Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 2-й. От Антигоны до Сократа

Подождите немного. Документ загружается.

расширить свое исследование и рассказать своим читателям обо всем

известном в ту эпоху мире.

Заглавие его труда именно и означает исследования, по-гречески

«Историай» — слово, не имевшее в ту пору иного значения, кроме

исследования. До Геродота истории — исторического изыскания — не

существовало. Назвав «Исследованиями» свой труд — исторический и

географический одновременно, — Геродот основывает эти две науки,

пользуясь методом научного исследования. Справедливо, однако же,

заметить, что интересы Геродота уводили его на всем протяжении его труда в

сторону географических и этнографических изысканий, отклоняя его от

стремлений познать историческую истину.

Что же привлекает любознательность Геродота? Можно, не боясь

ошибиться, ответить на это одним словом: все! Верования, нравы, памятники,

то, что мы называем «великими делами», природа, почвы, климат, фауна и

флора (особенно фауна), протяженность пустынь, географические открытия,

пределы земли, неизвестные истоки больших рек и — везде и в первую

очередь — деятельность человека, условия его существования, его

физический облик, развлечения, боги, тысячелетнее прошлое или, напротив,

примитивный характер его образа жизни. Человек и его творения, человек и

его судьбы, человек в своем природном окружении, познаваемый во всей

самобытности его обычаев, — таков круг интересов «Исследований»

Геродота. По своему стремлению изображать людей всех стран, всех народов

Геродот является одной из самых привлекательных фигур античного

гуманизма.

Я сказал — любознательность. Взвесив все обстоятельства, приходится

признать это недостаточным для нашего историка. Ниже я вернусь к этому

для уточнения этого слова. Но поскольку я мимоходом коснулся понятия

исторической правды, мне хочется объясниться по поводу одного слова,

которое, на мой взгляд, слишком свободно применяют в отношении

Геродота: Геродот, говорят, доверчив. Совершенно верно, что при всей своей

доброй воле добросовестного исследователя он обладает детской

наивностью. Его доверчивость кажется первоначально столь же

безграничной, как и его любознательность, так что нельзя говорить об одной,

не упоминая другую. Однако, проверив и взвесив все в свете самой

современной науки, надо признать, что Геродот ошибается довольно редко,

во всяком случае — в отношении того, что он видел собственными глазами.

Зато в большинстве случаев он приводит без разбора, без критического

анализа бесчисленные рассказы, услышанные им от других. Тут он

полагается на жрецов, нередко невежественных, которые служили ему

«чичероне» в ряде стран, где он побывал. Сплошь и рядом он слушает

первого встречного. Дело в том, что он еще слишком падок на чудеса,

которыми наполнены рассказы, выслушиваемые им, чтобы уметь решительно

их отбросить. Чем чудеснее история, тем более она его восхищает, и он

торопится ее передать, какой бы невероятной она ни казалась ему самому.

Геродоту даже кажется, что, воздержавшись от передачи таких сведений, он

изменил бы своему назначению исследователя. Он ограничивается тем, что,

изложив рассказ, дает затем понять, что сам нисколько не введен им в

заблуждение. Вот оговорка, сделанная Геродотом в заключение блестящего

египетского рассказа о царе и двух ворах: «Если эти рассказы кажутся кому-

нибудь правдоподобными, он может им верить; что до меня, то во всем этом

труде (оговорка, таким образом, распространяется на все его произведения) я

не ставлю себе иной цели, как записывать все, что слышу от тех и других».

Таким образом, история Геродота представляет странную смесь

научной честности и доверчивости. Он честно отыскивает истину, он не

жалеет трудов в погоне за ней и устремляется для этого на край света. Но он

вместе с тем сохранил вкус еще юных народов к чудесному. Геродот движим

парадоксальным желанием, чтобы правда, которую он отыскивает, имела,

если можно так выразиться, чудесный характер, ему хотелось бы, чтобы его

«Исследования» приносили ему целые вороха чудесного. Для отца истории

вершиной исторического было бы чудесное, подтвержденное достойными

доверия свидетелями. Геродоту словно хочется, чтобы история была чем-то

вроде сказки, но с доказательством того, что описанное в ней случилось на

самом деле.

