, а не только местной классической школой; в
ней учились мальчики отовсюду: с юга, из центральных областей и даже из Чешира и Ланкашира.
Многие из учеников оставались здесь до 18 лет. Итон во время войны Алой и Белой розы находил-
ся в большом финансовом затруднении.
Но, может быть, это даже ускорило, а не задержало развитие школы, превратив ее в большую
общественную школу
86
87
для высших классов и аристократии, которые, не платя ничего за учение, уплачивали крупные суммы
за содержание учеников в домах школьного персонала и в городе Итоне.
Таким образом, молодой Уильям Пастон был отправлен в 1477 году из норфолкской господской
усадьбы в Итон для того, чтобы научиться делать латинские переводы и писать латинские сочинения в
стихах и в прозе и подружиться с другими молодыми джентльменами; родители Уильяма были
чрезвычайно медлительны в уплате денег за его пансион, запаздывая с ней месяцев на девять. Его
наставник дал ему по какому-то случаю взаймы двадцать шиллингов; следует помнить, что для того,
чтобы получить современный эквивалент этой суммы, мы должны были бы умножить ее во много раз.
Живший на несколько поколений раньше Джон Пас-тон, прежде чем поступить в Иннер-Темпл,
отправился в соседний университет в Кембридж изучать юриспруденцию в Тринити-холл. В этом
сутяжническом веке сквайр должен был знать законы, чтобы сохранить свое владение, как об этом ему
писала его умудренная житейским опытом мать Агнесса:
«Я советую каждый день думать о совете твоего отца изучать законы, потому что он часто повторял,
что, кто будет постоянно жить в Пастоне, тот должен знать, как себя защитить».
Сын Джона Уолтер Пастон был отправлен в более отдаленный Оксфорд под наблюдением семейного
капеллана Джеймса Глойса — мастера на все руки. Его мать Маргарита опасалась, как бы
университетские клирики не уговорили ее сына принять духовный сан: «Я хотела бы, чтобы он лучше
был хорошим мирянином, чем недостойным священником».
Во время пребывания Уолтера Пастона в Оксфорде в 1474 году он должен был бы видеть, как снова
после длительного перерыва, вызванного войной Роз, начали возводить стены колледжа Модлин,
основанного епископом Уайн-флитом 20 лет назад. Нью-колледж Уикхэма, которому было уже сто лет,
своей прекрасной архитектурой соперничал с Модлин-колледжем, где четырехугольник получил
новую форму сводчатой галерей, украшенной каменными статуями. В Кембридже строительство
Кингс-колледжа, начатое Генрихом VI, также задержалось из-за волнений, происхо-
дивших во время его царствования; даже часовне пришлось ждать своего завершения до тюдоровских
времен, вследствие чего она выиграла в том отношении, что теперь обрела новую пышность стиля
благодаря своему веерообразному своду. Но Куннс-колледж на берегу реки, основанный Маргаритой
Анжуйской, строился при жизни ее кроткого супруга одновременно с сооружением его собственного
колледжа в Итоне, свидетельствуя о том, какие прекрасные здания в эту эпоху можно было возводить
из кирпича.
В течение XV столетия Кембридж сделался серьезным соперником Оксфорда. Хотя в 1382 году
церковь и государство успешно очистили более старый Оксфордский университет от ереси Уиклифа
(«уиклифизма»), благочестивые родители, выбиравшие университет для Своих детей, все еще считали
его подозрительным прибежищем ереси. Отчасти по этой причине число оксфордских студентов
сократилось, а число студентов в Кембридже возросло, и в течение следующего столетия королевская
власть покровительствовала открытию колледжей по берегам реки Кем, на которую до сего времени не
обращали внимания. К концу столетия большая часть епископов состояла из окончивших
Кембриджский университет. Хотя этот более молодой университет быстро развивался как учебный
центр — росло число его студентов, богатство и значение, — но ни Кембридж, ни Оксфорд не внесли
много нового в развитие идей и наук до появления «новой образованности» в первые годы Тюдоров.
Теоретизирование и развитие наук должны были быть ортодоксальными, а ортодоксальность уже не
была больше проявлением творческого духа, как во времена крупных средневековых схоластов.
В течение этого консервативного века в Англии прочно укрепилась система колледжей и тем самым
был положен конец безнадзорной и недисциплинированной жизни средневекового студента.
Тенденция всех движений — заходить слишком далеко при первом успехе, и студенческая дисциплина
в XV и в XVI веках стала в некоторых отношениях даже непомерно строгой; по крайней мере, это
должно было бы быть, если бы все правила, издававшиеся для колледжей и университетов во времена
Йорков и Тюдоров, действительно проводились в жизнь, потому что в таком случае со студентами
обращались бы, как со школьниками. Одно из постановлений разрешало порку, не применявшуюся до
того
89
в университете. Это тем более удивительно, что возраст студентов имел тенденцию повышаться;
во время пребывания Эразма в Оксфорде и в Кембридже там было больше студентов семнадцати
лет, чем четырнадцати, как это было во времена Уиклифа. Но всегда очень трудно установить, в
каких пределах и как часто правила применялись на практике, и, по-видимому, в каждом
отдельном случае дело зависело от обстоятельств. Во всяком случае, безвозвратно миновали
времена, когда академической дисциплины не существовало. Уже в конце XV столетия была
создана раз и навсегда основа структуры колледжей Оксфорда и Кембриджа.
Каковы же были те книги, которые читались все увеличивающимся числом читателей,
окончивших школы и университеты? Большой спрос был на божественные и религиозные труды,
но Библию знали мало. Приобретение Библии на английском языке без разрешения
рассматривалось церковными властями как косвенное доказательство причастности к ереси.
