Фюстель де Куланж Н.Д. Гражданская община древнего мира
Подождите немного. Документ загружается.
чем не видит себе покровительства; он не является гражданином сам по себе;
если он хочет явиться перед судом гражданской общины, то его должен вести
туда патрон и сам должен за него говорить. Может ли клиент сослаться на
закон? Но он не знает его священных формул, а если бы и знал, то первый закон
для него — никогда не свидетельствовать и не говорить против своего патрона.
Без патрона для него нет правосудия; против патрона — нет защиты.
Клиенты существуют не только в Риме; они существуют также у сабинян и у
этрусков, где они составляют частьmanusкаждого начальника. Клиенты
встречались в древнем эллинском роде точно так же, как и в роде италийском.
Правда, в дорийских гражданских общинах, где родовой строй исчез рано и где
побежденные были прикреплены не к семье господина, а к участку земли,
нечего искать клиентелы. В Афинах и в гражданских общинах ионийских и
эолийских мы находим клиентов под именем тетов или пелатов. Пока
господствует аристократический строй, теты не составляют части гражданской
общины; замкнутый в семье, из которой он не может выйти, тет находится в
подчинении у эвпатрида, который имеет тот же характер и ту же власть, как и
римский патрон.
Можно вполне предположить, что еще с раннего времени между патрициями
и клиентами возникла ненависть. Легко[с.296]вообразить себе, какова была
жизнь в семье, где один имел всю власть, а другой никаких прав, где
повиновение, безнадежное и безграничное, было бок о бок с ничем не
сдерживаемым полновластием, где у самого лучшего господина являлись
вспышки горячности и капризы, и у самого сдержанного слуги являлась горечь,
злоба и гнев. Одиссей — добрый господин; посмотрите, с какою отеческою
нежностью относится он к Эвмею и Филетию. Но он же приказывает умертвить
слугу, который оскорбил его, не узнав, и предать смерти служанок, впавших в
вину, которая явилась вследствие его же отсутствия. В смерти женихов он
ответствен перед гражданской общиной, но в смерти его слуг никто не
спрашивает у него отчета.
В том состоянии обособленности, в котором долгое время жила семья,
клиентела могла сложиться и держаться. Домашняя религия была тогда
всемогуща над душою человека; человек, бывший жрецом этой религии по
праву наследования, казался низшим классам каким-то священным существом.
Он был более, чем человек, он был посредник между людьми и Богом. Его уста
произносили могущественные молитвы, священные формулы, которым боги не
могли противиться и которые привлекали или благоволение, или гнев божества.
Перед подобной силой нужно было преклониться; повиновение предписывалось
здесь верою и религией. Кроме того, каким образом могла явиться у клиента
мысль об освобождении? Весь его кругозор замыкался той семьей, с которой он
был связан. В ней одной он находил спокойную жизнь, обеспеченное
существование; в ней одной у него был господин, но зато в ней же одной он
находил себе и покровителя, в ней одной был для него алтарь, к которому он
мог приближаться, боги, которым он имел право молиться. Покинуть эту семью,
это значило стать вне всякой социальной организации и вне всякого права, это
значило потерять своих богов и отказаться от права молитвы.
Но с тех пор как была основана гражданская община,[с.297]клиенты
различных семей могли видеться друг с другом, говорить, сообщать взаимно
друг другу свои желания, рассказывать о своих обидах, сравнивать различных
господ и предвидеть для себя лучшую участь. Взгляд их затем начал проникать
дальше тесных границ семьи; они видели, что и вне ее существовало общество,
правила, законы, алтари, храмы, боги; выйти из семьи не представлялось им
более непоправимым несчастием. Стремление это становилось с каждым днем
все сильнее, положение клиента стало представляться все более и более тяжким
бременем, и понемногу перестали верить в то, что власть господина была
законна и свята. Тогда в сердца этих людей проникло горячее, страстное
желание свободы.
