Бартелеми Д. Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века

Подождите немного. Документ загружается.

468 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Ггрмании до Франции XII f,

Природа в той же мере одарила его способностями рыцаря, как ;

ду — девичьей прелестью.

Надо было направить его талант, дисциплинировать порывы, вдол-

бить ему азы правил поведения. Что вы будете делать в бою с ры-

царем, — спрашивает Горнеманс, — если ваше копье сломалось? —

«Брошусь на него с кулаками, ничего более. — Нет, друг мой, только

не так! — Что же мне делать? — Пойдете на него с мечом и будете

фехтовать»

1254

Надо было также немного обтесать этого одаренного «отрока». На

следующее утро Горнеманс не предлагает ему омыться — несомнен-

но, потому, что в его замке нет придворной роскоши, но заставляет

его (не без труда) отказаться от плебейской одежды, которую дала

мать (грубые башмаки, кое-как скроенная туника из оленьей шкуры)

, и надеть рубашку и штаны из тонкого льняного полотна, шоссы,

окрашенные в красный цвет (bresil), а поверх всего этого облачиться

в шелковую фиолетовую (inde) тунику, сотканную в Индии

1255

. Так

добрым утром начинается посвящение в рыцари, достойное этого

названия. Персеваль «одевается, более не медля, и бросает одежды,

данные матерью. Тогда достойный муж нагибается и прикрепляет ему

правую шпору. Ибо таков был обычай — тот, кто создает рыцаря,

должен прикрепить ему шпору»

1256

. Это показывает, что в те годы,

1180-е, обычай был гибким, коль скоро на один из жестов пришлось

обращать особое внимание

1257

. Но такое надевание шпор регулярно

упоминается в рассказах о посвящениях, вообще-то непохоже, что-

бы этот ритуал был менее важным, чем вручение меча или удар по

шее, — и, кстати, в текстах XIII в., где упоминается лишение ры-

царского достоинства

1258

, рыцарю в этом ритуале обрубают шпоры.

Здесь в отсутствие других рыцарей, которые могли бы ассистировать

главному посвятителю, активную роль играют свидетели: «Несколько

других отроков и все, кто мог к нему приблизиться, приняли участие

в его вооружении». И вот главный жест: «Тогда достойный муж взял

меч, препоясал им оного и даровал поцелуй». Значит, поцелуй, а не

удар. «И сказал, что жалует ему вместе с мечом принадлежность

к самому высшему сословию, какое создал и возглавил Бог. Это со-

словие рыцарства, и оно не допускает низости»

1259

Мне кажется, здесь впервые рыцарское достоинство дается в фор-

ме христианского рукоположения. Во всяком случае существование

рыцарей входит в планы божественного Провидения. И стань рыцар-

ство действительно «высшим сословием», оно бы могло затмить свя-

щенство и монашеские ордены... Разве оно вскоре не начнет искать

7. Вымыслы XII века

469

себе истоки совсем близко к Христу, через посредство Иосифа Ари-

мафейского и его Грааля, рискуя посягнуть на прерогативы Церкви

и спародировать Евангелие?

Однако у Кретьена де Труа до этого еще не доходит. Рукоположе-

ние осуществляет не священник, это всё, что можно сказать, — но

такое было бы неслыханным. Тем не менее, разве не Бог сотворил

всё? Скоро мы увидим, что Он, например, «создал друг для друга»

Персеваля и Бланшефлёр: он во всем прекрасен, она во всем пре-

красна

1260

. Заключая соглашение о druerie, то есть о куртуазной любви

наилучшего вида, они точно так же осуществят замысел Бога, как

и Персеваль, блистающий в рядах рыцарства.