Совершенно очевидно в двух пристрастиях Геродота — его любви к

занимательным рассказам и необычайным народам и, с другой стороны, его

тяготении к истине — одно вредит другому. Отсюда в его «Исследованиях»

столько нелепых (впрочем, забавных) рассказов, выслушанных им от

осведомителей, которым было, очевидно, незатруднительно злоупотреблять

столь простодушной любознательностью.

У нашего автора нельзя встретить лишь одного рода ошибок: ошибок

преднамеренных. Геродот никогда не лжет. Он заблуждается, понимает

вкривь и вкось, путается в своих заметках, дает себя провести с легкостью

непостижимой, лишь бы его позабавили. Но никакие ученые труды,

подвергавшие Геродота не только строгой, но порой и подозрительной

критике, никогда не смогли уличить его во лжи. Это очень честный человек с

пылким воображением, но безупречно правдивый.

Качество похвальное. Было нетрудно рассказывать своим читателям,

почти ничего не знавшим о странах, откуда он возвращался, что угодно —

добро врать тому, кто за морем бывал! Геродот не поддался этому

искушению, в которое впадали все другие путешественники. Он много

путешествовал. Он пускался в очень далекие края за теми свидетельствами,

какие он нам приносит. Он обследовал землю собственными глазами и

собственными ногами, несомненно, много ездил верхом на лошади или на

осле, часто плавал на лодках. Маршрут его египетского путешествия,

совершенного целиком в период разлива Нила, удалось восстановить. Он

поднялся вверх по Нилу до Элефантины (Ассуана), крайней границы

древнего Египта, проходившей вблизи от первого порога. Это составляет

тысячу километров, возможно даже, что он добрался до Суз, однако это

предположение не точно. На севере Геродот посетил греческие колонии,

основанные по краю территории современной Украины на Черноморском

побережье. Весьма вероятно, что он поднимался вверх по нижнему течению

одной из крупных рек украинских степей, по Днепру, или Борисфену, вплоть

до Киевской области. Наконец, на западе Геродот принимал участие в

основании греческой колонии в Южной Италии. Он посетил нынешнюю

Киренаику и, без сомнения, нынешнюю Триполитанию.

Таким образом, то, что совершил наш географ, — это личное

исследование, исследование, произведенное на местах. В его рассказе

чувствуется, как он то и дело ставит вопросы, рассматривает новые вещи.

Так, в Египте он заходит в мастерскую бальзамировщика, интересуется всеми

подробностями его ремесла и стоимостью различных процедур. В храмах он

просит перевести ему надписи, расспрашивает жрецов об истории фараонов.

Он присутствует на религиозных празднествах египтян, восторгается

красочностью одежд и формой причесок. Очутившись у пирамид, он шагами

измеряет их подножия и в этих своих подсчетах нисколько не ошибается. Но

когда надо на глаз определить высоту, тут он допускает значительные

ошибки. Это касается и всех тех стран, где он побывал, и тех очень многих

мест, где он не был, поскольку он полагается на рассказы путешественников,

греков и варваров, с которыми ему доводилось встречаться в той или иной

харчевне...

