Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история

Подождите немного. Документ загружается.

ПРИМЕТЫ

хода, при котором воспринимаются отдельные детали, а не произ-

ведение в целом. По мнению

и выразил в

ной форме культ творческой непосредственности гения, усвоен-

смолоду в берлинских романтических

Эта интер-

претация малоубедительна, поскольку Морелли ставил перед

собой не проблемы эстетического порядка (в чем его упрекали

впоследствии), но проблемы предварительные, проблемы фило-

логического

В действительности метод, предложенный

Морелли, опирался на иную, гораздо более богатую историко-

культурную основу. Как мы увидим, тот же Винд совсем близко по-

дошел к ней по ходу своих рассуждений.

2. сравнении с книгами других историков искусства, — пишет

Винд, — книги Морелли

довольно необычно. Они усея-

ны изображениями пальцев и ушей; это педантично составленные

реестры тех мельчайших характеристик, которые выдают прису-

тствие данного художника, подобно тому, как отпечатки паль-

цев выдают преступника... всякий музей изящных искусств,

дованный Морелли, сразу становится похож на музей кримина-

Это сравнение было затем блестяще разработано

у Кастельнуово, который сопоставил уликовый метод Морелли

с методом Шерлока Холмса, описанным почти в те же самые годы

в книгах Артура Конан

Знаток искусства уподобляется де-

тективу, выявляющему автора преступления (полотна) на осно-

вании мельчайших улик, не заметных для большинства. Всем па-

мятны бесчисленные примеры проницательности Холмса, инте-

рпретирующего следы в дорожной грязи, пепел от сигареты и так

далее. Но, чтобы окончательно убедиться в точности сопостав-

ления, предложенного Кастельнуово, следует вспомнить рассказ

«Картонная коробка»

в котором Шерлок Холмс становит-

ся неотличим от Морелли. Отправным пунктом расследования

здесь является не что иное, как человеческие уши — два отрезан-

ныхуха, присланных по почте некоей невинной старой деве. И вот

знаток принимается за работу:

Холмс

и я <Ватсон>, посмотрев в его сторону, с

увидел,

что он впился глазами в ее профиль. Удивление, а затем и удовлетворение

на его энергичном

но, когда она взглянула на что-

бы узнать причину

он уже всецело овладел

Позднее Холмс

Ватсону и читателям

мол-

ниеносной мыслительной работы:

медиком,

вы

что

такой части человеческого

которая была бы столь разнообразна, как ухо. Каждое ухо, как

очень

индивидуально и отличается от всех остальных. В

Антропологическом жур-

нале» за прошлый год вы можете

две мои статейки на эту тему. Поэ-

тому я осмотрел уши в коробке глазами и внимательно отме-

тил их анатомические особенности. Вообразите мое

взгля-

нув на мисс

что ее ухо в точности соответствует женскому

уху, которое я только что изучал. О совпадении не могло

и речи. Пере-

до мной была та же

укороченная ушная раковина, с таким же ши-

роким изгибом в верхней части, та же форма внутреннего хряща.

всем важнейшим

то же самое ухо. Конечно, я сра-

зу понял огромную важность этого открытия.

что жертва находилась

в кровном и,

очень близком родстве с мисс

3. Чуть дальше мы увидим, что стояло за этим

однако,

будет напомнить еще одно весьма цен-

ное замечание Винда:

Некоторые из

критиковавших

находили странным посту-

согласно

которому

«ЛИЧНОСТЬ

следует

искать

там,

личное

усилие

на-

именее Нов этом пункте современная безусловно,

встала бы на сторону Морелли: наши мелкие бессознательные жесты прояв-

ляют наш характер

чем какое-либо поведение, тщательно подго-

товленное

«Наши мелкие бессознательные

конечно же, мы можем

заменить здесь безличное выражение «современная психоло-

гия» —

конкретным именем: Фрейд. Действительно, за-

мечания Винда о Морелли заставили

обратить

на один долго остававшийся в

пассаж из знамени-

того фрейдовского этюда «Микеланджеловский Моисей»

В начале второго раздела Фрейд пишет:

Задолго до первого своего знакомства с методом психоанализа я

что

Иван

знаток искусства из России, первые статьи которого бы-

ли опубликованы на немецком языке в

годах, в буквальном

смысле произвел

галереях Европы. Он пересмотрел

авторство многих картин,

учил, как отличать копии от оригиналов,

и обнаружил на основе своей теории новые художественные индивидуаль-

ности. Для этого он отказался от толкования общего впечатления и анализа

крупных

картины и направил внимание на изучение характерных

подчиненных

на такие частные вещи, как.