Лоллардизма, оторванного теперь от образования и руководства, придерживались лишь бедняки.
Он был запрещен и загнан в подполье, но был еще жив и готов снова расцвести, как только
изменятся времена. В XV веке заживо было сожжено десятка два еретиков, еще большее число
отреклось, чтобы избегнуть костра; многие остались необнаруженными или, по крайней мере,
избежали ареста.
Кроме божественных книг, латинских классиков, изучавшихся в школах, тяжелых фолиантов
ученых трудов для подлинных эрудитов, наиболее распространенным видом литературы среди
сельского дворянства и горожан были английские и французские хроники в стихах и в прозе,
бесконечные рыцарские романы в прозе и в «рифмованных виршах» о Трое, короле Артуре и
сотни других сказаний, основанных на преданиях.
Постоянная перепечатка Чосера, Ленгленда и «Путешествий» Мандевилля (где описывается, как
плачет крокодил, пожирая людей) свидетельствовала о неизменной популярности этих старых
авторов. В рукописях в стихах на английском языке циркулировали многочисленные
политические сатиры; таким был «Памфлет об английской политике», написанный в 1436 году; в
нем внушалось, что главная обязанность правительства как с точки зрения военной защиты, так и
в интере-
90
сах торговой политики — это охрана внутренних морей королевским флотом, отвечающим
современным требованиям.
Наряду с частными библиотеками основывались общественные, такие, как библиотека герцога
Гемфри в Оксфорде, университетская библиотека в Кембридже, Уиттингтонс-кая библиотека,
основанная францисканцами в Лондоне, а также библиотека при Гилдхолле. Книг для более
легкого чтения было немного, если не считать баллад, а их чаще пересказывали или распевали,
чем записывали и читали. Извечный интерес человечества к преданиям большей частью
удовлетворялся устным рассказом. Чтобы скоротать долгие часы досуга, мужчины и женщины
играли на различных музыкальных инструментах и пели песни, а порой собирались вместе для
слушания рассказов.
Таково было состояние общества и литературы, когда Кэкстон привез в Англию свою печатную
машину. Уильям Кэкстон (1422—1491) был продуктом нового среднего класса, получившего
теперь лучшее образование. Он был ранним и благородным образцом так хорошо известного
современного типа человека, много сделавшего для мировой культуры; это тип индивидуалиста-
англичанина, преследующего свои личные цели, сочетая при этом высокие деловые качества с
рвением ученого. Будучи удачливым купцом Лондонской компании мануфактуры, он накопил за
время своего тридцатилетнего пребывания в Нидерландах достаточно денег, чтобы иметь
возможность посвятить остаток своей жизни литературной работе, которую любил. Он начал с
переводов французских книг на английский. В связи с этим познакомился с новым чудом —
печатанием с помощью подвижного шрифта; он изучал его в Брюгге и в Кельне. В 1474—1475
годах напечатал за границей два собственных перевода: один из них — средневековый роман,
второй — «Развлечение и игра в шахматы». Это были первые книги, напечатанные на английском
языке.
В 1477 году он привез свою печатную машину в Англию, установил ее в Вестминстере под сенью
аббатства и там в течение 14 последних лет своей жизни под покровительством короля и знати
выпустил 100 книг, большей частью in folio, напечатанных преимущественно на английском
языке. Среди них были: Чосер, Гоуэр, Лидгейт, «Смерть
91
Артура» в переводе Мелори, переводы Цицерона и басни Эзопа. Его работоспособность была
невероятна. Помимо постоянного и напряженного труда у печатного станка, он перевел ни больше, ни
меньше, как 20 книг. Несомненно, он был фанатиком идеи распространения хороших и полезных книг
среди своих соотечественников «на нашем английском языке». Его усердие и удача как переводчика,
типографа и издателя помогли заложить основу английской литературы и подготовить путь для
торжества.английского языка в следующем столетии. • -
Использование печатной машины самим^ Кэкстоном и внедрение ее в культурную жизнь Британских
островов преследовало одновременно идеологические и практические цели, но отнюдь не
полемические. Однако с этого времени печатная машина сделалась орудием в каждом .политическом,
религиозном споре; темп распространения идей и знаний ускорился чрезвычайно. Но в год смерти
Кэкстона его современники вряд ли представляли себе эти последствия.
С другой стороны, Кэкстон прекрасно сознавал значение своей работы, устанавливая форму
английского языка для образованного слоя общества; поэтому он очень много размышлял и
советовался при переводе книг, которые затем печатал. Кэкстону приходилось делать выбор. Он не
имел словарей, в которых мог бы порыться и которые помогали бы ему. Когда он сидел в своем
заваленном книгами кабинете, размышляя над этим вопросом, у него не было — что есть сейчас у нас и
что было даже у Шекспира — «установленного» английского языка, границы которого он мог бы
расширять, но основы которого он должен был бы принять. Диалекты были почти столь же
многочисленны, как и число графств Англии, и, больше того, они постоянно менялись. Победа языка,
на котором говорили Лондон и двор, может быть, в конце концов наступила бы неизбежно, но впервые
уверенно и быстро она была осуществлена Чосе-ром и его последователями в XV веке, изгнавшими из
обихода образованных слоев «вестмидлендский» диалект «Петра Пахаря»; затем ее облегчила
продукция кэкстоновской печатной машины и, наконец, больше всего английская Библия и английский
молитвенник, которые в эпоху Тюдоров благодаря печатной машине сделались доступны каждому, кто
умел читать, и многим, кто мог только слушать.