Передавая меч, Горнеманс предначертал ему линию поведения,

даже возложил на него некое подобие миссии, отзвуки которой есть

в идеалах графа Филиппа и в материнских наставлениях, а покаян-

ные поучения отшельника позже окрасят эту миссию в цвета мило-

сердия. Здесь можно увидеть явственный контраст с посвящением

Фромондена в «Гарене Лотарингском», когда то и дело звучали при-

зывы к феодальной суровости

1261

У высшего сословия, прославляемого Горнемансом, более аль-

труистичная мораль, оно чуть менее приземлено. Оно не допускает

убийства побежденного рыцаря, если тот просит пощады, признавая

свое поражение. Оно также не велит говорить слишком много: вроде

бы мудрое правило, поскольку Генрих Боклерк высоко оценил сдер-

жанность молодого Жоффруа Плантагенета

1262

, — но, увы, скоро эта

заповедь произведет негативный эффект, замкнув уста Персеваля при

виде процессии Копья и Грааля в замке короля-рыбака

1263

. «И уверяю

вас, — продолжал наставник, — если вы увидите мужчину или

женщину, будь то дама или девица, оказавшихся в беспомощном со-

стоянии ["лишенных совета"], — вы поступите хорошо, оказав им

помощь, если это в ваших силах»

1264

. Далее он повторяет предписа-

ние ходить в церковь, молиться Богу за свою душу и тело. Наконец,

поскольку Персеваль восклицает, что именно это говорила ему мать,

добрый Горнеманс присовокупляет требование больше не ссылаться

на ее советы. Разве он отныне не мужчина среди мужчин? Его при-

надлежность к рыцарству показывает, что в нем нет ни детскости,

ни изнеженности. Он должен обещать, что будет придерживаться

максим вальвассора, прикрепившего ему шпору

1265

Следует ли в дальнейшем этим правилам свежепосвященный

Персеваль? В замке Борепер и перед замком — довольно неплохо.

Он восприимчив к красоте девицы-наследницы, влюбляется в нее

486 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

так сильно, что всю ночь они целуются. А утром он облачается

в доспехи, чтобы сразиться в поединке с захватчиками ее земли —

сенешалем Агенгероном, а потом с его сеньором Кламадьё Остров-

ным. Второй рассчитывал на безрассудство Персеваля, молодого

посвященного, чтобы заставить его ошибиться и воспользоваться

этим. Но просчитался. И когда оба побежденных рыцаря просят по-

щады, Персеваль их щадит. В сердце у него столько рыцарства, что

он проявляет настоящее милосердие, то есть соглашается не пере-

давать их обиженной девице или еще какому-то смертельному их

врагу, который бы плохо обошелся с ними, а предпочитает отослать

к Артурову двору: они станут его пленниками под честное слово, как

Идер, побежденный Эреком. «Я бы не желал слишком многого, —

говорит Персеваль, — если бы не помиловал его, как только взял

над ним верх»

1266

. После этого он направляет туда самого Гордеца

Ланд, а потом шесть десятков других

1267

. Так он начинает заново по-

полнять двор короля Артура, двор, которому они сделают честь, найдя

там себе защиту и престиж. Но подробностей этих подвигов мы не

знаем: путь героя — прежде всего нравственное и духовное развитие.

К несчастью, за те пять лет, когда он ищет самых суровых испыта-

ний, он забывает одновременно о своей подруге (как рыцарь со львом)

и о Боге. Так что в замке короля-рыбака, когда нужно было задать

верный вопрос, его уста сомкнуло бремя грехов, а не только нелепая,

неуместная верность доброму мирскому совету Горнеманса.

