Первомайский В.Б. Невменяемость
Подождите немного. Документ загружается.
также наличие и стойкость компенсаторных механизмов» (с. 25). О
необходимости использования функционального диагноза в судебной
психиатрии пишут Ф. В. Кондратьев (1991), В. В. Горинов (1993). По мнению
Ю. В. Попова (1991), психиатрический диагноз должен быть
полифункциональным и тогда он целиком определяет экспертную оценку.
Между тем безусловно прогрессивная концепция функционального диагноза
с еѐ тремя принципами: деятельности, биографичности и системности
(В. М. Воловик, 1985; Е. А. Щербина, С. И. Табачников и др., 1989)
применительно к содержательной стороне психологического критерия не
может быть механически перенесена в судебную психиатрию без решения
целого ряда важных вопросов. К ним, прежде всего, относится вопрос о
соотношении понятий нетрудоспособности и невменяемости, соотношении
медицинской диагностики заболевания больного, выражающейся в
соответствующих медицинских понятиях, отражающих симптомы, синдромы
и нозологическую единицу, и диагностики социальной, лежащей в основе
определения функционального диагноза. Наконец, как соотносятся
функциональный диагноз со способность лица осознавать свои действия и
руководить ими. Важно установить, разные ли это диагностические подходы,
имеющие различный предмет исследования или их предмет един, но
исследуется и выражается через различные системы понятий. Применительно
же к теме настоящего исследования, прежде всего важна мысль о том, что
психологический критерий может опосредоваться психиатрическим
диагнозом. Рассмотрим эту взаимосвязь более подробно.
3. Взаимосвязь медицинского и психологического критерия
Определение взаимоотношения медицинского и психологического критериев
невменяемости является едва ли не самым существенным моментом для
понимания их содержательных характеристик и для самого определения
понятий «вменяемость–невменяемость». Историческая логика выделения
медицинского и психологического критериев способствовала выводу о том,
что вначале в формуле невменяемости появился медицинский критерий, а
затем психологический. Отсюда неизбежно следует вывод, что наличие двух
оценочных факторов (медицинского и психологического) обусловливают
особую сложность диагностического процесса в судебно-психиатрической
экспертизе (Г. В. Морозов, Т. П. Печерникова, Б. В. Шостакович, 1983). При
этом предполагается, что в общепсихиатрической практике диагностика
ограничивается одним этапом с двумя стадиями: анализом информации о
симптомах, синдромах и синтезом — установлением нозологического
диагноза, прогноза, выбора терапии.
С точки зрения СПЭ этот процесс рассматривается лишь как первый этап,
позволяющий определиться в наличии медицинского критерия. Далее
следует аналитическая стадия — сопоставление имеющейся информации с
требованиями психологического критерия и затем вновь синтетическая
стадия, когда сопоставляются данные медицинского и психологического
критерия и формулируется заключение о вменяемости- невменяемости. Эта
точка зрения является на сегодняшний день доминирующей и находит
отражение в работах как психиатров, так и по сути повторяющих их юристов
(Е. Н. Маркова, И. К. Шахриманьян, 1962; Д. Р. Лунц, 1966;
Б. В. Шостакович, 1990; Т. Б. Дмитриева, С. Н. Шишков, 1991; В. А. Лошако,
1993).
Таким образом, диагностический процесс в СПЭ рассматривается как
двухэтапный с последовательным выявлением медицинского и
психологического критерия, которые при таком подходе естественно
выступают больше как самостоятельные, чем неразрывно связанные между
собой категории. Соответственно логичной выглядит попытка установления
причинно-следственных отношений между указанными критериями
невменяемости и утверждение о том, что признаки психологического
критерия представляют собой следствие наличия признаков медицинского
критерия и определяют степень психического нездоровья (Е. Н. Маркова,
И. К. Шахриманьян, 1962).
В монографии Д. Р. Лунца (1966) глава IV, освещающая применение
критериев невменяемости в экспертной практике, фактически полностью
посвящена исследованию взаимосвязи медицинского и юридического
критериев. Так, он указывает, что «судебно-психиатрическая экспертиза при
определении вменяемости, дееспособности и при решении других
экспертных вопросов складывается из распознавания психического
заболевания и проводимой на основе диагностики судебнопсихиатрической
оценки» (с. 109). Именно наличие такой оценки, по мнению Д. Р. Лунца,
отличает судебно-психиатрическую экспертизу от всех других видов
психиатрического освидетельствования, составляет подлинную специфику
судебной психиатрии, определяет еѐ научно-теоретические задачи. Однако
попытка конкретизировать взаимоотношение медицинского и
психологического критериев наталкивается на ряд трудностей, которые
начинаются с констатации, с одной стороны, их единства, а с другой —
последовательности появления в формуле невменяемости и определения в
процессе экспертного исследования. Отсутствие адекватного разрешения и
объяснения этого главного противоречия постоянно приводит
исследовательскую мысль к другим, более частным несоответствиям. Это
хорошо видно на следующем примере.