92
Таким образом, в течение XV и XVI столетий образованный англичанин пользовался общим языком,
соответствующим «литературному английскому», и по мере распространения образования этот язык
сделался языком всей страны.
Во времена беспокойных царствований ланкастерских и Йоркских королей Лондон оставался
спокойным и его богатства непрерывно возрастали: пышность и парадность должностных лиц Сити, по
торжественным случаям дефилировавших по улицам и по набережным, производили все большее
впечатление; архитектура лондонских гражданских, церковных и жилых зданий становилась более
богатой и прекрасной, и не удивительно, что в конце XV столетия шотландский поэт Данбар
провозгласил: «Лондон - ты краса всех городов»*.
В этот период Лондон управлялся не демократией ремесленных гильдий, а членами крупных торговых
компаний. В Лондоне в XV веке почти все мэры и олдермены выбирались из среды торговцев шелками
и бархатом, декоративными тканями, бакалейными товарами и реже из торговцев рыбой и золотыми
изделиями. Члены этих крупных компаний, каково бы ни было их наименование, фактически не
ограничивались только торговлей шелком, бархатом, декоративными и другими дорогими тканями:
главный доход шел с экспорта всякого рода товаров, преимущественно зерна, шерсти и простых
тканей. Они основывали торговые дома и имели своих агентов вроде Уильяма Кэкстона в Брюгге и в
других крупных торговых городах Европы. Им принадлежала значительная часть английских судов не
только в Лондоне, но и в других портах; они перевозили свои товары также на зафрахтованных
иностранных судах. Но итальянские купцы и купцы северогерманской Ганзы все еще доставляли свои
товары в Лондон на собственных кораблях. Пристани, забитые торговыми судами разных стран,
тянулись вниз по реке
* В царствование Генриха VII один итальянский путешественник писал: «На одной только улице [Лондона],
именуемой Strada [Стрэнд] и ведущей к собору Св. Павла, имеется 52 ювелирные лавки, такие богатые и с таким
изобилием серебряной посуды -крупной и мелкой, - что я думаю, во всех лавках в Милане, в Риме, в Венеции и во
Флоренции, взятых вместе, вряд ли можно найти так много великолепных вещей, какие можно видеть в Лон-
доне». - Прим. авт.
93
от моста, застроенного высокими домами и украшенного часто заменяемыми головами казненных
изменников, до королевского дворца и Оружейной палаты в Тауэре.
Купеческая аристократия, управлявшая столицей, благоразумно удерживалась от искушения
вмешиваться в борьбу соперничающих династий (и только при Стюартах Лондон возводил и
низвергал королей). Но она заставляла армии * Алой и Белой розы уважать привилегии Лондона и
его торговлю, и каждое последующее правительство — Генриха VI, Эдуарда IV, Ричарда III или
Генриха VII — рассматривало дружбу с купцами как необходимое средство для обеспечения
платежеспособности государственного казначейства. Эдуард IV искал их личной дружбы
неофициальными посещениями их домов в Сити, что в большой мере роняло королевское
достоинство. Купцы королевских торговых баз по-прежнему давали взаймы правительству.
Шерсть из королевских имений и земель знати, обладавшей политическим весом, таких, как лорд
Гастингс и граф Эссекский, продавалась за границей через солидные конторы лондонских купцов.
Дворяне, владевшие овечьим пастбищем в Западной Англии, гордились честью именоваться
купцами королевских торговых баз. Даже в этот'ранний период «земельные и денежные доходы»
часто были неотделимы. Капиталы, полученные от торговли, уже вкладывались в землю и
обогащали ее. В Лондоне младшие сыновья дворян, начинавшие свою карьеру учениками у
мастеров, возвышались до положения городских магнатов.
Не только Лондон, но и другие английские города во время войн Алой и Белой розы пользовались
благами мирной жизни благодаря политике действительного нейтралитета и уплате небольших
сумм на подношение королю и другим видным политическим деятелям — государственного или
местного значения, — а также судьям за их поддержку в суде.
Город Кембридж также платил своим представителям в парламенте по 12 пенсов в день во время
сессии — всего 33 шиллинга, хотя один из двух членов «отказывался от своей части». Новый мэр
получал 20 шиллингов в год на приобретение своих роскошных одеяний, и много расходовалось
на «менестрелей» и на их «одежды». В переводе на современный эквивалент эти деньги, конечно,
имели гораздо большую ценность. Так, считалось, что сельский священник, кото-
94
рому все его источники дохода приносили 10 фунтов в год, получает приличный доход.
С середины XIV столетия и в дальнейшем производство и экспорт сукна росли за счет снижения
экспорта сырой шерсти. Другими словами, компания «предприимчивых купцов» развивалась за
счет Королевской торговой компании. Торговля сукном обогащала города, находящиеся внутри
страны, такие, как Колчестер, где его закупали скупщики, и те порты, откуда его отправляли за
границу, в особенности Лондон. Но настоящее производство сукна велось главным образом в
земледельческих округах, и жизнь во многих деревенских местностях сделалась зажиточнее и
разнообразнее, приближаясь отчасти к жизни промышленных центров. Производство
высокосортного сукна для широкого рынка начиная с XIII века перемещалось из городов в
сельские местности. Но все еще далеко было то время, когда технические изобретения XVIII и
последующих веков повернут движение вспять и английские рабочие двинутся обратно в города.
За исключением Лондона, большая часть английских городов в XV столетии не развивалась; их
богатство и число жителей даже падало.