Чтобы Персеваль мог говорить языком религиозных обетов,

Кретьен де Труа сделал его наименее активным, самым созерцатель-

ным из своих героев. Это человек, которому три капли крови гуся,

раненного соколом, на снегу вдруг напоминают о губах и щеках

очаровательной подруги — и он упорно продолжает любить ее изда-

ли. Это рыцарь, который терзается чувством вины, мучится угрызе-

ниями совести ОТТОГО, что стал причиной смерти матери, и который

однажды в Страстную пятницу переживает обращение — при виде

процессии знатных кающихся, рыцарей и дам, которые указывают

ему дорогу к отшельнику

1268

. Однако великий ли он грешник — этот

рыцарь, захваченный, как и многие другие, вихрем поединков? Жи-

рар Руссильонский пришел к покаянию, проиграв из-за чрезмерной

жестокости войну и не имея иного выхода. Тристан у Беруля, между

1164 и 1166 гг., вовсю предавался любовным утехам с королевой

Изольдой в лесу, прежде чем прислушаться к спасительным сове-

там отшельника Огрина и вернуть ее королю Марку. Персеваль же

не настолько трансгрессивен, не настолько неистов, его действия не

7. Вымыслы XII века

487

столь пагубны! Но это неважно, он должен засвидетельствовать по-

чтение отшельнику, который оказывается его дядей — ведь в этих

романах, написанных для знатных семейств, из их круга не выйти. Он

получает отпущение грехов и в целях покаяния должен следовать

более христианским правилам рыцарского поведения, чем внушали

ему мать и посвятитель. От него требуется набожное выполнение об-

рядов, прежде всего ежедневное посещение мессы, чтобы заслужить

рай. Однако он не становится штатным защитником церквей, как

advocati тысячного года, потому что эта миссия уже причитается од-

ним князьям. Он не становится ни крестоносцем, ни тамплиером. Ему

надо будет только вставать при появлении священников, а значит,

горделивые слова Горнеманса о рыцарстве как «высшем сословии»

можно забыть. Тем не менее из уст отшельника он вновь слышит на-

ставление помогать всем девицам, которые попросят об этом, равно

как всякой даме-вдове или сироте. «Это будет милостыня, вполне

достаточная»

1269

: об утрате его юношеской невинности речи нет. Та-

ким образом, куртуазность оборачивается милосердием, но только

в отношении знати, как и щедрость графа Филиппа.

Если Персеваль защитил Бланшефлёр, то, правду сказать, до этого

получил от нее нежные поцелуи, и если бы Кретьен завершил роман,

то, может быть, женил бы его на ней после покаяния. Но произошло

это или нет, мы не узнаем, а что касается миссии защищать слабых

женщин, отныне ее выполняет, скорее, Говен. Например, он берет

в плен грубияна по имени Греоррас, который силой захватил девицу,

чтобы развлекаться с ней, и принуждает его «целый месяц есть вме-

сте с собаками, связав руки за спиной». Кто-то хочет отомстить за

Греорраса и ввязаться в схватку? Говен отвечает: «Ты ведь хорошо

знаешь, что на землях короля Артура девицы находятся под покрови-

тельством. Король обеспечил им мир, защищает их, обороняет, и не

думаю, что ты должен меня ненавидеть за этот поступок, причинять

мне вред, ведь я поступаю по справедливости»

1270

Но этот эпизод укладывается всего в несколько строк, поскольку

задача автора состоит не в том, чтобы долго занимать благородную

публику опороченными девицами и связанными рыцарями. Мессир

Говен, как мы видели, переживал более изысканные приключения

и получал свою долю ласк и благодарностей — оставаясь защитни-

ком «из лучших побуждений», как сказали бы мы.

И, наконец, это он завершает роман в том виде, в каком текст

дошел до нас, — на собрании двора Артура на Пятидесятницу. Его

возвращение вновь разжигает огонь рыцарственности. Королева

486 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

не живут лишь собственной жизнью, уже потому, что обладают

недостатками?

Двух этих французских авторов не вредно читать одновременно

и сравнивать, пусть даже их произведения и дарования совершенно

несопоставимы.

В ПОИСКАХ ГРААЛЯ

Итак, как ни направляй к Богу юношей вроде Персеваля или

Говена, между их верой и той христианской моралью, какую про-

поведовали во французских диоцезах в конце XII в., существовало

определенное расхождение. Ничто не показывает этого лучше, чем

тот странный поиск Грааля, в который начал их посылать Кретьен

де Труа и идею которого его французские продолжатели или немец-

кий соперник разовьют дальше в разных причудливых формах. Мы

боимся заблудиться там вместе с этими авторами, если станем про-

должать в том же духе, — а еще больше опасаемся недооценить их

смысловое и поэтическое богатство, выявленное позднейшими талант-

ливыми толкователями

1292

. Ведь именно гений Кретьена де Труа за-

менил реальные поиски «рыцарства», то есть подвигов, литературными

поисками смысла, и после этого его произведение, бесспорно, вышло

за пределы исторического контекста. Но невозможно не упомянуть

мимоходом некоторые толкования, которые давали Граалю реальные

рыцари и мечтатели XII в., прежде чем перейти к совсем другим пла-

нам, какие строились в отношении рыцарей, особенно в Англии.

