Гарапон А. Хранитель обещаний: суд и демократия

Подождите немного. Документ загружается.

Проповедь "символического измерения" правосудия слу-

жит новой отправной точкой, и я бы добавил — новой установ-

кой, для следующей части книги. Правосудие призывается вы-

полнить функцию объединяющего института. При этом оно дол-

жно выносить спор (состязание) сторон и его инсценировку,

принимаемую без учета душевных состояний участников процес-

са, на публичное место, в пределах которого речевая церемония

определяет надлежащую дистанцию между всеми физическими и

юридическими лицами. Однако уже упомянутая сомнительная

медиация вновь и вновь возникает по случаю активных выступ-

лений в защиту ритуальной стороны процесса. Как можно в

настоящее время, после того, как авторитет был провозглашен

"неизбежным, но сегодня невозможным", прокламировать сим-

волическую перспективу и намерение повторить опыт "закладки

фундамента" юриспруденции? В этой связи сам Гарапон напоми-

нает о Библии, о греческой рассудочности, о романском юридиз-

ме, о Юстиниане, о св. Людовике*, о Карле Великом и о Напо-

леоне. Так каким же должно быть примирение с прошлым, что-

бы позволить авторитету основываться на предшествующем ма-

териале и отличаться от власти, о которой Ханна Арендт говори-

ла, что она, эта власть, существует лишь до тех пор, пока в

недрах исторического сообщества существует желание жить вме-

сте? Продолжение книги, тем не менее, строится на следующем

убеждении: авторитет есть формообразующая сила. Главные

рассматриваемые автором вопросы: основание права, его фун-

дамент и его воспроизведение в реальных условиях. Создается

впечатление, что Гарапон хочет возложить на процедуру всю

ответственность за связь между основанием и воспроизведением:

"В таком случае каркасом оказывается то, что современным

людям заменяет традицию". "Обращение к моменту закладки

фундамента, по определению неизбежному, тем более необходи-

мо и жизненно важно, чем более развит плюрализм". Избавляет

ли нас идея будущего юриспруденции, наделенной учредитель-

ной функцией, от текущих событий, фактически определяющих

такую же функцию? И не слишком ли многого мы ожидаем от

символической функции, предлагая ей играть роль "заочного

Людовик

Святой

(1214-1270),

французский король

с 1226, из

династии Капетингов. Провел реформы по централизации государствен-

ной

власти. Возглавил

7-й (1248) и 8-й (1270)

крестовые походы. Зак-

лючил Парижский договор 1259. — Прим. пер.

авторитета"?

Очень примечательны последующие страницы, посвященные

спектаклю, который разыгрывается в зале суда и свидетельству-

ет о повторном нарушении права и его поглощении процедурой,

протекающей под знаком слова-посредника. Главная мысль авто-

ра — объединить с апологией места, очерченного мизансценой,

тему формирования такого субъекта права, правоспособность

которого напрямую зависит от личных качеств человека как

гражданина. Рассматриваемые здесь темы: участник судебного

процесса — гражданин, субъект права и правовое государство.

Все здесь держится на примате символической функции, то есть

на примате публичного слова, на психологических индивидуаль-

ностях, идентифицируемых по характеру и степени их страдания

и желаниям (мотивации). Лейтмотивом проходит тема "вызова,

коим для десакрализованного общества и утратившего ориенти-

ры индивида становится сохранение момента авторитета, то есть

одновременное поддержание и легитимной силы, и символичес-

кого измерения".

То, что далее говорится о компромиссе между функцией

применения санкции и функцией реинтеграции, выполняемыми

актом заключения под стражу, напрямую проистекает из тезиса о

"верной дистанции" внутри непрерывного публичного простран-

ства. В этом смысле подход Гарапона в применении санкции

чисто психиатрический, но так или иначе терапевтический, оста-

ется — и это парадокс — родственный такому взгляду, кото-

рый, будучи пронизан духом жертвенности, радикально отделяет

жертву от группы. Между искуплением и терапией сохраняются

потаенные переходы. Автор не оставляет без внимания ни аляпо-

ватости, ни противодействия, ни предрассудки, ни страхи, пре-

пятствующие торжеству идеи санкции-реинтеграции в угоду идее

санкции-наказания. Это цена, которую нужно заплатить, чтобы

остаточная насильственность наказания могла быть частью ин-

ститута справедливости. Однако задача реформатора — думать,

наделять смыслом реформизм, который не уступил бы ни скеп-

тицизму Фуко, ни одержимости общества вопросами безопаснос-

ти. Кредо публичного слова — это от начала и до конца мобили-

зационные убеждения в духе сознательного реформизма. Позво-

лить субъекту принимать на себя обязательства, значит, удержи-

вать его в круге публичного слова, общего и для свободного

человека, и для заключенных. Между культурой возмездия и

утопией мира без наказаний есть место для "разумного наказа-

ния", где санкция мыслится вне наказания, в соответствии со

своим этимологическим смыслом "одобрения-неодобрения". И,

чтобы не поддаться утопии нового вида, тоже реформистской по

духу, автор опирается на свой личный опыт и опыт схожих с

ним коллег, а также на четкие предложения, профессиональный

характер которых очевиден.