Огромный рост суконной промышленности произошел во второй половине XIV века и
возобновился, после перерыва при Тюдорах, в последние 20 лет XV века. На протяжении большей
части XV века общее производство сукна оставалось почти неизменным — оно увеличивалось в
деревнях и в городах Восточной Англии, в Йоркшире и на западе, но падало в городах более
раннего производства сукна. Но экспорт сырой шерсти Королевской торговой компании падал
еще быстрее, и «даже когда экспорт сукна в XV веке был наибольшим, то все же он был не на-
столько велик, чтобы этим можно было объяснить общее падение торговли сырой шерстью».
Перемещение суконной промышленности в сельские местности вызывало недовольство среди
городских сукно-дельческих ремесленных гильдий, которые пытались задержать развитие
конкурирующей мануфактуры, запрещая купцам своих городов вести дела с суконщиками
деревенских местностей. Но эти ограничительные попытки были случайны и безрезультатны,
потому что по этому вопросу интересы городских купцов были противоположны интересам го-
95
родских ремесленников, а первые оказывали более сильное влияние на политику городских
муниципалитетов.
Поэтому крупные торговцы продолжали все в большем и большем масштабе развивать торговлю
шерстяными тканями на капиталистической основе как в городе, так и в сельской местности. Они
доставляли сырье деревенскому ремесленнику, работавшему на собственном станке. Затем
забирали ткани, передавали их другим рабочим для отделки (отделочных операций) и наконец
доставляли их на рынок.
«По всему Эссексу были расположены деревни, славившиеся своим производством сукна:
Коггесхолл и Брайн-три, Бекинг и Холстэд, Шелфорд и Дедхэм и больше всего — Колчестер,
крупный центр производства и рынок сбыта сукна. Деревни богатели благодаря развитию этой
промышленности, и вряд ли был хотя бы один дом, где не жужжало бы прядильное колесо ручной
прялки, и вряд ли была хоть одна улица, где вы не нашли бы несколько ткацких мастерских,
кухонь, где вдоль стены не стояли бы грубые самодельные станки, за которыми проводил хозяин
свое рабочее время. Вряд ли проходила хотя бы одна неделя, без того чтобы на беспорядочно
разбросанных деревенских улицах не раздавался цокот копыт вьючной лошади, привозящей новые
запасы шерсти для обработки или увозящей куски сырого сукна к суконщикам Колчестера и
окружающих деревень. На протяжении XV столетия Коггесхолл являлся важным центром,
уступавшим только таким большим городам, как Норидж, Колчестер и Седбери; и до сего времени
две его гостиницы называются «Кипа шерсти» и «Руно».
В Коггесхолле жил знаменитый торговец Томас Пей-кок; он выстроил там себе прекрасный,
украшенный деревянной резьбой дом, принадлежащий теперь Национальному тресту. Такие
жилые дома на деревенских улицах и медные доски в приходских церквах свидетельствуют о
возвышении нового класса в деревне, такого же богатого, как и сельское дворянство (джентри), с
которым они вскоре будут заключать брачные союзы и в чей замкнутый круг проникнут благодаря
покупке земельных владений.
Аналогичный процесс происходил и на западе; Дефо наблюдал через два столетия с лишним, что
«многие из знатных фамилий, которые сейчас считаются дворянскими в западных графствах,
выдвинулись и заняли видное положение
в обществе благодаря этой поистине благородной суконной мануфактуре». В XV столетии сырая
шерсть Котсуолда считалась лучшей в Англии и, следовательно, в Европе. Она была основой
процветания этого живописного района, остатки былой прелести которого сохранились до
настоящего времени в виде прекрасных каменных деревенских домов и старых валяльных фабрик
в долине возле быстротекущей реки.
Тип английского купца этого времени делается для нас весьма реальным по описанию жизни и по
письмам Томаса Бетсона. Он был торговцем сукна Королевской торговой компании, часто
посещавшим Кале по торговым делам, но был хорошо знаком и с господскими домами западного
района, принадлежащими сельским дворянам, потому что он скупал у них сырую шерсть для
продажи в Кале. Такие деловые связи закреплялись брачными союзами; сам Бетсон женился на
Кэтрин Райч, родственнице Стоноров, которую они опекали. Он женился после того, как ей
исполнилось 15 лет, и брак оказался счастливым, но обручены они были в течение нескольких лет.
У нас есть письмо Томаса к его Кэтрин, когда той было 12 или 13 лет; он пишет в 1476 году
Кэтрин, жившей у Стоноров в Оксфордшире, из своего торгового предприятия в Кале. Конечно,
для обручившегося с девочкой 12 лет лучший выход — это писать ей письма. Он просит свою
маленькую Кэтрин:
«Кушайте всегда хорошо мясо, чтобы Вы могли расти и поскорее превратиться в женщину... и
приласкайте мою лошадь и попросите ее уступить Вам ее четыре года, чтобы помочь Вам в этом.
А я с удовольствием по возвращении домой отдам ей 4 года своих и 4 лошадиных хлеба в вознаг-
раждение. Передайте, что я ее просил об этом. И да сделает всемогущий Иисус Вас хорошей
женщиной и да пошлет Вам много счастливых и долгих лет, чтобы, к его удовольствию, жить в
здравии и добродетели».
По сравнению с современными законами рабочий день и в поле и в мастерской был весьма
длительным, но люди отдыхали по воскресеньям и по многочисленным праздникам больших
святых. Обычаи требовали исполнения этого хорошего правила, а церковные суды оказывали
полезную услугу, налагая наказания или штраф за работу по воскресным дням и по большим
праздникам. Было еще много и других работ в старой Англии, которая во все века была и
96
4 Зак. 2864
97
«веселой Англией» и вместе с тем «несчастной Англией», хотя виды несчастий и развлечений
менялись из века в век. Веселой стороной деревенской жизни была охота с собаками и с*
соколами, ловля силками и рыбная ловля, проводившиеся со всей пышностью «охот» владельцами
дворцов, господских домов, монастырей и церковных приходов и более скромно —
непривилегированным браконьером из деревенского дома и хижины. Много денег тратилось на
«театральные представления, интерлюдии, майские игры, храмовые праздники, шарады» и много
денег переходило из рук в руки, когда «бились об заклад при стрельбе, при борьбе, при со-
стязаниях в беге, при метании камней или плиток».