ногти

мочки

нимб вокруг головы и другие малозначительные

кото-

рыми, как правило, пренебрегают при копировании

но которые

у каждого художника наделены значительным своеобразием. Интересно бы-

ло позднее

что за русским псевдонимом скрывался итальянский врач

Морелли. Скончался он в

г., будучи сенатором Итальянского королев-

ства. Я

что его метод находится в тесном родстве с техникой

цинского психоанализа. Для психоанализа тоже привычно

тайное и скрытое, исходя из низкоопениваемых или незамеченных призна-

ков, из отбросов,

нашего наблюдения (auch diese ist gewöhnt, aus

gering oder nicht beachteten

aus

dem —

der Beobachtung.

und Verborgenes zu

Очерк о

первоначально был опуб-

ликован без имени автора: Фрейд признал свое авторство лишь

тогда, когда настал момент включения текста в полное собрание

фрейдовских сочинений. Было выдвинуто предположение, что

склонность Морелли скрывать свое авторство за псевдонимами за-

разила в конце концов π Фрейда: о возможном значении такого

схождения высказывались догадки разной степени убедитель-

Ясно, во всяком случае, что, скрывшись за завесой аноним-

ности, Фрейд внятно и вместе с тем сдержанно заявил о значитель-

ном интеллектуальном влиянии, которое Морелли оказал на не-

го задолго до того, как был открыт психоанализ («lange bevor ich

etwas von der Psychoanalyse hören

Свести это

как то пытались сделать, единственно к очерку о

ском «Моисее», или даже ко всему ряду статей, связанных с исто-

рией

— значит безосновательно сузить смысл фрейдо-

вского утверждения: «Я

что его <Морелли> метод нахо-

дится в тесном родстве с техникой медицинского психоанализа».

действительности вся процитированная нами декларация Фрей-

да закрепляет за

Морелли особое место в истории фор-

мирования психоанализа. В самом деле, речь идет о связи докумен-

тированной, а не гипотетической, как в случаях с большинством

МИФЫ

или

Фрейда; к тому же встреча

с текстами Морелли состоялась, как мы сказали, в «доаналитичес-

кий»

период

ЖИЗНИ

Фрейда.

Следовательно,

мы

имеем

дело

ментом, который прямо содействовал кристаллизации психоана-

лиза, а не с совпадением, обнаруженным впоследствии, задним

числом, как в случае со страничкой, посвященной сновидению,

из книги Линкеуса (Й. Поппера), на которую

ссылается

в позднейших изданиях «Толкования

4. Прежде чем пытаться понять,

именно мог Фрейд извлечь

из чтения работ Морелли, целесообразно будет уточнить, в какой

момент это чтение происходило. Или, скорее, — в какие момен-

ты? Ведь Фрейд говорит о двух различных встречах: «задолго до

того, как я вообще услышал о психоанализе, я узнал, что некий рус-

ский искусствовед, Иван

«впоследствии мне было

весьма интересно узнать, что за русским псевдонимом скрывает-

ся итальянский врач по фамилии Морелли...»

Первое из упомянутых событий может быть датировано лишь

предположительно. Как terminus ante quem мы можем взять

год (год публикации «Исследований истерии» Фрейда

или

год (когда Фрейд впервые употребил термин

В качестве

post quem —

год.

но в декабре

года Фрейд в пространном письме к невесте рас-

сказал о своем «открытии живописи», состоявшемся во время по-

сещения Дрезденской галереи. Прежде живопись не интересовала

его; теперь же, пишет он, «я сбросил со своих плеч бремя

и начал

Трудно предположить, чтобы ранее этого

момента внимание Фрейда привлекли статьи какого-то неизвест-

ного искусствоведа;

наоборот, в высшей вероятно, что он

обратился к ним вскоре после письма к невесте о Дрезденской га-

лерее, поскольку первые статьи Морелли, изданные отдельной кни-

гой (Лейпциг,

касались полотен итальянских мастеров в га-

лереях Мюнхена, Дрездена и

Вторая встреча Фрейда с работами Морелли, возможно, под-

дается более точной датировке. Подлинное имя Ивана

ва было впервые сообщено публике в

году на фронтисписе

английского перевода вышеупомянутого сборника статей; в пере-

изданиях и в переводах, публиковавшихся после

года (год

смерти Морелли), неизменно фигурируют как подлинное имя

автора, так и

Не исключено, что один из этих томов

в какой-то момент очутился в руках Фрейда; но, скорее всего, он

раскрыл для себя тайну Ивана Лермольева чисто случайно, в сен-

тябре

года, зайдя в миланский книжный магазин. В библио-

теке Фрейда, хранящейся в Лондоне, имеется экземпляр книги:

Giovanni Morelli

Della pittura italiana.

storico

critici. — Le gallerie Borghese e Doria Pamphili in Roma. Milano,

фронтисписе

дата приобретения: Милан,

сентяб-

Единственное пребывание

в Милане относится к осе-

ни

В этот момент, к тому же, у Фрейда был дополни-

тельный повод для обращения к книге Морелли.