Без сомнения, ни в одной гражданской общине история не сохранила
воспоминания об общем восстании класса клиентов. Если где-нибудь и
происходила борьба с оружием в руках, то она была замкнута и скрыта в недрах
каждой семьи. В семье можно было видеть в течение нескольких поколений, с
одной стороны, энергичную борьбу за независимость, с другой — непреклонное
подавление этих попыток. В каждом доме разыгрывалась длинная драма,
которую изобразить теперь нет возможности. Одно можно только сказать, что
усилия низшего класса не остались без результата; непреодолимая
необходимость принудила мало-помалу господ поступиться кое-чем из своего
полновластия. После того, как власть перестает уже казаться справедливою
подчиненным, требуется еще время, чтобы она перестала казаться такою же и
властителям; но это совершается постепенно, и тогда господин, который не
верит более в законность своей власти, плохо ее защищает или же в конце
концов отказывается от нее. Прибавьте к этому, что низший класс был полезен,
что его руками возделывалась земля и создавалось, таким образом, богатство
господина, и что с оружием в руках этот класс составлял силу господина среди
взаимных столкновений семей, что поэтому даже благоразумие требовало
удовлетворить его требования, что личный интерес[с.298]соединялся тут с
гуманностью и советовал делать уступки.
Весьма вероятно, что положение клиентов улучшалось постепенно. Вначале
они жили в доме господина и обрабатывали вместе общую собственность.
Позже каждому из них был отведен особый участок земли. Клиент должен был
чувствовать себя счастливее от такой перемены. Он работал еще, без сомнения,
в пользу господина; земля не принадлежала ему, скорее он ей принадлежал. Но
все равно, он возделывал ее долгие годы подряд, и он любил ее. Между ним и
ею установилась связь, не та связь, какую религия собственности установила
между землею и ее собственником, но другая связь, та, которую труд и даже
страдание могут образовать между человеком, отдающим свои силы земле, и
землею, дающею ему свои плоды.
Далее наступает новое улучшение. Клиент возделывает землю уже не для
господина, но для себя лично. Под условием уплаты оброка, размер которого
мог быть изменяем вначале, но впоследствии сделался определенным, клиент
стал сам пользоваться жатвою. Его тяжелые труды начали, таким образом, до
известной степени вознаграждаться, и он почувствовал себя более свободным и
гордым. «Главы семей, — говорит один древний, — отводили участки земли
своим подвластным, как если бы они были их собственными детьми». В
Одиссее читаем также: «Благосклонный господин дает своему слуге дом и
землю», а Эвмей прибавляет: «и желанную супругу», потому что клиент не
имеет еще права жениться без воли своего господина, и господин выбирает ему
подругу жизни.
Но все же поле, где протекала с тех пор его жизнь, где сосредоточились все
его труды и все его радости, все же оно не было еще его собственностью,
потому что клиент не имел тех священных прав, того священного характера, в
силу которого земля могла сделаться собственностью человека. Занятый им
участок земли продолжал сохранять священный межевой знак бога Терма,
который водрузила[с.299]некогда семья его господина. Этот
неприкосновенный межевой знак свидетельствовал, что поле прикреплено к
семье господина священными узами и не может никогда стать собственностью
освобожденного клиента. В Италии поле и дом, которые занималvillicus, клиент
патрона, заключали в себе очагLar familiaris; но очаг этот не принадлежал
землевладельцу, это был очаг господина. Это устанавливало одновременно
право собственности патрона и религиозную подчиненность клиента, который,
как бы далеко ни был от своего патрона, продолжал следовать его культу.
Клиент, получивший землю в свое владение, страдал от того, что он не мог
быть ее собственником, и стремился стать им. Он стал добиваться всеми
силами, чтобы с этого поля, которое, казалось, должно принадлежать ему по
праву труда, исчез священный межевой знак, который делал поле навеки
собственностью прежнего господина.
Мы ясно видим, что в Греции клиенты достигли своей цели; какими
средствами, мы этого не знаем. Сколько понадобилось для этого времени и
усилий, о том мы можем только догадываться. Быть может, в древности
произошел тот же ряд социальных перемен, какие произошли в Европе в
средние века, где сельские рабы сначала сделались земельными крепостными, и
размеры оброка назначались им произвольно, затем они сделались
крепостными, платящими определенный оброк, и, наконец, крестьянами-
собственниками.