Именно в этот период вошли в моду игры в карты, очень похожие на те, которые приняты в
настоящее время: одежды карточных фигур нашего времени до сих пор еще напоминают костюмы
конца XV века. Карты, так же как и шахматы, помогали коротать скучные зимние вечера в
господском доме и чередовались с игрой в кости.
Стрельба в цель поощрялась постановлениями и статутами в ущерб другим соперничающим
видам спортивных развлечений, таким, как «игра в ручной мяч, футбол или хоккей», в целях
сохранения английской военной монополии на стрельбу излука. Она оставалась монополией
Англии, потому что была искусством, которое достигалось нелегко.
Латимер описывает, как в царствование Генриха VII его отец-йомен «учил меня, как приспособить
мое тело для стрельбы из лука. У меня были луки, купленные применительно к моему возрасту и
силе; по мере того как я рос, и луки мои делались все большего размера. Люди никогда не будут
хорошо стрелять, если их этому не научат».
На стрелковых соревнованиях лучшие стрелки, наряженные, как Робин Гуд и Малютка Джон,
возглавляли деревенское шествие к месту стрельбы в цель.
В городах и в более богатых деревнях многие гильдии — а не только одни ремесленные —
помогали организовывать пышные зрелища и развлечения. По всякому возможному поводу — во
время событий национального или местного значения — люди радостно устраивали
торжественные процессии; некоторые из них сохранились как пережитки и до нашего времени,
как, например, появление лорд-мэра и открытие парламента королем. В те времена, до того как
ста-
98
ло легко вкладывать сбережения, много денег тратилось на предметы роскоши. Богатые люди
носили самые роскошные и дорогие одеяния, они выставляли напоказ на буфетах свое богатство,
вложенное в столовое серебро. Гильдии, из которых обычно исключались священники, являлись
отражением роста образованности и инициативы светского населения. Но и они были пропитаны
религиозными идеями так же, как и большая часть всей повседневной жизни и мышления того
времени. Между религией и повседневной жизнью не было такой резкой границы, как в Новое
время. Люди, объединившиеся для благотворительного или полезного дела или даже ради
пиршества, любили придавать религиозную окраску своим делам и призывать благословение
святых на свое общество. Даже если они были антиклерикальны, они не были антирелигиозны.
Наряду с содержанием часовен, школ, богаделен или мостов одним из главных занятий гильдии
являлась постановка мистерий «на высоких помостах». Такие представления были весьма
популярны в XV столетии; они знакомили с различными вариантами библейских рассказов и,
кроме того, со многими легендами в век, когда Библия как книга была известна немногим. Актеры
представлялись так: «Я — Авраам». Или: «Я — Ирод». Они были одеты в современные костюмы
той эпохи, и современные костюмы символизировали тогдашнее положение вещей. Всемогущий
Бог носил бороду и тиару, белую церковную мантию и перчатки. Короли-злодеи носили тюрбан и
клялись Магометом. Жрецы были одеты, как епископы, и заседали «в конвокации». Доктора права
носили круглые шапочки и мантии на меху. Крестьяне и солдаты были в повседневной одежде, а
Мария Магдалина до своего обращения была в самом пышном наряде. Ангелы поднимались на
небеса и спускались оттуда по настоящим лестницам в мрачный портал, называвшийся «пастью
ада», который механически открывался и закрывался. Черные, синие и красные дьяволы
приходили за осужденным, в то время как стук горшков и ведер за сценой означал царящий там
беспорядок. Таков был театр более чем за 100 лет до Шекспира.
Под более непосредственным покровительством церкви находились «церковные эли»,
предшественники религиозных чаепитий и благотворительных базаров. Мужчины и
99
женщины продавали и пили эль в самой церкви или у церковной ограды; доход от продажи
предназначался «на содержание храма» или на какие-нибудь другие «добрые цели». Церковные эли в
XV веке были весьма распространены, хотя ранее на них неодобрительно смотрело более аскетически
настроенное духовенство прежних времен. Средняя часть церкви служила «деревенским залом», где в
большинстве случаев собирались для обсуждения общественных дел.
В церемонии с мальчиком-епископом, весьма странной на современный взгляд, участвовали как
отставшее от жизни ортодоксальное духовенство, так и сторонник реформ декан Колет*. В день св.
Николая-покровителя мальчиков или в день св. Иннокентия в школах или в соборах одного из
мальчиков облачали в одежды епископа; он шел впереди процессии и произносил проповедь, которую,
как предполагалось, должны были с почтением слушать не только его товарищи по школе, но и высшее
духовенство. Иногда завещались регулярные вклады на покрытие этих расходов и на пышность этого
красивого зрелища, во время которого настоятель собора преклонял колена для получения детского
благословения.
\
* Колет Джон (1466-1519) — английский гуманист, друг Эразма Роттердамского и Томаса Мора. — Прим- ред.
100
Глава IV
АНГЛИЯ ТЮДОРОВ. ВВЕДЕНИЕ («Конец Средних веков?»)
Q Необходимость периодизации при изучении истории. Q Вопрос о конце Средних веков. Q Приход к власти
Тюдоров. Q Перемены в первой половине XVI века. О Век Елизаветы.