уже несколь-

ко месяцев он занимался явлениями

незадолго перед

тем в Далмации произошел эпизод, ставший позднее объектом

лиза в

обыденной жизни»: случай, когда Фрейд

не мог вспомнить имя автора фресок в соборе городка Орвьето.

Между тем и реальный автор (Синьорелли), и те мнимые авторы,

имена которых приходили в голову Фрейду (Боттичелли, Больт-

раффио), были упомянуты в книге

Но что могли означать для Фрейда

для молодого Фрейда, еще

совсем далекого от психоанализа, — статьи

Фрейд сам

указывает нам ответ: это было предложение нового метода интер-

претации, выдвигающего на передний план «отбросы», побоч-

ные факты и рассматривающего эти побочные факты как проявле-

ния скрытой истины. При таком подходе мелкие подробности,

обычно считающиеся незначительными или даже «низкими»,

достойными,

ключами, дающими доступ к самым воз-

вышенным творениям человеческого духа: «мои противники, -

с иронией писал Морелли (и эта ирония должна была особенно

понравиться Фрейду), — находят удовлетворение

том, чтобы счи-

тать меня человеком, не умеющим постичь духовный смысл про-

изведений искусства и потому придающим особое значение внеш-

ним подробностям, таким как форма кистей рук, ушей, и даже —

страшно сказать — такому отталкивающему предмету, как

Морелли тоже мог бы взять себе в качестве девиза дорогие

Фрейду слова Вергилия, ставшие эпиграфом к «Толкованию сно-

видений»:

* «Если небесных богов не

ронт

МИФЫ-ЭМБЛЕМЫ-ПРИМЕТЫ

Кроме того, эти

данные были для Морелли носителя-

ми истины постольку, поскольку они соотносились с моментами

максимального ослабления авторского самоконтроля, который

связывал автора с культурной традицией: только в такие момен-

ты и могут проявиться чисто индивидуальные свойства, которые

безотчетно для самого

Еще больше, чем

намек — не единственный в эти годы — на бессознательную дея-

здесь поражает отождествление глубинного ядра твор-

ческой индивидуальности

элементами, освобожденными от конт-

роля сознания.

5. Итак, нашему взгляду открылась определенная аналогия между

методом Морелли, методом Холмса и методом Фрейда. О линии Мо-

мы уже сказали. Что каса-

ется любопытного совпадения

и фрейдовских приемов,

то об этом, со своей стороны, писал С.

Впрочем, и сам

Фрейд проявил перед одним из пациентов («человеком-волком»)

свой интерес к

Шерлока Холмса. Но, когда один из

его коллег (Т. Рейк) сблизил психоаналитический

методом

Холмса, Фрейд в ответ (осенью 1913 года) заговорил с известным

восхищением об технике

Во всех трех слу-

чаях мелкие, даже

следы позволяют проникнуть в иную,

глубинную реальность, недосягаемую другими способами. Следы:

выражаясь точнее,

(в случае Фрейда), улики (в случае

Шерлока Холмса), изобразительные знаки (в случае

Чем объясняется эта тройная аналогия? На первый взгляд, от-

вет очень прост. Фрейд был медиком; Морелли окончил медици-

нский факультет; Конан Дойль работал врачом, пока не посвятил

себя окончательно литературе. Во всех трех случаях явственно

просматривается модель медицинской

—

ны, которая позволяет, опираясь на поверхностные симптомы, по-

рой ничего не говорящие профану

д-ру

диаг-

ностировать болезни, недоступные для прямого наблюдения.

(В скобках можно отметить, что пара

сверхпрони-

цательный детектив и тупой медик, представляет собой результат

Само

Гинз-

от

принятого

противопоставляет

описываемый им комплекс знаний — се-

в современном западном

мании (то

есть

семиотике как аба ракт-

пауке о знаках, в смысле Пирса —

Морриса).