2.Клиентство исчезает в Афинах;дело Солона.
Такого рода переворот ясно отмечен в истории Афин. Ниспровержение
царской власти повело за собою оживление родового строя. Семьи снова
возвратились к своей обособленной жизни; каждая из них начала образовывать
маленькое государство, главою которого являлся эвпатрид, а подданными толпа
клиентов или слуг, которые на древнем языке назывались тетами. Этот строй
лег, по-видимому, тяжелым бременем на афинское население, потому что
оно[с.300]сохранило о нем дурную память. Народ считал себя настолько
несчастным, что предшествующая эпоха казалась ему золотым веком; он
сожалел о царях; он стал представлять себе, что в период монархии он был
счастлив и свободен, что он пользовался тогда равенством, и что только со
времени падения царей началось неравенство и страдание.
Во всем этом была иллюзия, какие часто бывают у народов. Народное
предание отнесло начало неравенства к тому времени, когда народ впервые
почувствовал к нему ненависть. Клиентела, бывшая одним из видов рабства,
была учреждение столь же древнее, как и сама семья, но его приурочили к той
эпохе, когда люди впервые почувствовали его тягость и поняли его
несправедливость. К тому же известно вполне достоверно, что не в седьмом
веке установили эвпатриды суровые законы клиентелы; они их только
сохранили; в этом единственно их вина; они удерживали законы долее того
времени, когда народ принимал их без жалоб и протеста; они удерживали их
вопреки желанию людей. Эвпатриды этой эпохи были, быть может, господами
более мягкими, чем их предки; тем не менее их ненавидели гораздо сильнее.
Кажется даже, что под властью этой аристократии улучшились условия
существования низшего класса, потому что тогда именно, как это ясно видно, он
получил во владение участки земли под единственным условием выплачивать
оброк, определенный в размере шестой части жатвы. Эти люди были, таким
образом, почти освобождены; имея свой дом, не находясь более на глазах у
господина, под его постоянным надзором, они могли свободнее дышать и
работать в свою пользу.
Но такова уж природа человека, что эти самые люди, по мере того как
улучшалась их участь, чувствовали с большею горечью то неравенство, которое
еще над ними тяготело. Не быть гражданином, не иметь права участвовать в
управлении гражданской общиной — все это беспокоило их,[с.301]наверно,
мало; но не иметь права стать собственником той земли, на которой они
рождались и умирали, это касалось их гораздо чувствительнее. Прибавим еще и
следующее: все, что было сносного в их теперешнем положении, все это было
непрочно, потому что если они и были действительными владельцами земли, то
все же никакой определенный закон не обеспечивал им ни этого владения, ни
той независимости, которая отсюда следовала. У Плутарха мы видим, что
древний патрон мог взять к себе обратно своего слугу, вследствие того, что не
был уплачен годичный оброк или по какой-нибудь другой причине, но эти люди
могли попадать снова в положение, похожее на рабство.
Важные вопросы решались, таким образом, в Афинах в течение четырех или
пяти поколений. Являлось совершенно невозможным, чтобы люди низших
классов могли оставаться в том неустойчивом и неопределенном положении, к
которому привело их нечувствительно движение вперед. Должно было
произойти одно из двух: или низшие классы должны были утратить это
положение и попасть снова в узы суровой клиентелы, или же новым шагом
вперед они должны были освободиться окончательно и подняться в разряд
собственников земли и свободных людей.
Можно себе представить, сколько было сделано усилий со стороны
землевладельцев, прежних клиентов, сколько было оказано сопротивления со
стороны собственников — прежних патронов. Это не была гражданская война,
поэтому в афинских летописях и не сохранилось воспоминания ни об одном
сражении; это была война домашняя, в каждом селении, в каждом доме, и война
эта была наследственная.