Для изучения и толкования истории необходимы даты и периоды, потому что все исторические
явления обусловлены временем и вызваны последовательностью событий. Даты поэтому являются
необходимой проверкой всякого исторического утверждения, и они способны оказаться неудобными,
стесняющими путь и ставящими преграды бойким (необоснованным) обобщениям. Приговор дат не
подлежит обжалованию.
Но в противоположность датам «периоды» — не факты, они — ретроспективные концепции, которые
мы составляем относительно прошлых событий, полезные для того, чтобы сосредоточиться на их
толковании, но очень часто сбивающие с пути историческую мысль. Так, например, хотя, несомненно,
полезно говорить о «Средних веках» и о «веке Виктории», но в то же время эти две абстрактные идеи
вводили в заблуждение многих ученых и миллионы читателей газет, полагавших, что в течение
нескольких определенных столетий, называемых «Средними веками», а также в течение нескольких
определенных десятилетий, называемых «веком Виктории», все думали и поступали более или менее
единообразно до того времени, когда наконец Виктория скончалась или миновали «Средние века». Но
в действительности такого единообразия не было. Индивидуальный характер, разносторонность и
стремление к переменам были
101
отличительными чертами англичанина, над которым «главенствовала» Виктория, и конец ее
царствования сильно отличался от его начала. Точно так же средневековое общество может быть
изучено плодотворно только в том случае, если мы будем рассматривать его не как статический
строй, а как непрерывную эволюцию, без каких-либо определенных дат ее начала или конца.
Привычка мыслить о прошлом как о разделенном на отдельные «изолированные» периоды
является самой опасной в истории, потому что «периоды», как указывают сами названия, обычно
устанавливались по чисто политическим соображениям — «век Тюдоров», «век Людовика» и т.д.
Но в экономической и социальной жизни мало внимания обращается на кончины королей или на
смены династий: поглощенная своими повседневными делами, она течет, подобно подземным
водам, только иногда выбиваясь на дневной свет политических событий, хотя она, может быть,
всегда является их непризнанным и подсознательным арбитром.
- Труднее всего представить себе экономическую и социальную жизнь в «периодах» потому, что
всегда старое и новое перекрывают друг друга, сосуществуя бок о бок в одной и той же стране на
протяжении жизни поколений и даже столетий. Различные системы производства — ремесленное,
домашнее и капиталистическое — развивались в Англии как в позднем средневековье, так и в
Новое время. Так же обстояло дело и в сельском хозяйстве: начиная со Средних веков и до XIX
столетия одновременно встречались открытые поля и огороженные участки - англосаксонская
техника и техника Нового времени. И в общественной сфере феодальные и демократические идеи
обладали удивительной способностью к сосуществованию на нашем отличающемся своей
терпимостью острове.
Поэтому, если нас попросят указать время или даже период, когда «Средние века пришли к
концу», какую дату сможем мы указать вполне достоверно? Конечно, не 1485 год — год, когда
началось правление Тюдоров, хотя учителя и экзаменаторы нашли удобным связать конец Сред-
них веков в Англии именно с этим событием. Но в реальном 1485 году, тогда, когда наши
простодушные предки «в изумлении разевали рты и ухмылялись» при известии, что Генрих Тюдор
и его валлийцы низвергли Ричарда III при Босу-
102
орте, они не думали о том, что начинается новая эра. Они предполагали только, что ланкастерцы
опять на время восторжествовали над йоркцами в этих бесконечных войнах двух Роз. Правда,
события двадцати ближайших лет показали, что войны Роз почти (но еще не совсем) окончились
на полях Босуорта. Но окончание войн Роз ни в коем случае нельзя отождествлять с концом
Средних веков, как бы мы ни определяли их.
Победа валлийца Генриха Тюдора не внесла изменений, которые по своему значению можно было
бы ретроспективно сравнивать с победой Вильгельма Нормандского при Гастингсе, потому что в
течение полувека после 1485 года (пока сын Генриха VII не провозгласил себя главой английской
церкви вместо папы и не забрал в свои руки монастырские богатства) английское общество
продолжало жить во многих отношениях так же, как это описано мной в предыдущей главе.
Перемены в сельском хозяйстве совершались все еще очень медленно, лишь немногим быстрее,
чем прежде. Церковь продолжала жить по-старому, хотя она снова сделалась непопулярной и
подвергалась осуждению, подобному антиклерикальным выкрикам в дни Ленгленда, Чосе-ра и
Уиклифа; однако не было никакой уверенности в том, что такая критика будет иметь на этот раз
хотя бы несколько больший результат, чем в прошлые времена. Генрих VII и молодой Генрих VIII
были ревностными приверженцами государственной церкви; они были добросовестны, сжигая
еретиков; они, согласно средневековому обычаю, часто назначали епископов канцлерами
государства; последним и наиболее ярким примером действия этого обычая было назначение на
пост канцлера кардинала Уолси, в деятельности которого проявилась вся колоссальная спесь и
могущество средневековой церкви. Будучи сам орудием папской власти, он значительно расширил
ее контроль над английской церковью. Он унижал светскую знать и дворянство, смешивая их с
грязью -и тем самым способствуя подготовке антиклерикальной революции, которая последовала
за его падением. Он держал около тысячи человек придворных, и во время торжественных
процессий перед ним шли его телохранители с серебряными шестами и алебардами. Помимо
других многочисленных источников богатства, он извлекал доходы как архиепископ Йоркский,
епископ Даремский
103
и как настоятель Сент-Олбанского монастыря, хотя и не обременял себя обязанностями,
связанными с занятием этих постов. Биограф Уолси и Генриха VIII считает, что кардинал был
почти так же богат, как король. Для своего внебрачного сына он получил четыре архидиаконские
епархии, одно деканство, пять пребенд и два прихода; ему не удалась лишь попытка получить для
этого наследника сказочно богатую Даремскую епархию. Насколько Уолси был спесив,
расточителен и жаден, настолько же он был щедр, основывая школы и колледжи с беспримерной
для того времени роскошью. Он фактически был представителем высшей космополитической
иерархии Европы, перед которой веками склонялись люди, но перед которой никогда не захотела
склониться Англия. Однако в должности канцлера он служил королю с гораздо большей
преданностью, чем церкви и ее интересам. При всем этом Уолси — одна из крупнейших и
наиболее характерных фигур из всех «средневековых» деятелей английской истории; наибольшей
силы его власть достигла более сорока лет спустя после победы на Босуортском поле.