Впрочем, мне не хотелось бы заканчивать эти вступительные

страницы, которые следует рассматривать разве что как пометки

на полях, так и не указав на то, что в завершающей части книги

главный акцент смещается в сторону защиты демократии. Мы

видим, в какой степени в первой части, посвященной диагнозу

французского общества, юридический активизм обусловлен умень-

шением влияния политической составляющей общественной жиз-

ни. Переход к состоянию активных действий в сфере права и

политики обеспечивается с одной стороны взаимозависимостью

участников процесса и их статусом, присущим правосудию и

порождающим надлежащую дистанцию между субъектами права,

и, с другой стороны, посреднической ролью представительных

институтов правового государства. Именно данному аспекту ре-

конструкции общества посвящены последние страницы книги.

Опасность утопии новой формы, утопии юридической, которая

сегодня прививается изобличенному юридическому активизму,

может быть предотвращена только при условии параллельного

решения проблемы политического представительства. Если мы

хотим приблизить место отправления правосудия к рядовым граж-

данам, нужно, чтобы политическое представительство было мак-

симально депрофессионализировано. В контекст "Нового судеб-

ного акта" необходимо включить элементы с политической при-

родой, иными словами, в нем должны быть сформулированы

результаты прогресса демократии участия. Требование того, что-

бы ключ к управлению судебными институтами находился в

руках политиков, неизбежно еще и потому, что суды во Фран-

ции не наделены особой властью, отличной от власти исполни-

тельной и законодательной, но обладают авторитетом. Учитывая

сказанное, важно отметить, что автор воздерживается от маги-

ческих заклинаний по поводу независимости правосудия, как и

от призывов к возврату соблазнительного принципа искупления.

В конечном итоге и судью, и гражданина создает одна и та же

власть — судебная.

ВСТУПЛЕНИЕ

Откроем свежий журнал. Что мы здесь можем прочитать?

Сколько ответственных политиков заслуживает предстать перед

уголовным судом за соучастие в торговле влиянием*. Один ис-

панский судья заявляет о своей готовности заключить под стра-

жу бывшего государственного секретаря по безопасности. Без-

работица умножает число семей, имеющих чрезмерную задол-

женность по платежам, и, как следствие, все более сильная на-

грузка ложится на судей. Министр юстиции заявляет, что он

хотел бы, чтобы прокуроры обладали большей самостоятельнос-

тью. Газеты, тесно связанные с теми или иными избирательными

округами, переполнены материалами о судебных разбирательствах

между депутатами местных органов власти. Государственный Совет

впервые провозглашает приемлемыми иски, поданные военными

и заключенными, обжалующие дисциплинарные взыскания.

В обществе часто возникают дебаты на самом высоком уров-

не по поводу громких процессов, например — по делу об обвале

трибун стадиона на Корсике, по делу о переливании зараженной

крови и другие, которые неделями держат в напряжении обще-

ственное мнение. Раскручиваясь вокруг реального факта, выхо-

дящего за рамки идеологических распрей, судебные баталии по-

могают утратившей ориентиры демократии лучше разобраться в

проблеме: помогают зрителю отождествлять себя с лицами, кото-

рые с помощью телевидения делаются очень близкими.

Усиливающееся воздействие правосудия на жизнь челове-

ческого коллектива — "одна из главных политических реалий

конца XX века

". Ничто больше не может ускользнуть от

контроля судебных органов. Последние десятилетия стали сви-

детелями того, как взрывными темпами растет число юриди-

ческих отделов и юрисдикции, как изменяется их роль, как,

проявляясь новыми гранями, с каждым днем становится все

более крепким их авторитет. Тень судов нависает над все бо-

лее широким диапазоном секторов общественной жизни. Прежде

всего это ощущается в политической жизни, где, как мы

•Торговля влиянием — оказание за вознаграждение воздействия на долж-

ностных лиц в целях совершения или несовершения последними определен-

ных действий в пользу просителя. - Прим. пер.