Борьба имела различный исход в зависимости от природного качества почвы
различных частей Аттики. В равнине, где у эвпатридов были главные владения
и где они находились постоянно сами, власть их сохранилась почти в полной
неприкосновенности над небольшой группой слуг, бывших у них всегда на
глазах, и жители равнин, педиеи, оказались вообще преданными прежнему
строю. Но[с.302]те, кто обрабатывал с тяжким трудом склоны гор, диакрии,
люди, жившие дальше от своих господ, более привыкшие к независимости,
более смелые и храбрые, — те затаили в глубине души глубокую ненависть к
эвпатридам вместе с твердым желанием освободиться. Именно эта часть
населения особенно возмущалась тем, что на их полях стояли «священные
межевые знаки» господина, что они чувствовали свою землю — рабою. Что же
касается до жителей областей приморских, паралиев, то владение землей их не
особенно привлекало; перед ними было море, а вместе с ним и торговля и
промышленность. Некоторые из них разбогатели, и вместе с тем стали почти
свободными, а потому и не разделяли страстных стремлений и желаний горных
жителей, диакриев, и не чувствовали особенной ненависти к эвпатридам, но в то
же время у них не было и бессильной покорности педиеев; они требовали
большей устойчивости в своем положении и большей обеспеченности в правах.
И Солон удовлетворил их требованиям, насколько это представлялось в то
время возможным. Есть одна часть творений этого законодателя, которая
известна нам очень мало из древних писателей, но часть эта, как кажется, была
самою главною. До Солона большая часть жителей Аттики владела землею
временно, обладание это было случайно, непрочно, и земледелец мог даже
попасть в личное рабство. После него этот многочисленный класс людей
исчезает, мы не видим более ни временных владельцев, обязанных платить
оброк, ни «земли-рабыни», и право собственности является для всех доступным.
В этом есть громадная перемена, и творцом ее мог быть только Солон.
Правда, если мы будем придерживаться слов Плутарха, то все дело Солона,
окажется, состояло в том, что он смягчил законы о долгах, отнял с этого
времени у кредитора власть обращать в рабство несостоятельного должника. Но
нужно внимательно присмотреться к тому, что говорит нам писатель, живший
значительно позднее этой эпохи, о[с.303]тех долгах, которые так волновали
афинскую гражданскую общину, а также и другие гражданские общины Греции
и Италии. Трудно поверить, чтобы во время, предшествовавшее Солону, было
уже такое обширное денежное обращение, что могло бы оказаться уже много и
должников и заимодавцев. Не будем судить об этих временах по той эпохе,
которая следовала за ними. Во времена до Солона торговля была развита мало,
долговые обязательства были неизвестны, и займы должны были происходить
довольно редко. Под какой залог мог занимать человек, не владеющий ничем?
Ни в каком обществе не существует обычая давать в долг тем, у кого ничего
нет. Правда, говорят, основываясь больше на словах переводчиков Плутарха,
чем на самом Плутархе, что должник закладывал свою землю. Но, допустив
даже, что земля эта была его собственностью, он все же не мог бы заложить ее,
потому что в те времена залог недвижимого имущества не был еще известен, и,
кроме того, он противоречил самой природе права собственности. В должниках,
о которых говорит нам Плутарх, надо видеть прежних слуг или клиентов, в их
долгах — те годовые оброки, подати, которые они обязаны были уплачивать
своим прежним господам; а в случае, если они их не уплачивали, то снова
попадали в прежнее состояние клиентства; вот как надо понимать то рабство, о
котором говорит Плутарх.
Солон, быть может, уничтожил эти подати или понизил их размеры
настолько, что выкуп земли сделался вполне легким; кроме того, он добавил,
что на будущее время неуплата оброка не влечет за собою рабства должника.
Он сделал еще больше. До него древние клиенты, ставшие владельцами
земли, все-таки не могли сделаться ее полными собственниками, так как на их
поле продолжал возвышаться священный и неприкосновенный межевой знак
прежнего патрона. И для того, чтобы освободить вполне землю и земледельца,
надо было уничтожить этот знак. Солон ниспроверг его. У нас есть
свидетельство об этой великой[с.304]реформе в нескольких стихах самого
Солона: «Это было дело нежданное; я исполнил его с помощью богов, —
говорит он, — призываю в свидетельницы этого богиню-мать, черную Землю,
из которой я во многих местах вырвал межевые знаки, ту Землю, которая была
рабыней, а теперь стала свободна». Делая это, Солон произвел крупный
переворот. Он устранил древнюю религию собственности, которая во имя
недвижного бога Терма удерживала землю в руках немногих лиц. Он вырвал
землю из рук религии, чтобы передать ее в руки труда. Вместе с уничтожением
власти эвпатрида на землю он уничтожил также его власть над человеком, и
Солон мог сказать в своих, собственных стихах: «Я сделал свободными тех, кто
терпел жестокое рабство на этой земле, кто трепетал перед господином».