Грааль появляется сначала как название «повести», сюжет которой

Кретьену де Труа якобы дал Филипп Фландрский

1293

. Читатель сразу

задается вопросом, что означает это название. В общем, словом graal

называется обыкновенное блюдо, миска; слово это довольно редкое,

без особого блеска. Какое отношение оно имеет к рыцарству?

Лишь в первой трети этого произведения, оставшегося незакон-

ченным, Персеваль живет во дворце Короля-рыбака, получает велико-

лепный меч и видит, как мимо него туда и обратно через большой зал,

когда он там пирует, проходит странная процессия. Во главе ее вы-

ступает молодой человек («отрок», еще не посвященный в рыцари),

несущий кровоточащее копье. За ним — очень красивая девица,

держащая обеими руками «грааль», украшенный драгоценными кам-

нями, которые сверкают ярким блеском. Замыкает процессию другая

девица, с серебряным блюдом

1294

. К сожалению, Персеваль не задает

в связи с этим никакого вопроса.

7. Вымыслы XII века

487

Одного этого вопроса хватило бы, чтобы исцелить недуг старого

короля, страдающего в своем замке, а также недуг королевства Логр.

Он спас бы артуровский мир — и роман бы закончился!

1295

Тем не

менее дальше открывается еще несколько граней тайны: облатка, со-

держащаяся в граале, поддерживает жизнь больного короля.

Но Кретьен де Труа, заставив своего Персеваля обратиться в хри-

стианство и выслушать отшельника, не посылает его на поиски

Грааля. По крайней мере не следует туда за ним. Напротив, он за-

ранее сообщает, что «повесть» теперь станет рассказывать о Говене,

а Персеваля мы увидим нескоро. Но поскольку произведение не

было завершено, от автора мы о Персевале больше ничего не узнаем.

Можно лишь прочесть, что Говен, попав в затруднительное положе-

ние, якобы дал обет отправиться на поиски «копья, острие которого

плачет кровавыми слезами, совершенно чистыми»

1296

, — это немного

напоминает давний обычай, когда феодалы уходили в паломниче-

ство, чтобы пресечь конфликты. Что не мешает Говену пережить

еще несколько приключений в куртуазном духе, достойных пера

и аудитории Кретьена де Труа, в то время как Персеваль как будто

исчезает из виду...

Стремление к познанию словно бы сковывает последнего. Или это

самого автора привел в затруднение замысел? Действительно, здесь

множество религиозных аллюзий. Кровь, текущая с копья, явственно

напоминает кровь Христа, которому копье Лонгина, согласно одному

апокрифическому евангелию, пронзило бок. А Грааль, бесспорно,

связан с евхаристией, притом что в то время таинству причастия при-

давали чрезвычайно большое значение наряду с покаянием. Но эта

облатка — все-таки не тело Христово. Кстати, и священника в зале

нет. А почему религиозные таинства автор помещает в таинственные

замки, вместо того чтобы отправить рыцарей в церкви, на настоящие

мессы, смысл которых им бы объяснили в проповеди, громко и внят-

но, ив то же время вручили бы их мечи с наставлением приветство-

вать всех священников?

Очень ли добрым христианином был Кретьен де Труа? Еще чуть-

чуть, и пришлось бы сказать: в этой книге загадок он обратил христи-

анскую религию в игру, наравне с поединками и придворной жизнью.

Еще шаг, и истинное христианское милосердие (поставленное в «По-

вести» на видное место), выразилось бы в том, чтобы обеспечить всем

французам белый хлеб, кусок гуся и пирога, а не в том, чтобы отправ-

ляться на поиски таинственного копья, этой эмблемы класса рыцарей,

вдруг оказавшейся в самом сердце выдуманного христианства.