Исследуя содержательную сторону медицинского критерия, Д. Р. Лунц
(1966) указывает его наиболее существенный признак — болезненный
характер психических расстройств. В связи с этим он пишет: «Следует иметь
в виду, что при всѐм многообразии болезненных нарушений и иногда
постепенном нарастании их тяжести, психические расстройства
исключающие вменяемость, представляют собой качественное, а не только
количественное отличие от нормы…» (с. 110). И далее: «Качественное
отличие состояний невменяемости означает такое болезненное изменение
психики, при котором поведение больного в целом в период этого состояния
определяется болезненными психопатологическими факторами, а не
нормально-психологическими» (с. 111).
В связи с этим возникает два вопроса. Первый — является ли болезненное
расстройство психики пограничного характера (не исключающее
вменяемости) только количественным отличием от нормы или также и
качественным? Второй — существуют ли иные критерии, способы выявления
болезненного расстройства психики, кроме исследования поведения?
Однозначных ответов на эти вопросы Д. Р. Лунц не даѐт. Достаточно
сравнить два его утверждения.
Первое: «Правильное понимание юридического (психологического — В. П.)
критерия состоит в том, что он представляет в абстрактной форме (в
психологических терминах) определѐнную степень (тяжесть) болезненных
расстройств психики, проявляющихся в клинических симптомах и
исключающих вменяемость. Такое понимание устраняет возможность
разрыва между клинической картиной болезни и еѐ судебнопсихиатрической
оценкой» (с. 221).
Второе: «В самом психопатологическом анализе оценка тяжести (степени)
болезненных нарушений как таковая ещѐ не дана. Анализом течения
заболевания и психопатологической квалификацией синдромов не
исчерпывается судебно-психиатрическая оценка во всех случаях психических
заболеваний» (с. 223–224). Их противоречивость очевидна. Либо тяжесть
болезненных нарушений находит отражение в клинической картине
заболевания, либо нет, и тогда она должна отражаться в каких-то других
признаках, не имеющих отношения к клинике заболевания.
Утверждая, что в самом психопатологическом анализе психических
нарушений оценка степени болезненных изменений психики ещѐ не дана,
Д. Р. Лунц указывает на такое обобщающее понятие, как расстройство
критики, характеризующее тяжесть нарушений психической деятельности
(с. 113). Этот критерий выступает в качестве некоего самостоятельного
признака, рядоположного с проявлениями психического расстройства, по
крайней мере в отношении определѐнной их части, и характеризуется тем,
«как больной оценивал окружающую обстановку, своѐ состояние и значение
совершаемых им поступков» (с. 113). Например, у лиц с психопатиями,
признаваемых невменяемыми, некритичность проявляется в утрате
правильной оценки своих действий и отсутствии в то время представлений об
их возможных последствиях (с. 170). Нетрудно увидеть, что в этом смысле
понятия некритичности и неспособности отдавать себе отчѐт в своих
действиях и руководить ими различить весьма сложно.
Такая позиция давала основание для выделения трѐх основных групп
психических расстройств в их отношении к психологическому критерию
невменяемости. К психическим заболеваниям, исключающим вменяемость,
вне зависимости от формы болезни и еѐ стадии, Д. Р. Лунц относит
старческие психозы и нелеченый прогрессивный паралич. Ко второй группе
психических расстройств, исключающих вменяемость, если они имели место
во время совершения преступления, в рамках других нозологических единиц,
диагностика которых сама по себе ещѐ не определяет решения о
вменяемости, Д. Р. Лунц относит синдромы расстроенного сознания,
приобретѐнного слабоумия, галлюцинаторно-бредовые состояния и
некоторые другие (с. 143). Наконец, к третьей группе он относит состояния и
синдромы, при которых и нозологическая, и синдромальная характеристика
заболевания хотя и имеет важное значение, но не определяет ещѐ решения о
вменяемости. Это такие расстройства как синдромы астении, дисфории,
гипердинамические синдромы после перенесѐнных энцефалитов и др.
(с. 143).