P. Raynaud, "Le juge, la politique el la philosophie", Situations de la democralie, Paris, Gallimard/

LeSeuil, 1993, p. 110.

видим, развивается — и это характерно, пожалуй, для всего

мира — то, что американцы называют "юридическим активиз-

мом" (juridical activism). Отныне судья получает титул ар-

битра нравственности, читай — политической морали: повсед-

невная действительность дает нам большое число примеров,

касающихся только одного политического клана. Тот же тезис

находит подтверждение и в международной жизни, где впер-

вые после 1945 г. международному сообществу удалось учре-

дить уголовный суд для расследования преступлений, совер-

шенных на территории бывшей Югославии, позднее — д

ля

того, чтобы судить авторов руандийского геноцида. Также,

хотя и в более скрытых формах, чувствуется усиление судеб-

ного влияния в экономической жизни, где деловые люди пред-

почитают конфиденциальность арбитража публичности юсти-

ции. Тем не менее юридические отделы больших предприятий,

как и просторные кабинеты адвокатов-специалистов по хозяй-

ственному праву, за последние годы во Франции заметно уве-

личились в числе. Мы видим, что суд стал играть важную

роль в моральной жизни, где ему подчиняются — прежде

всего в аспекте биоэтики — вопросы практически неразреши-

мые. То же самое относится и к социальной сфере жизни, где

суд вмешивается в крупные социальные конфликты, как это

было во время забастовки пилотов компании Air Inter. В су-

дье ищут не просто юриста или арбитра, но и посредника,

умиротворителя страстей, охвативших социальные отношения,

чуть ли не вдохновителя публичной политики (подобную роль

он играет в сфере профилактики правонарушений). Мы ви-

дим, как психиатры и социальные работники превращаются в

объект преследований за недонесение об изнасиловании или о

негуманном обращении с детьми: даже самоотверженность боль-

ше не является обстоятельством, освобождающим от ответ-

ственности. То же самое характерно и для частной жизни,

причем до такой степени, что некоторые после принятия в

1975 г. закона о разводе заговорили о легализации любви

втроем. Считается, что судья по делам несовершеннолетних

отличает нормальные воспитательные методы от ненормаль-

ных и в каждом конкретном случае проводит границу между

приемлемой культурной спецификой воспитания и специфи-

кой, которую к данной категории уже отнести нельзя. Одно-

временно судья становится референтом для потерянного, изо-

лированного, утратившего корни индивида, порожденного на-

шим обществом, который в своей конфронтации с законом

находит последнюю жизненную опору. Вспомним, ведь еще

десять лет назад те же вопросы, возникающие перед судьями,

не имели такой остроты. То ли потому, что они не были в

должной мере вскрыты наукой, то ли потому, что социальные

связи были более прочными, а государство еще не утратило

способности их решать.

Таково требование времени, и оно абсолютно. Всё и вся

отныне должно быть подсудно: закон — Конституционному

совету; экономическая политика правительства — Люксембур-

гскому суду; функционирование следственных и исправитель-

ных учреждений — Страсбургскому суду; министры — Выс-

шей палате правосудия; политики — обычному уголовному

суду. Еще несколько десятилетий назад многие из перечислен-

ных юрисдикции не существовали.

Как следствие, практика обращения к правосудию

имеет всеобщий характер: неприкасаемых больше нет.

Правосудие как система держится на чувстве справедливос-

ти, которое окончательно усыпили десятилетия господства идеи

марксизма и идеи государства всеобщего благоденствия. Но-

вое состояние чувств передается потребностью морального по-

рядка: ожиданием инстанции, которая сказала бы, что есть пло-

хо, а что хорошо, и закрепила бы в коллективной памяти пред-

ставление о несправедливости. Споры вокруг биоэтики свиде-

тельствуют об обеспокоенности мира, лишившегося высшего ав-

торитета, о поисках "другой" демократии, которая сгладит ост-

рые углы экзистенциальных вопросов. Одним словом, мы стано-

вимся свидетелями обращения либеральных режимов к пробле-

мам морали. Перед демократией благодаря окончанию холодной

войны больше не стоит вопрос о выживании и об обеспечении

внешней безопасности, поэтому демократия вглядывается в

самое себя и задается вопросом о содержании своих мораль-

ных оснований.

Такой спрос на правосудие в конечном итоге имеет уни-

версальный характер; это видно по тому, какая совершенно

небывалая важность придается в последние годы преступле-

ниям против человечности. Процессы Барби и Тувье, имевшие

значительный резонанс, живое о том напоминание*.