486

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

спешно велит греть чаны для омовения пятисот «отроков» в горячей

воде. Их ждут новые одежды, сукна, затканные золотом, горностаевые

меха. «В церкви сразу после заутрени [глубокой ночью] мужи бодр-

ствовали стоя, не преклоняя колен. Утром мессир Говен собствен-

норучно прикрепил каждому правую шпору и препоясал их мечами,

а потом нанес удары по шее. После этого он оказался в обществе

самое меньшее пятисот новых рыцарей»

1271

и, конечно, произнес перед

ними ту же речь, что и Горнеманс перед Персевалем, возложив на

них миссию защиты женщин — по заветам отшельника, которые

сам превосходно исполнял.

Не отражает ли этот роман новые старания христианизовать ры-

царство, характерные для рубежа XII-XIII вв.?

Как раз между 1196 и 1204 гг. Ламберт Ардрский с удовольствием

передавал (или придумывал) христианскую окраску в посвящениях

своих сеньоров. В 1170 г. отец, Балдуин Гинский, добился, чтобы его

посвятил архиепископ Кентерберийский Томас Бекет, именитый заез-

жий гость. «Архиепископ препоясал его мечом в знак его рыцарства,

далее приладил шпоры к ногам своего рыцаря и нанес ему оплеу-

ху, ударив по шее»

1272

. Этот ритуальный удар (la colee), ни в коей

мере не «германский», произошел, вероятнее всего, от епископской

литургии, как и обряд конфирмации. Разве Пятидесятница не была

подходящим временем для совершения этого таинства, равно как

и многочисленных посвящений? Действительно, в 1181 г. Арнульф

Гинский, сын, получил в то самое воскресенье рыцарское достоин-

ство и оплеуху, но на сей раз от руки отца. Балдуин отвесил ему

«рыцарскую оплеуху, из тех, на какие не отвечают», и «приуготовил

его для принятия рыцарских клятв как совершенного мужа»

1273

А ведь как навыки, так и мораль молодого Арнульфа сформирова-

лись при дворе того самого Филиппа Фландрского, который заказал

Кретьену де Труа «Повесть о Граале». И не он ли, Арнульф, через

несколько лет отправился на поиски похищенной знатной дамы —

графини Булонской?

1274

Правда, мы знаем, что он имел на нее виды

и что сама она была кокеткой, а не жертвой. Впрочем, и Арнульф был

молодым повесой, для которого посещение церквей и верное следова-

ние советам священников, конечно, стояли не на первом месте...

В Персевале Кретьена де Труа есть нечто от святого Геральда

Орильякского, потому что он принимает на себя миссию защиты

слабых — и выполняет ее, хоть и не отказывая в милосердии ры-

царям, угнетающих слабых. Но миссия святого Геральда явно была

попыткой дать ответ на самый тяжелый социальный вопрос его вре-

7. Вымыслы XII века

487

мени — вопрос ущерба, который крестьянам наносила феодальная

война, в сочетании с такой реальной проблемой, как воздействие

этой войны на владения монастырей. Можно ли сказать, что теперь

на повестку дня встала защита дам, оказавшихся в опасности? Нет,

похитить себя позволяли лишь дамы, которые желали этого, и всех

их защищали, надзирая за ними, их семейства, сеньоры, вассалы

и стоящие над всеми ними князья. Можно ли было в реальности

требовать от рыцарей, чтобы в ходе посвящений они обязывались

подменять Генриха Плантагенета и Филиппа Августа, можно ли было

с лучшими намерениями отбирать у них сирот-наследниц, которых

они «охраняли», прикарманивая доходы с их земель, а потом жени-

лись на них в собственных политических интересах? Где в период

между двумя великими вселенскими соборами, Третьим Латеранским

(1179) и Четвертым Латеранским (1215), найти декрет, в котором

Церковь повелела бы защищать благородных девиц? Она стремилась

пресекать только наемничество, ересь, менее активно — ростовщи-

чество, турниры или «кровнородственные» браки и даже ради этого

не планировала объединять рыцарей в христианское братство. Ведь

направлять деятельность последних и контролировать их действия

теперь более, чем когда-либо, полагалось королям и князьям.