Фактически в последнем случае речь идѐт о непсихотических синдромах,
которые в качественном отношении уравниваются с психотическими. Это
следует из разъяснения Д. Р. Лунца относительно астенических состояний,
исключающих вменяемость, которые сопровождаются эпизодическими
нарушениями сознания, периодами оглушѐнности, депрессивным аффектом
при наличии выраженных неврологических симптомов. При таком варианте
астенического синдрома, как полагает Д. Р. Лунц, вменяемость исключается,
даже если в период правонарушения у больного не было нарушено сознание
(с. 167).
Такой подход к судебно-психиатрической классификации психических
расстройств с точки зрения их отношения к понятиям «вменяемость–
невменяемость» вступал в явное противоречие с тезисом о неразрывном
единстве медицинского и психологического критериев. Логика приведѐнной
группировки психических расстройств очевидна. В первой группе
демонстрируется единство медицинского и психологического критерия на
нозологическом уровне. Во второй — на уровне синдрома, в третьей же
такого единства вообще нет, ибо отнесѐнные к ней синдромы, как указывает
автор, не определяют невменяемости. Следовательно, психологический
критерий при этих видах патологии должен определяться некими
признаками, не входящими в синдромы, а значит, и не отражающимися в
нозологической единице и уж тем более — в симптомах, поскольку
последние не существуют вне синдрома и нозологической единицы.
Но логика, в таком случае, заставляет сделать ещѐ один шаг. Если указанные
в третьей группе синдромы не определяют невменяемости, то, во-первых, в
чѐм ещѐ может состоять их важное значение для судебно-психиатрической
диагностики? И, во-вторых, поскольку синдромы не существуют вне
нозологических форм, определяющих болезненное состояние, то легко
сделать вывод, что состояния, содержащие в качестве ведущих указанные
синдромы, не имеют значения для определения невменяемости и тогда она
может определяться по каким-то иным неболезненным признакам.
Приведѐнный пример наглядно демонстрирует нечѐткость начальных
посылок, что, в сущности, обусловлено нерешѐнностью той же проблемы, с
которой в своѐ время столкнулся В. Х. Кандинский, а именно проблемы
соотнесения объѐмов понятий «психическое состояние» и «вменяемость–
невменяемость».
Однако эта проблема ещѐ более усложняется тем обстоятельством, что, как
указывает Д. Р. Лунц (1966), «…зависимость невменяемости от
нозологической природы заболевания стоит, прежде всего, в связи с
недостаточными ещѐ терапевтическими возможностями, а следовательно,
является временной и при том относительной закономерностью и отнюдь не
представляет абсолютной и неизменной предопределѐнности. Прежде всего
это касается шизофрении» (с. 152). Методологической основой для такого
вывода послужило признание возможности существования при шизофрении
различающихся в количественном отношении психических расстройств. Так,
ссылаясь на ряд авторов, Д. Р. Лунц пишет: «С теоретической точки зрения,
нельзя не согласиться со следующим положением этих авторов: если мы
признаѐм, что шизофрения является соматогенным процессом, то,
спрашивается, почему в отличие от других, в том числе органических
психозов, не должно быть лѐгких и тяжѐлых случаев, начальных стадий и
стадий полностью развившихся, и наконец, дефектных состояний с
различной степенью изменения психики» (с. 152).
Будучи бесспорным по своей форме, это утверждение сразу же ставит
вопрос: на каком уровне проходит граница, разделяющая качественно
отличающиеся болезненные расстройства психической деятельности,
определяющие вменяемость и невменяемость субъекта? На уровне синдрома
или нозологической единицы? Является ли градация стадий шизофрении и
иных психозов отражением количественных изменений в рамках единого
качественно нового состояния, определяющего невменяемость субъекта или
это качественно различные состояния в рамках одной нозологической
формы? И, наконец, имеет ли этот вопрос столь уж важное значение, если
практика СПЭ допускает хотя бы в порядке исключения, вынесение
заключений о невменяемости в то время, как диагноз заболевания ставится
лишь предположительно или указывается на одно из двух предполагаемых
заболеваний (с. 157)?
Из сказанного очевидно, что при всех утверждениях о единстве
медицинского и психологического критериев, при попытке конкретного
анализа их соотношения это единство постоянно ускользает от нас в
различного рода исключениях, так же как и конкретные признаки, по
которым в таких исключительных случаях определяется наличие или
отсутствие психологического критерия.
Причина этого, как справедливо утверждает Д. Р. Лунц, состоит в том, что
«важнейший вопрос о «степени» (глубине) психических изменений
сравнительно мало подвергается разработке как с общетеоретической
стороны, так и в плане отдельных нозологических форм» (с. 165). Отсутствие
чѐткого концептуального подхода к соотнесению психологического и
медицинского критериев невменяемости создаѐт предпосылки для
субъективных решений при судебно-психиатрической оценке тех или иных
психических расстройств, на что в своѐ время указывал Е. К. Краснушкин
(1937), а это, в свою очередь, затрудняет оценку заключения эксперта судом.