Другой стороной общественной жизни в этой спокойной половине XVI века — до разразившейся
бури — являлось возрождение классического просвещения и толкование Библии Гросином и
Линакром, Колетом и Мором — английскими друзьями Эразма. Их деятельность больше, чем вся
спесь Уолси, подготовляла будущее, но это мало изменяло настоящее. Ни один из этих друзей
Эразма не думал, что их исследования классиков и греческого Евангелия разрушат
«средневековую» церковь, которую они надеялись реформировать и сделать более либеральной.
Более радикальным было намерение Уильяма Тиндаля, когда он, живя в нищете, под страхом
наказания переводил Библию в сильных и прекрасных словах; и эти слова произносились
миллионами людей более поздних поколений и толковались сотнями различных течений,
разрушающих прошлое.
В области светской жизни Генрих VII восстановил в стране порядок и упразднил вооруженные
свиты высшей знати. Это явилось важной социальной реформой, но еще не было «концом
Средних веков»; скорее это было запоздалое осуществление чаяний средневековых англичан. При
Генрихе VII и при Уолси одному средневековому институту — парла-
104
менту — действительно угрожала большая опасность погибнуть из-за несозыва. Но в Англии
события развивались не так, как во Франции и в Испании; средневековому парламенту было
суждено при Генрихе VIII возродиться и окрепнуть для осуществления задач Нового времени.
Другой крупный средневековый институт — английское обычное право — точно так же пережил
период Тюдоров, чтобы сделаться основой английской жизни и свободы Нового времени.
Хотя в начале XVI столетия английская торговля снова переживала подъем после периода
относительного застоя, она в основном все еще шла по старым средневековым путям — по
побережью Северной Европы; правда, она пробила себе и новый путь - в страны Средиземного
моря - для сбыта сукна. Несмотря на путешествия Кабота (в царствование Генриха VII) от
Бристоля до Ньюфаундленда, англичане до восшествия на престол Елизаветы еще мало интере-
совались Атлантическим океаном. До начала царствования ее сестры Марии англичане все еще
оставались народом франкофобским, а не испанофобским, потому что тогда еще не начались
раздоры, порожденные деятельностью инквизиции и борьбой за владения в Новом Свете.
И действительно, бесполезно искать одну дату или даже какой-нибудь один период, когда
«кончились» в Англии Средние века. Все, что можно сказать, так это то, что в XIII столетии и
идея, и общество в Англии были средневековыми, а в XIX веке они уже не были такими. Но даже
и сейчас мы сохраняем средневековые учреждения: монархию, сословие пэров, членов нижней
палаты, заседающих в парламенте, обычное английское право, суды, толкующие применение
закона, иерархию господствующей церкви, систему церковных приходов, университеты,
«общественные школы» и закрытые средние школы. И если только мы не сделаемся тоталитарным
государством и не откажемся от нашей английской самобытности, то в нашем образе мышления
всегда будет нечто средневековое, — в особенности в нашем представлении, что народ и
корпорации имеют права и свободы, которые государство в какой-то степени должно уважать,
несмотря на юридическую всеобъемлемость прав парламента. Консерватизм и либерализм в самом
широком смысле — оба средневекового происхождения, так же как и тред-юнионы. Люди,
закладывавшие основы на-
105
I
I
ших гражданских свобод в XVI веке, ссылались на средневековые прецеденты, возражая против
новшеств «модернизирующей» монархии Стюартов. Действительно, узор, вытканный историей,
очень сложен. Ни одна простая схема не объяснит его беспредельной сложности.
Куда же в таком случае должны мы отнести конец средневекового общества и средневековой
экономики — к XIV, XVI или к XVIII столетию? Возможно, это не имеет большого значения.
Весьма вероятно, что в недалеком будущем старый взгляд на периодизацию прошлого будет
сменен новым. Благодаря развитию механизации жизнь человека изменилась за последние сто лет
больше, чем за предшествующее тысячелетие. Поэтому вполне вероятно, что действительное
«начало Нового времени», если Новое время должно охватить и нашу эпоху, будет отнесено
скорее к периоду развития промышленного переворота, чем к эпохе Возрождения и Реформации.
И даже в области мышления и религии влияние науки и Дарвина может оказаться таким же
знаменательным, как и влияние Эразма и Лютера.
Конечно, когда люди относят конец Средних веков к XVI веку, они думают главным образом о
Возрождении и Реформации*. Действительно, можно утверждать, что в области мышления и
религии, церковной власти и привилегий со средневековым состоянием было покончено в тюдо-
ровской Англии. Но и это, однако, не совсем правильно и требует некоторых оговорок для страны,
которой правила Елизавета. Обращение в протестантизм и секуляризация в Англии закончились
лишь после пуританского мятежа и революции вигов-тори, если вообще их можно считать полно-
стью законченными. Церковь Англии как своей организацией, так и своими привилегиями, своими
обрядами, своими воззрениями всегда оставалась частично «средневековой».