Итак, миссия, какую на Персеваля возложил отшельник и какую

выполнял прежде всего Говен, — химерическая. Или, скорее, отве-

чает требованиям, применимым к роману, где должны были описы-

ваться изящные похождения. Было хорошим тоном, чтобы в романах

рыцари всегда сражались за женщин, пусть даже куртуазная любовь

постепенно сменяется бескорыстным милосердием. Так вновь воз-

никает тождество: рыцарство равно защите угнетенных, в чем оно

подражает королям, — невзирая на его мутацию XI в. и усиление

в нем черт нарциссического легкомыслия в XII в.

МОРАЛЬ ЭТЬЕНА ДЕ ФУЖЕРА И МОРАЛЬ

КРЕТЬЕНА ДЕ ТРУА

Впрочем, чего требовали от рыцарей, озабоченных спасением

души, истинные моралисты того времени? Вот маленькая «Книга

Манер», созданная около 1185 г. Она написана в той же форме,

что и романы, — французским восьмисложным стихом с парными

рифмами. Это обзор сословий, где перечисляются грехи, которые со-

вершают люди разного социального положения (короли и клирики,

рыцари, вилланы и дамы), и формулируется мораль, которой надо

486 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

следовать. Ее автор — Этьен де Фужер, епископ Реннский, часто

бывавший при дворе Плантагенетов. Но в нем прежде всего чув-

ствуется проповедник, типичный для того самого тысяча двухсотого

года, который Андре Воше называет «пастырским переломом», когда

проповедники с новой энергией поносили все социальные группы,

однако, не закрывая им дорогу к спасению души. Вот и епископ Этьен

обрушивается на рыцарей с язвительной критикой ив то же время

утверждает, что они могут обрести спасение, не покидая своего со-

словия, и даже допускает, что, по крайней мере когда-то, «рыцарство

было высоким сословием»

1275

(но все-таки не высшим, как недавно

заявлял Горнеманс).

Критику со стороны епископа Этьена вызвало не насилие над жен-

щинами, а угнетение, какому рыцари в своих сеньориях подвергают

крестьян. Полезное напоминание о существовании последних и об их

производительном труде для клириков и рыцарей, которые при дворах

привыкли считать, что, кроме них, никого в мире больше нет, и одни

преподносят другим в подарок, например, перевод истории Фив или

Трои... Итак, реалистичный моралист воспроизводит, исходя из этой

точки зрения, схему трех сословий: он бросает реплику, что вилла-

ны терпят самые тяжелые испытания, потому что рыцари и клирики

живут их трудом

1276

. И бичует рыцарей за дурное выполнение функ-

ции защитников, которая в принципе одна только и оправдывает их

существование. В самом деле, «рыцарь должен браться за меч, чтобы

восстанавливать справедливость и сражаться с теми, кто дает дру-

гим повод жаловаться, рыцарь должен пресекать насилие и грабеж.

А ведь многие лишь притворяются, что поступают так: я каждый день

слышу сетования»

1277

. Зато двор короля Артура имел, надо полагать,

хорошую систему звукоизоляции: до него доходил самое большее от-

голосок каких-то затруднений благородных вальвассоров, но о грубом

обращении с крестьянами в романах нет и намека. Рыцари — это

сеньоры, злоупотребляющие правом требовать подати и барщину, как

и судебными правами. Они ни за что бьют виллана «кулаком и голов-

ней», потом бросают в тюрьму и забирают все его добро под видом

штрафа, а практически в качестве выкупа. Во втором феодальном

веке люди больше страдали от власти сеньоров, чем от междоусобных

войн. И тем не менее, — говорит этот придворный епископ, — «мы

должны любить своих людей, ведь вилланы несут бремя, за счет кото-

рого живем мы — рыцари, клирики и дамы»

1278

. И еще: «Он (виллан)

не ест хорошего хлеба, лучшее его зерно достается нам»

1279

. Курица

ВЫМЫСЛЫ XII века

487

в горшке для всего доброго народа при Генрихе II Плантагенете еще

не актуальна

1280

: жирный гусь, пирог — это для сеньора и дамы.