•Имеются в виду процессы в отношении лиц, обвиняемых в пре-

ступлениях против гражданского населения времен Второй мировой

войны. — Прим. ред.

Одно и то же правосудие должно применяться не только к

любому виду отношений (мужчина-женщина; господин-слуга;

правители-управляемые; родители-дети и т.д.), но также и ко

всем людям, независимо от того, какая культурная среда и

какое государство их вскормили. Если все и вся отныне под-

судно, мы и от правосудия вправе ожидать всего; не только

ничем не ограниченной подсудности, но и "тотальной справед-

ливости". Отныне правосудие не может ограничиваться огла-

шением права, оно должно, кроме того, воспитывать и прини-

мать решения, становиться ближе и сохранять дистанцию, при-

мирять и разделять, судить и служить средством общения.

Такой прогресс правосудия не отличается односторонним

и однозначным характером: одни спорные проблемы возника-

ют, другие утрачивают актуальность; появляются новые виды

преступлений, старые исчезают. Следовательно, это движение

парадоксально: в одно и то же время, с одной стороны, вос-

хваляются достоинства курса на ослабление регулирования

или его полную ликвидацию а, с другой стороны, множатся,

как грибы после дождя, самые разные регламентирующие акты.

За таким усилением роли юстиции скрываются два явления,

внешне очень непохожие — можно сказать, взаимоисключаю-

щие, — результаты действия которых совпадают, усиливая

друг друга. Эти результаты: ослабление государства под дав-

лением рынка, с одной стороны, крушение символического

человека и демократического общества — с другой.

Что это за явления? Во-первых, поворот политической

жизни в сторону усиления судебной составляющей, который

свидетельствует о том, что правосудие воспринимается как

последнее пристанище утратившего прежнюю очаровательность

демократического идеала. Судебная активность — наиболее

яркий симптом этого процесса — это всего лишь часть более

сложного механизма, обязательно включающего другие эле-

менты, такие, как ослабление государства, развитие гражданс-

кого общества и, конечно, рост влияния масс-медиа. Суды

могут занять такое место только при условии, что встретят

новые политические ожидания, удовлетворить которые не смо-

гут традиционные политические инстанции. Их язык — язык

права: прав человека в странах Старого Света, прав мень-

шинств в Америке; их грамматика — судебная процедура. Ос-

лабление государства — это всего лишь следствие мондиали-

зации экономики: рынок хотя и бросает вызов мощи опекунс-

кого по своей сути государства, в то же время умножает

случаи обращения к юридической власти. Такое двунаправ-

ленное движение — приход права и уход государства — за-

метно невооруженным глазом, но, тем не менее, так уж ли оно

ново? Историкам, по всей видимости, не составит особого

труда найти исторические прецеденты. Но, останавливаясь на

подобной констатации, мы рискуем упустить из виду другое

объяснение роста влияния судов, не такое очевидное, более

антропологическое и, уж совершенно точно, не имеющее ана-

логов в истории: крушение демократического человека.

Резкое ускорение юридической экспансии нельзя объяс-

нить конъюнктурой, оно тесно связано с собственной динами-

кой развития демократических обществ — вторым из рассмат-

риваемых явлений. "Мы не стали большими любителями су-

дебной процедуры, ибо видны пределы ее возможностей.

Взрывной рост числа процессов — явление не юридического,

но социального порядка. Его истоки — в социальной депрес-

сии, которая выражается и усиливается экспансией права"

Наблюдающийся сегодня рост влияния судов происходит в

меньшей степени из сознательного, официально утвержденно-

го выбора и в большей — из защитной реакции на крушение

фундаментов в четырех сферах: политической, символичес-

кой, психической и нормотворческой. Преодолев опьянение

свободой, мы обнаруживаем, что теперь возникает опасность

крушения всех составляющих нашей личности: собственно ин-

дивидуальной, социальной и политической. Суд предстает как

средство предотвращения взрыва демократических обществ,

которым больше не удается как-то иначе справляться со слож-

ностью и разнообразием, порождаемыми ими самими. Субъект,

лишившись ориентиров, поддерживающих его как личность и

структурировавших ее, ищет в контакте с правосудием крепо-

стную стену, которая обезопасила бы его от внутреннего кру-

шения. Столкнувшись лицом к лицу с распадом политической

составляющей жизни, он отныне будет обращаться за спасени-

ем к судье. Суды последние, кто исполняет функцию автори-

тета — клерикального, почти родительского, — функцию, бро-

шенную ее последними носителями.

}. К. Liebermann, The

Litigeous

Society,

New

York,

Basic Books, 1981, p. 186.