* * *

Но довольно общих рассуждений. Геродот слишком конкретен, чтобы

я мог дольше на них задерживаться. Попробуем наметить то, что интересует

Геродота и на чем следует предпочтительнее остановиться. Разумеется, это

может быть Египет, о котором Геродот может говорить без конца. Но его

египетские рассказы слишком известны, и я предпочитаю увести своего

читателя подальше. В соответствии с этим я выделил у нашего автора, не

совсем отказываясь при этом от Египта (к которому я коротко вернусь под

конец), три основные темы, что, впрочем, не будет препятствовать мне

отклониться за их пределы, как это делает сам Геродот; эти три страны

оказываются основными хлебопроизводящими областями древности. Это

совпадение, даже если оно могло ускользнуть от Геродота, все же наглядно

показывает, из каких человеческих потребностей возникла географическая

наука. Она родилась из голода, из ужасающего голода античного мира, того

голода, который выбрасывал за пределы скудной и в основном плохо

обработанной и распределенной земли один из самых бедных и энергичных

народов того времени — греков.

Эти три производящие хлеб страны — страна Скифов (Украина),

Месопотамия и Северная Африка. На этих трех примерах, в которых попутно

отмечается доля истины и доля заблуждений (как и корни этого

заблуждения) в писаниях Геродота, я и постараюсь охарактеризовать гений

этого человека. Потому что, если география и возникла из потребностей

греческого народа, то она к тому же родилась, как, на мой взгляд, это

большей частью бывает при появлении нового литературного жанра или

новой науки, от как бы упавшего с неба гения. Я не хочу этим сказать, что

рождение такого гения необъяснимо или что оно представляет «чудо», но

лишь то, что, даже если возникают условия, позволяющие ему родиться, это

отнюдь не обязательно: рождение могло бы и не произойти и оно очень часто

не происходит. Литература и наука от этого страдают.

* * *

Однако приступаю к своему кругосветному путешествию, начав его с

Вавилонии. Геродот видел великий город Вавилон. Стены его, говорит он,

имеют форму квадрата. Он указывает длину одной из сторон квадрата —

согласно этой цифре, длина всего периметра составила бы восемьдесят пять

километров. Цифра сильно преувеличена. Периметр стен Вавилона едва

достигал двадцати километров. К большим числам у Геродота то же

пристрастие, что у детей или южан. Он, однако, упоминает, что в его время

городские стены были снесены Дарием. Оставались развалины кладки.

Геродота интересовало, как она сделана. Ему объяснили, что стена была

сложена из кирпича, причем через каждые тридцать рядов кирпичей в

скреплявшую их горную смолу укладывалась прослойка из сплетенного

тростника. Следы этого тростника, отпечатавшегося в горной смоле, и

поныне видны в развалинах вавилонской стены.

Геродот описывает Вавилон как очень большой город. Это был самый

большой город, какой он видел, и наиболее грандиозный в древнем мире той

эпохи. Он рассказывает о прямых улицах, пересекавшихся под прямым

углом. Он любуется домами в три и четыре этажа, невиданными в его стране.

Он знает про две параллельные стены, построенные Навуходоносором.

Общая толщина этих двойных стен достигала тридцати метров. Здесь,

единственный раз, Геродот преуменьшил подлинные размеры, назвав цифру

в двадцать пять метров. Он наделяет город сотней ворот, и тут он ошибается,

это только в легендах бывает у городов сто ворот. Ему, впрочем, нельзя было

сосчитать их самому, потому что стена была наполовину снесена, о чем он

сам упоминает.

Им довольно точно описана находившаяся в святилище Ваала, или

Бела, высокая башня с ее возвышающимися один над другим восемью

этажами и спирально поднимающейся лестницей. Эта башня Ваала,

оживающая в нашей Вавилонской башне, известна нам по раскопкам и

вавилонским документам. По поводу комнаты в последнем этаже Геродот

высказывает следующую мысль: «Жрецы добавляют, что бог лично посещает

эту часовню, чему, однако, я не верю».