Отметим, что Этьен де Фужер без лицемерия включает и себя

в число привилегированных, тем самым принимая на себя вину.

Ведь на XII в.приходится великое пробуждение совести — нечистой

совести христиан. Это значит, что наконец-то остался в прошлом

суконный язык многочисленных прелатов и монахов каролингской

и посткаролингской эпох, утверждавших, что их так же угнетают,

как и «бедных», даром что их сеньории поддерживали тесные связи

с сеньорами-рыцарями.

Однако становятся ли мысли епископа Реннского подрывными?

Конечно, нет. Он только считает, что те страдания, каким здесь под-

вергаются вилланы, зачтутся им на том свете. Поэтому, если они

«ропщут на Бога»

1281

, то они неправы. Читая это, ловишь себя на

мысли: значит, они роптали! Лишь бы такая вспышка возмущения не

была внесена [Богом] в список их долгов, а протест против страданий

не стал поводом аннулировать предварительный взнос — это было

бы слишком грустно.

Но все-таки заслуга Этьена де Фужера состоит в том, что он со-

рвал покров с куртуазной сказки. Настоящие притеснения XII в. —

это те, от которых страдает деревня. Что же касается знатных дам,

это такие стервы! Он их не щадит, начиная с графинь и королев.

Разве не дамы разжигают ненависть, конфликты? А виной тому

соглашения о druerie, в которых литература видит единственный

свет в окне, но которые, видимо, нельзя считать просто фикци-

ей. «Если дурень просит у них любви, он очень скоро получит ее

свидетельство»

1282

. И это — «семя войны», с изгнаниями и похоронами

в финале, а не повод для изящных подвигов. Несомненно, наш уче-

ный прелат вдохновлялся произведениями римлянина Ювенала, когда

писал сатиру на женщин, но в нее в общем-то нетрудно поверить,

когда он уверяет, что дама XII в. к мужу обращает тусклое лицо, но

красится, чтобы нравиться своему dru [возлюбленному]. Однако не

обязательно приписывать французским дворам XII в. нравы римской

знати времен Тацита!

1283

Настолько ли эти дворы были развращены?

Druerie — обычно не более чем прелюдия к браку, а за преступную

любовь строго наказывали, как мы видели. С другой стороны, если

из-за женщин и вспыхивали феодальные войны, то разве не потому,

что этим женщинам причиталось наследство?

Этьен де Фужер становится в ряд, уже двухвековой, обличителей

распутства дворов. Рыцарство, по его мнению, — высокое сословие,

486 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

которое недавно сбилось с пути, ударившись в разврат (trigalerie),

танцы и легкомысленные развлечения — в том числе турниры. Ион

хочет лишь поднять его дух: пусть оно постарается, во имя справед-

ливости и следуя указаниям Церкви! Тем самым мужи, рожденные от

благородных (francs) отца и матери и «рукоположенные в рыцари»,

избегнут вырождения

1284

. То есть выдвигается извечное требование

не посрамить благородных предков, но к нему добавляется новая за-

бота — повиноваться Церкви, о чем по сути свидетельствует и «По-

весть о Граале»: некоторые ключевые понятия здесь те же — хранить

верность и ходить на мессу.

Но подчинить Церкви это «сословие» рыцарей Этьен де Фужер

намеревается жестко. Он напоминает о мече, который рыцари берут

с алтаря, «дабы защищать народ Иисуса»

1285

, и должны возложить

обратно, прежде чем умрут. Он ничего не говорит о том или тех,

кто жалует им рыцарское достоинство, а только о святом месте,

о церкви, где происходит обряд. И там же должно происходить — по

его мнению, потому что это его собственный замысел, — лишение

достоинства рыцарей, виновных в измене, то есть в неверности

в широком смысле слова. В самом деле, он предлагает настоящее

«распосвящение»: «в этом случае должно его лишить достоинства,

взять у него меч, сурово покарать, обрубить ему шпоры и изгнать

из общества рыцарей (et d'entre chevaliers geter)»