Это и было, по всей вероятности, то освобождение, которое современники
Солона назвалиσεισαχθεία(свержение бремени). Последующие поколения,
привыкшие уже к свободе, не хотели или не могли верить, что их отцы были
крепостными; они объясняли это слово так, будто оно значило только
уничтожение долгов, но в слове этом кроется смысл, указывающий на важный
переворот. Прибавим сюда еще одну фразу Аристотеля, который, не сообщая
подробностей о деле Солона, говорит просто: «Он уничтожил рабство народа».
3.Преобразование клиентелы в Риме.
Борьба между клиентами и патронами наполнила также длинный период
римской истории. Тит Ливий, правда, ничего об ней не говорит, потому что он
не имеет привычки наблюдать в подробностях изменения учреждений; к тому
же летописи жрецов и аналогичные документы, откуда черпали свои сведения
древние историки, на которых основывался и Тит Ливий, не сообщают ничего
об этой домашней семейной борьбе.
Одно, по крайней мере, достоверно известно: при начале[с.305]Рима
существовали клиенты; у нас есть совершенно точное свидетельство о той
зависимости, в которой их держали патриции; если же мы станем искать тех же
самых клиентов несколько веков спустя, то мы их более не найдем. Имя
продолжает еще существовать, но самая клиентела уже исчезла, и нет двух
вещей более различных между собою, чем клиенты первобытной эпохи и те
плебеи времен Цицерона, которые называли себя клиентами богачей для того,
чтобы иметь право на подачки от них.
Гораздо более подходит к древнему клиенту отпущенник. В конце
республики, как и в первые времена существования Рима, человек, выходя из
рабства, не делался сейчас же непосредственно свободным и гражданином, он
оставался еще в подчинении у господина. Некогда его звали клиентом, теперь
его стали звать отпущенником; изменилось только название. Что же касается
господина, то имя его не изменилось; как прежде его звали патроном, так
продолжали звать и теперь.
Отпущенник, как некогда клиент, остается прикрепленным к семье; он носит
ее имя так же, как носил его прежде клиент. Он в зависимости от своего
патрона, он обязан оказывать ему не только признательность, но и нести
настоящую службу, размеры которой определяет единственно сам господин.
Патрон имеет право суда над своим отпущенником, как он имел его раньше над
своим клиентом; за неблагодарность, являвшуюся преступлением, он мог
обратить его снова в рабство. Отпущенник напоминал собою вполне древнего
клиента. Между ними одна только разница: прежняя клиентела была
наследственной от отца к сыну, теперь же зависимость отпущенника
прекращалась во втором или, самое большее, в третьем поколении. Клиентела,
таким образом, еще не исчезла, она захватывает человека в ту минуту, когда он
освобождается от рабства, но только клиентела эта более не наследственна. Это
одно уже является весьма значительной переменой; нельзя только сказать, в
какую эпоху она совершилась.
[с.306]Мы можем легко различить те смягчения, которые вводились
постепенно в положение клиентов, и тот путь, каким они дошли до права
собственности. Вначале глава рода отводил клиенту участок земли для
обработки. Клиент скоро сделался пожизненным владельцем этого участка, при
условии, что он должен был участвовать во всех расходах, которые падали на
его прежнего господина. Тяжкие постановления древнего закона, который
обязывал клиента платить выкуп за патрона, давать приданое его дочери или же
уплачивать наложенные на него судом штрафы, доказывают, по меньшей мере,
что в те времена, когда был издан этот закон, клиенты обладали уже
собственным имуществом. Затем клиент делает еще шаг вперед: он получает
право передать все по смерти своему сыну; правда, в случае неимения сына его
имущество переходит еще к патрону; но вот и дальнейший прогресс: клиент, не
имеющий сына, получает право делать духовное завещание. Здесь обычай
колеблется и меняется; иногда патрон берет себе половину имущества, иногда
воля завещателя исполняется всецело: во всяком случае завещание всегда имеет
силу. Таким образом, клиент, если и не может назвать себя еще собственником,
все же обладает, по крайней мере, правом пользования, настолько широким,
насколько это возможно.