раздвоения

и той же реальной фигуры — одного из профес-

соров молодого Конан Дойля; профессор славился своими исклю-

чительными способностями

Однако речь идет не

просто о биографических совпадениях. К концу XIX века

точнее

говоря, между

годами — в гуманитарных науках на-

чинает утверждаться уликовая парадигма, опирающаяся именно

на медицинскую

Но корни этой парадигмы уходили

в далекое прошлое.

На протяжении тысячелетий человек был охотником. На опы-

те бесчисленных выслеживаний и погонь он научился восстанав-

ливать очертания и движение невидимых жертв по отпечаткам

в грязи, сломанным веткам, шарикам помета, клочкам шерсти, вы-

павшим перьям, остаточным запахам. Он научился чуять, регист-

рировать, интерпретировать и классифицировать мельчайшие сле-

ды, такие как ниточка слюны. Он научился выполнять сложные

мысленные операции с молниеносной быстротой, замерев в густых

зарослях или очутившись на открытой поляне, где опасность

зит со всех сторон.

Поколения и

охотников обогащали и передавали во

времени эту сумму знаний. В отсутствие словесных свидетельств,

которые могли бы быть сопоставлены с наскальной живописью

и с первобытными статуэтками, мы можем обратиться к поздней-

шим сказкам, иногда пусть в искаженном звучании,

отголоски знания этих древнейших охотников. Три брата, гласит

восточная сказка,

у киргизов, татар, евреев, ту-

встречают

который потерял верблюда (в дру-

гих вариантах

Без малейших колебаний они дают опи-

сание верблюда: он белый, слеп на один глаз, на спине у него два

бурдюка — один с вином, другой с маслом. Значит, они его видели?

Нет, не видели. Тогда их обвиняют в краже и отдают под суд. И тут

наступает миг торжества: братья за несколько секунд

как они смогли по минимальным следам восстановить облик жи-

вотного, которого никогда не видели.

Три брата,

являются носителями охотничьего типа

знания (даже если сказка и не называет их охотниками).

тип

знания характеризуется способностью восходить от незначитель-

ных данных опыта к сложной реальности, недоступной прямому

эмпирическому наблюдению. Можно добавить, что эти опытные

данные всегда подлежаттакомуупорядочению, которое ведетк по-

рождению нарративной цепочки; в своем простейшем виде эта це-

почка может быть сведена к формуле «здесь кто-то был». Возмож-

но, сама идея рассказа (как чего-то, отличного от заговора, закли-

нания или

впервые возникла в сообществе охотников,

из опыта дешифровки следов. В пользу такого предположения — ра-

зумеется, не поддающегося прямому доказательству — мог бы сви-

детельствовать и тот факт, что риторические фигуры, на которые до

сих пор опирается язык охотника-следопыта: часть, замещающая

целое, следствие, замещающее причину, — соотносятся с осью ме-

тонимии (организующей для прозаического языка) и полностью

исключают ось

Охотник в этом случае оказался бы пер-

вым, кто «рассказал историю», потому что он был единственным,

кто мог прочитать в немых (а то и почти незаметных) следах, остав-

ленных жертвой, связную последовательность событий.

«Дешифровка», или «прочтение», следов животных — это мета-

форы. Были, однако, попытки истолковать эти метафоры букваль-

но: как концентрированное словесное выражение определенного

исторического процесса, который привел

возможно, в очень

и очень протяженной хронологической перспективе — к изобре-

тению письменности. В форме этиологического мифа та же самая

связь утверждается китайской традицией, отводившей роль изоб-

ретателя

чиновнику, который созерцал отпечатки

птичьих лапок на песчаном берегу

С другой стороны, если

из области мифов и гипотез перейти в сферу письменной исто-

рии, не могут не поразить бесспорные аналогии,

между «следопытной» парадигмой, обрисованной нами выше,

и парадигмой, имплицитно содержащейся в

месо-

потамских текстах, составлявшихся начиная с III тысячелетия до

Обе парадигмы предполагают подробнейшее опознание да-

же и самой ничтожной действительности, ведущее к раскрытию

следов событий, не поддающихся прямому наблюдению. В одном

случае —

следы в грязи, волоски, перышки; в другом слу-

чае — внутренности животных, капельки масла на воде, небесные

светила, непроизвольные движения тела и так далее. Правда, эта

вторая серия явлений, в отличие от первой, была практически безг-

ранична, поскольку всё, или почти всё, могло стать для

мских предсказателей объектом дивинации. Но главное расхожде-

ПРИМЕТЫ

ние, на наш взгляд, в другом: дивинация была обращена к буду-

щему, а

дешифровка — к прошлому (да-

же если это прошлое отстояло от наблюдателя на считанные секун-

ды). И все-таки познавательные подходы в обоих случаях весьма

близки:

операции, предполагаемые в обоих слу-

чаях

анализы, сопоставления, классификации — в формальном

отношении тождественны. Конечно, лишь в формальном отно-

шении: социальный контекст был

различным. В част-

ности, было

как глубоко повлияло изобретение пись-

ма на месопотамскую дивинацию. В самом деле, месопотамским

божествам присваивалась, в числе прочих царских прерогатив,

прерогатива сообщаться с подданными посредством писаных во-

леизъявлений — писанных небесными светилами, человеческими

телами, чем угодно еще, — а предсказатели призваны были прочи-

тывать эти сообщения (идея, которой суждено было вылиться в

многотысячелетний образ «книги

И отождествление

мантики с дешифровкой божественных письмен, начертанных на

реальности, усиливалось пиктографическим характером клинопи-

си: как дивинация, так и клинопись указывали

предметы через

След тоже указывает на животное, которое здесь прошло. В срав-

нении с конкретностью отпечатка, материально понимаемого сле-

да, пиктограмма уже представляет собою колоссальный шаг впе-

ред по пути абстрактного мышления. Но абстрактивные способ-

ности, на которых основано пиктографическое письмо, в свою

очередь, весьма ничтожны в сравнении с теми, которые требуют-

ся для перехода к фонетическому письму. На

деле, в кли-

нописной традиции пиктографические и фонетические элементы

продолжали сосуществовать, точно так же, как в месопотамских

текстах постепенное усиление априорных и обоб-

щающих элементов не отменило исходную склонность заключать

от следствия к

Именно такая позиция объясняет, с од-

ной стороны, проникновение в язык месопотамской дивинации

технических терминов, заимствованных из юридической лексики;

с другой же стороны — присутствие в дивинационных трактатах

элементов физиогномики и медицинской

Итак, пройдя длинным кружным путем, мы вновь оказались пе-

ред лицом семейотики. Мы обнаруживаем ее включенной в весь-

ма необычное сочетание дисциплин (разумеется, термин «дисцип-

(200

лина» здесь

Можно было бы увидеть тут соблаз-

нительную возможность для противопоставления двух наук

(юриспруденции и

двум псевдонаукам (дивинации

и физиогномике) и объяснить затем

столь разнородных

элементов пространственной и временной удаленностью общест-

котором идет речь. Но такое умозаключение бы

ностным. Нечто действительно связывало вместе эти формы зна-

ния в древней

(если исключить из рассматриваемой

совокупности боговдохновенное прорицательство, основанное на

опыте экстатического

Этим объединяющим началом бы-

ла исходная позиция, ориентированная на анализ индивидуаль-

ных случаев, поддающихся реконструкции только на основе

дов, симптомов, улик. Сами юридические тексты в Месопотамии

состояли не из законов или предписаний, но из обсуждения кон-

кретных

Таким образом, можно говорить в целом об ули-

ковой или дивинационной парадигме, обращенной к прошлому,

настоящему или будущему, — в зависимости от той или иной

формы знания. Обращаясь к будущему, имели дивинацию

в собственном смысле слова; обращаясь к прошлому, настоящему

и будущему, имели медицинскую семейотику в

двойном об-

личье, диагностику и прогностику; обращаясь к прошлому, име-

ли юриспруденцию.

за этой уликовой или

дигмой угадывается самый, быть может, древний жест в интеллек-

туальной истории человечества: жест охотника, присевшего на

корточки в грязь и высматривающего следы будущей жертвы.

2. Сказанное выше объясняет, каким образом диагноз черепной

травмы, сформулированный на основе факта двустороннего косо-

глазия, мог найти себе место в составе месопотамского трактата

о в более общем плане сказанное объясняет, каким об-

разом в истории человечества возникла совокупность дисциплин,

опирающихся на дешифровку знаков разного рода, от симптомов

до письменных знаков. Перейдя из

цивилизаций

в Грецию, эта совокупность претерпела глубокие изменения, свя-

занные и с формированием новых дисциплин, таких как историо-

графия и филология, и с обретением новой социальной и эпистемо-

логической автономии старыми дисциплинами, такими как меди-

цина. Тело, язык и история людей впервые оказались подвергнуты

беспредрассудочному анализу, в принципе исключавшему боже-