тана в 1925 г., когда обоих противников не было в живых. В начале своего творческого
пути Ахматова входила в Цех поэтов (1912 — 1915) и в вышедшую из его состава
поэтическую группу акмеистов. Но во втором цехе, возрожденном Гумилевым в 1919
г., она, после расхождения со своим мужем, уже не участвовала. В новом цехе
значительно больше, чем в старом, господствовали принципы эстетического
формализма, эпигонской «неоклассической» поэтической техники, поддерживаемые
формалистической критикой собственного мастерства на собраниях цеха и в рецензиях.
В цехе появились новые поэты, в большинстве — ученики и подголоски своего
учителя. Поэзия Ахматовой, классическая по своей природе и по своим традициям,
была чужда внешней классицистической стилизации. Классицизм был для нее, по
меткому выражению женевского профессора Окутюрье, в той же мере этической
категорией, как и эстетической, связанной с внутренним строем души (в особенности, в
«Белой стае»).
Против эстетического формализма «цеха акмеистов» (как исторически не совсем
точно выражается Блок) направлена его последняя статья, являющаяся в известном
смысле поэтическим завещанием. В гневной и иронической форме поэт вступается за
права истинной поэзии, которая никогда не была в России «искусством для искусства»,
но была тесно связана со всем «единым мощным потоком» русской национальной
культуры, с «философией, религией, общественностью, даже — политикой». Но,
отвергая плоский формализм в теории и практике глубоко враждебного ему
поэтического направления, Блок отказывается причислить к нему Ахматову, о которой
говорит с прежней теплой симпатией. «Настоящим исключением среди них, — пишет
он, — была Анна Ахматова; не знаю, считала ли она сама себя „акмеисткой”; во всяком
случае, „расцвета физических и духовных сил” в ее усталой, болезненной, женской и
самоуглубленной манере положительно нельзя было найти».
Последняя мысль была выдвинута Блоком в полемических целях: литературные
вожди акмеизма ратовали в своих теоретических выступлениях за «мужественно-
твердый и ясный взгляд на жизнь», который они называли «адамизмом». Ахматова,
вероятно, признала бы определение своей поэзии как «усталой», «болезненной» и
«женской», по меньшей мере, односторонним, в особенности учитывая все направление
ее развития с конца 30-х годов. Из ранних отзывов о своих стихах она в особенности
ценила статью Н. В. Недоброво, который назвал ее «сильной» и в стихах ее угадал
«лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем
слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную».
20
В «Поэме без героя», в царскосельской идиллии, посвященной памяти Н. В.
Недоброво, эта мысль запечатлена в таких словах:
333