Конечно, это еще не есть полное освобождение. Но никакой документ не дает
нам возможности установить точно эпоху, когда клиенты окончательно
отделились от патрицианских семей. У Тита Ливия мы находим некоторые
места, указывающие, если мы будем понимать их буквально, что клиенты,
начиная уже с первых времен республики, имели права гражданства. Очень
вероятно, что они получили эти права уже во времена царя Сервия Туллия; быть
может, они подавали уже свои голоса в куриальных комициях с самого начала
Рима; но из этого все же нельзя заключить, что они освободились с тех самых
пор, так как возможно, что патриции нашли выгодным для себя дать клиентам
политические права и предоставить им голосование в[с.307]комициях, не
согласившись все же дать им одновременно с тем и гражданские права, т.е.
освободить их от своей власти.
В Риме, по-видимому, не было такого переворота, который бы сразу
освободил клиентов, как это произошло в Афинах. Переворот этот совершался
очень медленно и почти незаметно, и ни один определенный закон ни разу не
освятил его собою. Узы клиентелы ослабевали постепенно, мало-помалу, и
клиент нечувствительно отдалялся от своего патрона.
Царь Сервий произвел крупную реформу в пользу клиентов: он изменил
организацию войска. До него войско в походе делилось на трибы, курии, роды;
это было патрицианское деление: каждый родоначальник предводительствовал
своими клиентами. Сервий разделил войско на центурии, и каждый занимал в
них место по своему имущественному положению. В результате этого клиент не
шел более бок о бок со своим патроном; последний не был для него вождем во
время сражения, и клиент привык к независимости.
Эта перемена повела за собою другую, в самом строе комиций. Раньше
собрание делилось на курии и роды, и клиент подавал голос в присутствии и
под надзором своего господина. Теперь же в комициях, как и в войсках, было
установлено деление на центурии, и клиент не находился более в одной группе
со своим патроном. Древний закон приказывал ему, правда, голосовать
одинаково со своим патроном, но как было проверить, за что он голосовал?
Отделить клиента от патрона в наиболее важные минуты жизни, в те минуты,
когда шла борьба, когда они оба подавали свои голоса за то или другое ее
решение, — значило очень много. Власть патрициев оказалась сильно
уменьшенной, а то, что от нее оставалось у них, начинало все более и более
оспариваться; как только клиент узнал, хотя немного, свободу, он захотел
получить ее всю. Он начал стремиться уйти из рода и войти в состав плебеев,
которые были[с.308]совершенно свободны. И случаев представлялось ему для
того не мало. При царях он был уверен, что найдет в них себе пособников, так
как цари всецело стремились к тому, чтобы ослабить роды; во время республики
он находил себе покровителей в самих плебеях и их трибунах. Очень много
клиентов освободилось таким образом, и род не мог захватить их снова. В 472 г.
до Р.Х. число клиентов было еще очень значительно, так как плебеи даже
жаловались, что клиенты своими голосами в центуриальных комициях дают
решительный перевес патрициям. Около того же времени, когда плебеи
отказались вступать в ряды войска, патриции имели возможность сформировать
войско из своих клиентов. Тем не менее, клиенты эти не были, по-видимому,
достаточно многочисленны, чтобы одними своими силами возделывать земли
патрициев, и тем приходилось заимствовать рабочие руки из среды плебеев.
