68
представляющие действия мыслящего человека. Но пластическая основа,
оживляющая традиционные символы финальной строфы, оказывается
гораздо более естественной, а ее образность, если и не вполне однородной,
то, по крайней мере, определенной по своей стилевой доминанте. Она
наиболее отчетливо соотносится с одической традицией: свидетельство тому
сходство с одической строфой, черты ораторского периода, лексики и
тональности «высокого стиля» – тональности не только в
узкостилистическом, но и в значении общей интонационно-смысловой
атмосферы высокого размышления.
Казалось бы, здесь можно предложить убедительную трактовку итога,
основанную на прямом осмыслении этого доминирующего тона и
нарастающей гармонизации стихового строя в оптимистическом финале.
Речь как будто бы идет о безусловном, торжестве духа
над суетой, «заботою
земною». Но не забудем о том, что перед нами не только противостояние, но
и подобие противоположностей. Ведь первая и вторая десятистрочные части
стихотворения столь же контрастируют, сколь и приравниваются друг другу,
смыкаясь, как мы видим, в удивительном по четкости ритмическом и даже
рифмическом круге – кольцевой композиции» (С. 66–69).
«
Каков же смысловой итог этого подобия противоположностей? Антитеза
«поэт - толпа» оказывается непреодолимой: у каждой стороны – свои страхи,
свои радости, свои победы, именно свои, не те, что у другой. Два разных мира
сходны, но никак между собой не сообщаются. Толпе – «забота земная»,
поэту – «обитель духов», а все иное может быть превращено
сознанием
(сознанием толпы или сознанием поэта) в нечто призрачное, исчезающее. В то
же время можно настаивать на том, что «земная забота» или «обитель духов»
исчезают лишь для субъективного сознания (поэта или толпы), но это еще не
значит, что они перестают существовать объективно. Можно привести и еще
доводы в пользу таких
различных трактовок. И в то же время эти разные
логические выводы вызывают, на мой взгляд, равную внутреннюю
неудовлетворенность: кажется, круг «распрямился» в линию, по этой прямой
можно двигаться и в ту и в другую – прямо противоположную – сторону, но
внутреннее пространство утеряно. А ведь именно там, во внутреннем
движении и внутреннем порядке
, воплощается живая жизнь, жизнь
человеческой мысли, несводимой, конечно, к чисто логическим итогам так же,
как несводима целостность мыслящего человека к теоретическим и
практическим результатам рассуждения. Бесстрашное движение мысли,
вбирающее в себя и тем объединяющее все противоположности жизни и
сознания, рождает не только субъективное ощущение единства мира:
совершенная «отделка стихов», превращаясь
в стиль поэтического
произведения, призвана сделать это ощущение таким, чтобы оно могло быть
передано другим людям (т.е. могло выйти за пределы «этого» субъективного
сознания). Коль скоро такая цель оказывается достигнутой (в диалектическом
единстве актов творчества и восприятия), бесстрашие мысли, способность
претворить противоречия в гармонию, духовное единство людей становятся, в
представлении
Баратынского, реальностью. Такой – не логический, а