Глава
вторая
41
Заметьте, что оба певца выражают какое-то отношение к письмен-
ности.
Макич считает, что только человек, который
умеет
писать,
может воспроизвести песню немедленно, а Зогич гордится тем, что, хотя
писать не
умеет,
может воспроизвести песню через час после того, как
услышит. Иными словами, один говорит, что грамотный человек
превосходит его, а
другой
— что он ничем не
уступает
грамотному.
В этом отражается почтение неграмотного к грамотным, но сами их
утверждения не вполне достоверны. Их восхищение неоправданно, так
как
они приписывают грамотному человеку способности, которыми он
в
действительности не обладает, но которые есть у них самих.
Оба певца подчеркивают, что они могли бы спеть песню точно так,
как
услышали, а Зогич
даже
хвастает,
что он так же спел бы ее и через
двадцать лет. Макич указывает, что изменять и дополнять песню
нехорошо, подразумевая тем самым, что на самом
деле
певцы и до-
полняют, и исправляют песни; Зогич же прямо
утверждает,
что два
певца не
могут
спеть одну и ту же песню одинаково. Как же разобраться
в
этих противоречиях?
Зогич узнал песню, о которой идет речь, от Макича; обе версии этой
песни
напечатаны в первом томе собрания Пэрри (№
24—25
и 29). Зогич
не
выучил ее слово в слово и строка в строку, и все же ясно видно, что
обе песни — это версии одного и того же повествования. Они, однако,
не
настолько похожи, чтобы считать их совершенно одинаковыми.
Значит
ли это, что Зогич говорил нам неправду? Нет, потому что он
передавал это повествование так, что оно, в его понимании, было
«таким же», как песня Макича. Для него «слово в слово и стих в
стих»
значит лишь «точно так же, как», но сказанное более сильно. Как я уже
говорил, певцы не знают, что такое слова и строки. Здесь важен не сам
факт
точной или неточной передачи, а постоянное подчеркивание
певцом своей роли в традиции. Чтобы разобраться в недоразумениях
относительно устного стиля, мы обращаемся не к творческой стороне
деятельности сказителя, а к его роли хранителя традиции и защитника
исторической правды того, что он поет; поскольку, если певец изменит
суть
услышанного, он фальсифицирует истину. В данном
случае
он вы-
ступает не как художник, а как историк, хотя в представлении сказителя
«историк» — это хранитель предания.
При
том, что версии одной и той же песни у Макича и Зогича
различаются весьма существенно, версия Зогича сама по себе очень
мало изменилась с годами. Мне удалось записать от него эту песню
семнадцать лет спустя, и она оказалась чрезвычайно близкой, хотя и не
дословно, к более раннему исполнению. В ней
даже
по-прежнему
содержится сюжетное противоречие, которого нет в версии Макича.
Но
когда Зогич не старается доказать, что свято хранит традицию, и,
таким
образом, может свободно говорить о сказительском искусстве как
таковом, иными словами, когда он говорит об искусстве
других
сказителей, —
тогда
он более объективен. Тогда он признает, что два