Вполне вероятно, что создание должности трибуна, обеспечивая ушедшим
клиентам покровительство против их прежних патронов и делая в то же время
положение плебеев более прочным и завидным, ускорило процесс постепенного
движения к освобождению. В 372 г. не существовало более клиентов, и Манлий
мог сказать плебеям: «Сколько было вас раньше клиентами вокруг каждого
патрона, столько стало теперь противников против одного общего врага». С тех
пор мы не встречаем более в истории Рима древних клиентов, наследственно
прикрепленных к роду. Первобытная клиентела уступила место клиентеле
нового рода, добровольным, почти фиктивным узам, которые не влекли за
собою более тех же обязательств, что раньше. С тех пор мы уже более не видим
в Риме трех классов: патрициев, клиентов и плебеев, остаются только два из
них; клиенты слились вполне с плебеями.
Марцеллы были, по-видимому, именно такой отраслью, отделившеюся от
рода Клавдиев. Имя их было тоже Клавдии, но так как они не были патрициями,
то, значит, они могли входить в состав рода только в качестве клиентов.
Они[с.309]очень рано освободились и разбогатели; какими средствами, это
нам неизвестно, они достигли сначала плебейских должностей, а потом
возвысились и до должностей гражданской общины. В течение нескольких
веков род Клавдиев, казалось, забыл свои старинные права на них. Но в один
прекрасный день, однако, во времена Цицерона, он неожиданно о них
вспомнил. Один отпущенник или клиент Марцеллов умер, оставив после себя
наследство, которое, по закону, должно было перейти к патрону. Клавдии-
патриции утверждали, что так как сами Марцеллы клиенты, то они не могли
иметь своих клиентов, а потому как их отпущенники, так и наследство этих
отпущенников должно переходить к главе патрицианского рода, который один
имел право патроната. Этот судебный процесс весьма удивил общество и
поставил в затруднение юристов; сам Цицерон находит вопрос темным. Четыре
века назад вопрос этот не казался бы темным, и Клавдии выиграли бы свою
тяжбу. Но во времена Цицерона право, на котором они основывали свои
притязания, было настолько древне, что его уже позабыли, и суд нашел
возможным решить дело в пользу Марцеллов. Древней клиентелы более не
существовало.
Глава VII
Третий переворот; плебеи входят в гражданскую
общину.
1.Общая история этого переворота.
Перемены, происшедшие с течением времени во внутреннем строе семьи,
повели за собою перемены и в строе гражданской общины. Древняя
аристократическая и священная семья оказалась ослабленной; с исчезновением
права старшинства она потеряла свое единство и силу; с освобождением
большинства клиентов она потеряла большую часть[с.310]своих подданных.
Люди низших классов не распределялись более по родам; живя вне рода, они
образовали из себя нечто целое; вследствие этого изменился вид гражданской
общины: вместо того, чтобы представлять из себя собрание стольких слабо
связанных между собою отдельных государств, сколько было семей, теперь
образовался союз, с одной стороны, между членами патрицианских родов, с
другой стороны, между людьми низших классов. Таким образом, стали лицом к
лицу два сословия, два враждебных друг другу общества. Теперь не было более
скрытой борьбы в недрах каждой семьи, как в предыдущую эпоху; теперь в
каждом городе шла открытая война. Из двух борющихся классов один хотел
удержать религиозный строй гражданской общины и оставить управление,
равно как и жречество, в руках священных семей; другой же стремился
разрушить древние преграды, ставившие его вне права, вне религий, вне
политического сообщества.
В первую половину борьбы перевес был на стороне родовой аристократии.
Правда, у нее не было более ее прежних подданных, и ее материальная сила
пала, но у нее оставалось обаяние ее религии, правильная организация,
привычка управлять, традиции и наследственная гордость. Аристократия не
сомневалась в своем праве; защищаясь, она считала, что защищает религию. На
стороне народа была только его многочисленность. Его стесняло еще
привычное уважение, от которого он не мог отделаться. К тому же у него не
было предводителей; всякие начала организации у него отсутствовали; он был
вначале скорее массой, ничем между собою не связанной, чем стройно
сложенным и сильным целым.
Еще мы вспомним, что у людей того времени не было другого принципа
ассоциации, кроме наследственной религии семьи, что у них не было понятия о
какой-либо иной власти, кроме той, которая проистекает из культа, то мы легко
поймем, что плебеи, стоявшие вне культа и религии, не могли образовать