Затем Геродот пытается перечислить некоторых царей и цариц,

правивших в Вавилоне. Он говорит о Семирамиде, вавилонской царице,

жившей в IX — VIII веке до н. э., о которой свидетельствует надпись, а вовсе

не о легендарной супруге Нина, Семирамиде висячих садов, героине

трагедий и опер. Геродот рассказывает и о другой царице, которую он

называет Нитокридой, построившей на Евфрате, выше Вавилона, укрепления

для защиты города от растущей угрозы со стороны персов. Царица

Нитокрида — это на самом деле царь Навуходоносор. Персидская форма

имени этого царя, с окончанием, звучащим для греческого слуха как

женское, и ввела Геродота в заблуждение. Впрочем, совершенно верно, что

эта Нитокрида-Навуходоносор возвела против персов на север от Вавилона

разные оборонительные сооружения, среди которых и Сиппарское

водохранилище, описанное нашим автором и служившее, впрочем, столько

же для орошения, сколько для защиты города.

Впрочем, существует как будто клинописный документ, судя по

которому можно предположить, что осады Вавилона Киром, о которой

существует общеизвестный рассказ Геродота, на самом деле не было. Когда

персидские войска приблизились к городу, в нем вспыхнуло восстание,

позволившее Киру совершить триумфальный въезд в него. Геродот,

несомненно, записал на месте одну из версий рассказа о падении Вавилона,

менее унизительную для чести великого города.

Наш историк сделал попытку собрать сведения о персах —

победителях и новых хозяевах Вавилона. Он, несомненно, сам никогда не

посещал Персию, то есть область Персеполиса и Иранское нагорье. Он и не

претендует на то, что там был. Но на имперских дорогах и в харчевнях

Вавилона (или Суз, если он побывал там) Геродот, без сомнения, встречал

много персов и расспрашивал их, стараясь, по-видимому, проверить их

показания, сравнивая их между собой. Наши историки считают вполне

достоверными сообщения Геродота о воспитании и религии персов, за

исключением отдельных подробностей. Как ни короток рассказ Геродота об

обычаях персов, ему, кажется, удалось схватить внутреннюю сущность

персидской цивилизации, его, по-видимому, сильно поразившую.

Относительно воспитания сохранилось его знаменитое и строго

отвечающее истине замечание: «Персы приступают к воспитанию своих

детей с пятилетнего возраста и, начиная с него и до двадцати лет, они учат их

всего трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости». Именно

религия персов воспитывала эту любовь к правде. Ничто не могло более

поразить грека, восхищавшегося «безупречными сказками» Одиссея. Геродот

был также осведомлен о религии Ормузда и Аримана. Он знал, что жрецам

Персии запрещено убивать таких полезных животных, как собаки, и других

животных, которых он не запомнил, — всех тварей, созданных Ормуздом,

тогда как похвально убивать муравьев и змей, сотворенных Ариманом.

Все приведенные примеры, особенно если вспомнить о недавнем

нашествии мидян и персов на Грецию, показывают со всей очевидностью,

что термин «любознательность», примененный мною вначале для

характеристики Геродота, становится недостаточным. Эта любознательность

обращалась в изумление, возможно даже — восхищение, идет ли речь о

древнем вавилонском городе или о моральной направленности персидской

цивилизации, такой далекой от того, чем была она в то время в Греции. То же

улавливаем мы в пространном повествовании Геродота о Египте и его

чудесах.

* * *

Прежде чем перейти к другим народам, мне хотелось бы указать, как

представлял себе Геродот землю. Он иронизирует над авторами

кругосветных путешествий, вроде Гекатея Милетского, который представлял

себе землю в форме плоского диска — «совершенно круглого, словно

вырезанного по циркулю, и омываемого кругом течением Океана». Все же в

этом отрывке и в других местах Геродот протестует лишь против

существования реки, называемой Океаном, и формы правильной окружности,

будто бы присущей земле. Но и он представлял себе землю в виде диска, а не

шара. Как ему кажется, земля если и не совершенно кругла, то все же близка

к соразмерности круга.