Система Елизаветы — высшее завершение торжества Тюдоров — была в такой же степени
торжеством Возрожде-
* При этом выдвигают также и другое соображение, якобы оправдывающее такую периодизацию: «образование
национальных монархий». Но Англия в отличие от Франции и Испании была «национальной монархией» уже в
дни Креси и Азенкура. Несомненно, присвоение Генрихом VIII верховной власти над церковью подняло
национальное сознание еще выше. - Прим. авт.
ния, как и торжеством Реформации. Оба последние слились воедино, и отчасти по этой причине
Англия Шекспира об- • ладала очарованием, легким весельем и свободным устремлением мысли и
духа, которых нельзя было найти нигде в суровой иезуитско-кальвинистической Европе того
времени. И в эти же времена, сулившие счастье, старая английская песня о море стала новой
песней об океане. Елизаветинские авантюристы - Дрейк, Фробишер, Хокинс, Рэли и другие —
совершали дальние плавания по всем морям и океанам, открывая «далекие острова» и раскрывая
перед своими соотечественниками в Англии новые области надежд и мечтаний. Они
действительно совершали преступления, но не сознавали, что творят преступные дела, и не
понимали, какие ужасающие последствия это вызовет в отдаленном будущем. Музыка
елизаветинского мадригала и лирическая поэзия, с которой она сочеталась, отражали разумную
жизнерадостность народа, освобожденного от средневековья и еще не угнетенного пуританскими
сложностями и страхами; народа, наслаждающегося природой и красотами страны, в лоне
которых он имел счастье жить; народа, идущего вперед к здоровому процветанию сельского
хозяйства и торговли и еще не придавленного тяжелым бременем промышленного материализма.
Все это, прежде чем оно кануло в прошлое, нашло свое совершенное выражение в пьесах
Шекспира. В них мы видим, какой огромный шаг за прежние узкие рамки был сделан в области
мыслей и чувств. По крайней мере «Гамлет» уже современен. Мы можем сказать также, что
английская мысль и воображение перестали быть средневековыми: в каждом приходе служили
церковную службу на английском языке, и Библия свободно изучалась в домах богачей и бедняков
также на английском языке. Но общество, политика и экономика все еще были гораздо ближе к
XIV веку, чем к XX, и автору «Ричарда II» и «Генриха IV» было легко понять и изобразить этот
еще не очень далекий от него мир.
Если принять во внимание все стороны жизни, то, может быть, мы согласимся с историком,
изучавшим период царствования Генриха VIII, что «из всех заблуждений, разрушающих ткань
исторического познания, наихудшим является установление глубокой пропасти между
средневековой и новой историей».
106
107
Но до этого краткого золотого века, совпадающего с жизнью Шекспира (1564—1616), Англия
Тюдоров пережила длительный болезненный период. Правда, она не пострадала от «религиозных
войн», которые опустошили Францию, потому что в Англии монархия была сильнее, а религиоз-
ный фанатизм слабее. Но Реформация Тюдоров прошла не без бедствий и насилий. И волнения,
имевшие место вследствие быстрой смены церковной политики при Генрихе VIII, Эдуарде VI и
Марии, совпали с тяжелым экономическим кризисом в торговле и в сельском хозяйстве,
вызванным главным образом ростом цен. Этот рост мы должны объяснить отчасти мировой
конъюнктурой, отчасти бесцельным понижением Генрихом VIII достоинства металлических денег
(«порча денег»). Данный вопрос, как и целый ряд других, будет рассмотрен нами в следующих
главах.
Глава V
АНГЛИЯ В ПЕРИОД АНТИКЛЕРИКАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
О Джон Леленд - первый исследователь старины. Q Реформация. Q Закрытие монастырей и продажа
монастырских земель. Q Последствия этого. Q Огораживания. О Рост цен. Q Военное дело, армия и флот. Q
Быт. Q Охота. Q Развлечения двора. О Торговля. О Внутреннее сообщение.
Появление первого английского исследователя старины Джона Леленда можно при желании
принять за указание, что Средние века действительно окончились и сделались предметом
ретроспективного изучения. Примерно в течение десяти лет (1534—1543) Леленд объехал вдоль и
поперек королевство Генриха VIII, усердно выискивая и наблюдая все заслуживающее внимания
— как новое, так и старое. Он подмечал многое, что находилось в расцвете, но в то же время с
любовью обращал свой взор в прошлое, внимательно изучая его.
Он видел снесенными до основания много «величественных башен»; особенно часто встречались
ему на пути три вида руин: полуразрушенные замки, обваливающиеся городские стены, сносимые
монастырские здания; он видел громил, начинающих свою работу с разрушения крыш аббатств.
Правда, Леленд видел также много замков, которые, как жилые помещения, были позднее
приспособлены к образу жизни новых времен; впереди у них были еще долгие годы роскошного
существования, но многие из них после войны двух Роз были заброшены вследствие стремления
Генриха VII к бережливости. Одновременно частные владельцы часто браковали замки-крепости
своих предков как
109
непригодные ни для того, чтобы противостоять пушкам, установленным на соседней
возвышенности, ни для того, чтобы служить для знати и дворян жилищем с новейшими
удобствами. Леленд поэтому относительно многих феодальных крепостей сообщает, что они «шли
к разрушению»; с некоторых были сняты крыши, а стены их служили своего рода «каменоломней»
для соседней деревни или для вновь возводимого господского дома; их ветхие остатки служили