Мутация государства благоденствия и несостоятельность

демократического человека выносят право на передний план

сцены, но по разным причинам. Первая заключается в попыт-

ках найти в праве временное средство, компенсирующее ис-

чезновение опекунской власти государства, чтобы организо-

вать торговлю между равными, вторая — в попытках найти

замену религии; одна имеет горизонтальную направленность,

другая — вертикальную. Первая причина внешнего происхож-

дения и касается политических институтов, вторая — внут-

реннего, и более антропологическая и затрагивает демократи-

ческое общество. Эти два факта, относительно чуждые друг

другу, придают интерпретации данного феномена совершенно

обескураживающий вид: что общего между усилением роли

международных адвокатских контор, знаменитых Law Firms,

и увеличением числа заключенных во всех демократических

государствах? Со времени Токвиля известно, что демократия

— это в равной мере и политическая организация, и обще-

ство, в сердце которого идея равенства условий. Не свиде-

тельствует ли расширение сферы влияния судебной власти о

двойном недостатке: чувствах глубокой тоски и покинутости, —

характерных как для институтов, так и для демократического

общества, страдающих одной и той же болезнью — несостоя-

тельностью? Не для того ли призывается правосудие, чтобы их

защищать? Чем больше эмансипируется демократия, в ее двой-

ной форме политической организации и общества, тем больше

она ищет в правосудии своего рода панацею: в этом глубинная

целостность феномена усиления роли правосудия. "Панацея" —

и об этом напоминает информатика — частично связана и с

несостоятельностью, и с памятью. Удел обществ забывать свои

традиции, отказываться от наследия, чтобы потом изобретать

заново свою судьбу; но можно ли выжить без памяти? Судья

остается последним хранителем обещаний, причем как по отно-

шению к субъекту, так и по отношению к политическому сооб-

ществу. За неспособностью сохранить живую память о ценнос-

тях, ставших фундаментом человеческих сообществ, политики

доверили правосудию роль хранителя своих клятвенных обеща-

ний.

Тем не мене наблюдающаяся сегодня увлеченность право-

судием может завести в тупик. Неразумный перенос всех со-

временных фрустраций на юстицию, наивный энтузиазм по

поводу ее всемогущества могут сыграть плохую шутку с самой

юстицией: что мы и попытаемся показать в первой части книги.

Обращение к праву и к правам по любому, подходящему и не-

подходящему, случаю имеет результатом подчинение судебному

контролю всех сторон частной жизни, прежде находящихся вне

всякого публичного надзора. Самое неприятное состоит в том,

что в конечном итоге такая "юридизация" вменяет уголовное

толкование отношениям всех видов — политическим, админист-

ративным, коммерческим, социальным, семейным, а то и любов-

ным; отныне эти отношения расшифровываются под двойным

углом зрения, как отношения жертва-агрессор. Такой упрощен-

ный юридический язык коренится в жертвенной логике, кото-

рой, как привыкли считать люди, они овладели окончательно и

которая имеет следствием увеличение числа заключенных в про-

порциях, вызывающих тревогу. Сдержать развитие данного яв-

ления в полной мере не удалось ни одной демократии. СМИ под

предлогом обеспечения максимальной прозрачности судебных

процедур рискуют, поддерживая иллюзию прямой демократии,

лишить граждан минимальных гарантий защищенности — как,

например, презумпции невиновности. Что касается судей, не свя-

зываем ли мы себя по рукам и ногам путами нового "духовен-

ства", заслуживающего такого же презрения, как и прежняя

бюрократия? Не придут ли адвокаты к тому, что станут вменять

юридическую подоплеку, умножая таким образом число вообра-

жаемых барьеров, каждому социальному компромиссу? Юрис-

тов прельщает возможность, злоупотребляя своим господствую-

щим положением — для нашего времени просто невероятным,

— обобрать демократию. Их не останавливает то, что сокровищ-

ница демократии не неисчерпаема.

Набор перечисленных парадоксов побуждает к переосмысле-

нию места, занимаемого юстицией в условиях обновляемой де-

мократии: этому посвящена вторая часть книги. Поскольку речь

идет о процессе, черпающем свои силы в двойном кризисе: поли-

тических институтов и демократического общества, — ответы

(на парадоксы) будут включать одновременно и институциональ-

ный, и социальный планы. Демократия не разрушается, она транс-

формируется посредством права. Две предыдущие модели —

формальное право либерального государства и материальное

право государства всеобщего благоденствия — в настоящее время

находятся на краю гибели, а новая правовая и демократическая