]2S6

. Похоже, это

осталось благим пожеланием: в истории (и даже в литературе!) нам

не известно ни одного примера такого лишения достоинства, лишь

долго существовал, претерпевая социальные модификации, обычай

публичных унижений, близких к harmiscara. Лишь один луарский

сборник кутюм предусмотрит в XIII в. обрубание шпор рыцарям, но

не за разложение, а за обман: если рыцарь скрыл, что его мать была

подневольной

1287

. То есть по причинам, не имеющим никакого отно-

шения к религии и даже к нравственности в том смысле, в каком ее

понимаем мы. Но разве обвинение в такой «измене» или «коварстве»

(engin), в чем сам Этьен де Фужер видит главное преступление ры-

царя, не относится к мирским, не опирается на традиционные прин-

ципы феодальной чести?

Тогда, в конце XII в., в паруса теории двух мечей дул попутный

ветер, в частности, благодаря могучим легким святого Бернара

Клервоского, и епископ Реннский упоминает эту теорию как некое

общее место. Меч клирика — метафоричен: это проклятие, приговор

об отлучении. Другой меч — меч рыцаря, убивающий и калечащий.

И «они помогают друг другу»

1288

, таков общий принцип, практиче-

7. Вымыслы XII века

487

ское применение которого здесь, как и во многих случаях, остается

не очень ясным: то ли имеются в виду две раздельных юрисдикции,

каждая из которых имеет свои формы санкций, то ли рыцари — это

«светская рука» клириков?

1289

Глубже вникать в причины недоволь-

ства бесполезно: весь вопрос состоял в сохранении системы двух

элит благодаря этой новой вариации на старую тему двух «служб»,

двух сражений.

Могла ли подобная программа, подобный теоретический вымысел

найти отражение в литературе? Не факт, что рыцари, которых осень

загоняла обратно в залы замков, проявили бы интерес к историям,

герои которых — простые исполнители воли клириков или блиста-

тельные помощники последних. В конце концов, рыцарь-заступник

мог бы найти себе место в «жесте» или в романе: какой-нибудь воин,

уцелевший в Ронсевальском ущелье и не упомянутый в «жесте, кото-

рую завершил Турольд»

1290

, вдруг превратился бы в поборника спра-

ведливости на землях севернее Пиренеев. Для этого нужно, чтобы он

забыл о мести каким-то людям и нашел множество епископов и мо-

нахов, дабы вернуть меч в их церковь. Но в этом случае проблемой

стало бы то, что он подменит короля — если только «жеста» не обер-

нулась бы апологией сильной королевской власти, что немыслимо

1291

поскольку тогда она бы наполнилась нападками на баронов, и песня

описывала бы реальность (Филиппа Августа) вместо компенсаторных

грез. Что касается куртуазных романов, то симпатия к христианству

в них проявляется отнюдь не в форме верной службы епископам.

О Боге здесь говорят разве что отшельники и рыцари в зрелом воз-

расте, и мечу церковного правосудия было бы трудно найти место

в атмосфере, столь далекой от клерикальной.

Тем не менее мораль Кретьена де Труа не далека и никогда не

была далека от морали Этьена де Фужера. В качестве певца курту-

азной любви, такой как любовь Эрека, Кретьен желал своему герою

рыцарского достоинства, которое необходимо испытать, и христи-

анского брака, предохраняющего от распутства. Рыцари в общем-то

никогда не прекращали отстаивать справедливость определенного

рода и на занятный манер, желая прославиться. Просто мораль епи-

скопа Реннского, который был и провозвестником всей схоластики

тысяча двухсотого года, включает в себя резкую критику куртуазной

мечты. В качестве бедствий мира сего она выдвигает на первый

план крестьянские страдания, о которых артуровское рыцарство не

имеет понятия, и довольно кстати развенчивает знатных дам: разве

они, вместо того чтобы быть носительницами рыцарских ценностей,