У Азии, обитаемой до Индии, за которой простираются пустыни,

отрезаны Индокитай и Китай; от Африки отделена вся южная часть. Морское

круговое путешествие финикиян в VI веке до н. э. и морской поход Скилака

509 года до н. э. позволили Геродоту заключить, что южная Азия и южная

Африка омываемы водой. На север от этих двух материков протягивается

вплоть до самой Сибири Европа, которая по длине «равняется остальным

двум частям, вместе взятым». Однако Геродот не уверен, омываема ли эта

Европа на севере, северо-западе и востоке водой.

Вот отрывок, касающийся первого из упомянутых мною морских

путешествий. Оно было совершено по распоряжению Нехо II (Геродот

называет его Некос), фараона VI века до н. э.

«...Финикияне отплыли из Эритрейского [то есть Красного] моря и

вошли в южное море [Индийский океан]. При наступлении осени они

приставали к берегу и, в каком бы месте Ливии [Африки] ни высаживались,

засевали землю и дожидались жатвы; по уборке хлеба плыли дальше. Так

прошло в плавании два года, и только на третий год они обогнули Геракловы

Столбы и возвратились в Египет. Рассказывали также, чему я не верю, а

другой кто-нибудь, может быть, и поверит, что во время плавания кругом

Ливии финикияне имели солнце с правой стороны»f

(IV, 42)

Здесь и далее отрывки из Геродота даны по переводу Ф. Г. Мищенко,

«История в девяти книгах», т. 1, Москва, 1888.

На этот раз Геродот напрасно занимает скептическую позицию.

Совершенно очевидно, что мореплаватели, огибавшие мыс Доброй Надежды,

видели в полдень солнце на севере с правой стороны, поскольку они

находились в южном полушарии. Космографические познания Геродота

недостаточны, чтобы это понять. Но именно это обстоятельство, которое

нельзя вообразить и в которое он отказывается верить, и убеждает нас в

подлинности морского путешествия вокруг Африки.

За этим рассказом следует описание путешествия Скилака,

позволившее заключить, что южная Азия, как и Африка, омывается водой:

«Они отправились из города Каспатира [город в Пенджабе, расположенный

на притоке среднего Инда], — пишет Геродот, — ...и вниз по реке поплыли в

восточном направлении к морю. [Эта река — Инд. Нужно ли говорить, что он

не течет на восток и что Геродот либо спутал его с Гангом, либо попросту

ошибся.] Через море, — продолжает он, — они отправились на запад и на

тридцатом месяце прибыли к тому месту, откуда египетский царь отправил

упомянутых мною финикиян объехать кругом Ливию».

(IV, 44)

Перейдем теперь к скифам. Поселившиеся в конце VIII века до н. э. в

степях нынешней Украины, от Карпат до устья Дона (Танаид, по Геродоту),

скифы даже в V веке до н. э. были еще мало известны грекам. Наш

путешественник посвятил описанию их страны и обычаев важную часть

своего труда. Чтобы произвести свое обследование, Геродот посетил

греческие города на побережье Черного моря; он жил в Ольвии, самом

важном торговом центре у границ скифской земли, в нижнем течении

Днепра. Вполне возможно, что он с каким-нибудь караваном поднялся по

реке и достиг области, где находились, недалеко от Киева, захоронения

скифских царей, описанные им с большой точностью.

Во всяком случае, его сведения о скифах представляются очень

надежными. К описанию нравов скифов лишь изредка примешиваются черты

вымышленные. Раскопки могильных холмов (курганов) в тех местах — в

частности, изучение Куль-Обского поселения вблизи Керчи — подтвердили

его свидетельства в той части, какая являлась действительностью. Что до

обрядов и странных верований, которые он передает с таким наслаждением,

то их совсем еще недавно обнаружили у племен, находящихся на том уровне

цивилизации, на каком находились скифы его времени.

Что Геродот описывает особенно ярко, так это великую

изобретательность скифов во всем, что относится к умению отражать

нашествия. Эта изобретательность заключается в умении отступать перед

нападающими, в умении не дать себя настигнуть, когда это нежелательно, в

заманивании врага в глубь обширных равнин до момента, когда можно будет