Ф. В. Кондратьев (1989) главную сложность проблемы невменяемости видит
в неразработанности принципов соотнесения качества и количества
психических расстройств, т. е. понятий психопатологии как клинической
дисциплины с понятием невозможности отдавать себе отчѐт в своих
действиях и руководить ими. Он продолжает попытку Д. Р. Лунца разделить
психопатологические расстройства по их отношению к психологическому
критерию. Исследуя их взаимосвязь, Ф. В. Кондратьев выдвигает идею т. н.
«сертификатов невменяемости».
К категории психопатологических расстройств, обладающих признаками
«прямого и полного сертификата невменяемости», он относит самые тяжѐлые
психические расстройства, которыми ограничивается буквальная
интерпретация психологического критерия. Это помрачение сознания,
глубокая деменция, импульсивность, которые полностью лишают лицо
способности отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими.
«Опосредованный сертификат невменяемости» объединяет случаи
психопатологической детерминации (в частности бредовой) противоправного
поступка. В этих случаях деяние вытекает из болезненного расстройства и
обусловлено им, ввиду болезненно извращѐнного понимания роли и позиции
своего Я. Отсюда невозможность адекватно отражать и осмысливать
объективную реальность и (или) невозможность в соответствии с ней
организовывать своѐ поведение.
Под «условным сертификатом невменяемости» Ф. В. Кондратьев
подразумевает случаи совершения психически больным криминальных
действий, когда последние ничем не связаны с психопатологией, не
детерминированы ею, нет данных о «прямом» или «опосредованном
сертификате невменяемости», но есть основания «верифицировать
эндогенную процессуальность заболевания». Автор полагает, что в этих
случаях заключение о невменяемости зависит от положений
законодательства, инструкций и т. д., т. е. фактически от субъективного
момента. В качестве клинического примера приводится ссылка на больного с
бредом ревности, совершившего кражу, никак не связанную с содержанием
бреда.
Концепция Ф. В. Кондратьева обладает определѐнной внешней
привлекательностью, хотя Б. В. Шостакович (1990) относит введение
понятия «сертификат невменяемости» к категории логических ошибок типа
«подмены содержания». Однако представляется, что проблема здесь
заключается в ином. Первые два варианта «сертификата невменяемости»
имеют в своей основе реально существующие примеры, когда
психопатологические расстройства, при их наличии в момент совершения
ООД, однозначно исключают способность лица отдавать себе отчѐт в своих
действиях и руководить ими.
Эти группы психических расстройств в целом соответствуют первым двум
группам, выделенным Д. Р. Лунцем. Неспособность отдавать себе отчѐт в
своих действиях и руководить ими здесь очевидно связывается с понятием
психоза. Условный же «сертификат невменяемости» представляет собой
нечто прямо противоположное третьей группе психических расстройств,
выделенной Д. Р. Лунцем. У него в этой группе объединяются
непсихотические (пограничные) синдромы, которые сами по себе не
определяют невменяемости, но, тем не менее, больной таковым может быть
признан в силу иных обстоятельств. У Ф. В. Кондратьева третья группа
включает психотические расстройства практически те же, что и во второй
группе, но они не определяют невменяемость, если не детерминируют ООД.
Понятие «условного сертификата невменяемости» весьма спорно по целому
ряду принципиальных соображений. Фактически оно представляет собой
возвращение ко второму правилу М’Naghten, которое продолжает
применяться в западной судебной психиатрии. Во всяком случае, такой
вывод можно сделать из доклада американской делегации, оценивавшей
перемены в советской психиатрии (Оценка недавних перемен…, 1989, с. 93–
95). В этом документе указано, что установление «невменяемости» у лиц с
психическими расстройствами должно быть ограничено теми ситуациями, в
которых психиатрические симптомы затрудняют понимание или
контролирование преступного поведения. Исходя из такой точки зрения,
американские психиатры считают, что понятие «невменяемости» в силу
психического расстройства в советской системе включает в себя три
различных уровня симптомов:
(а) психотические симптомы, ассоциируемые с совершением
насильственного или незаконного деяния, при которых затруднѐнное
понимание или неспособность контролировать поведение у пациента были
непосредственно связаны с правонарушением;
(б) любое текущее или прошлое психическое расстройство или
психиатрический симптом, диагностированные у лица, обвиняемого в
правонарушении (даже в отсутствие у пациента какого бы то ни было
заметного затруднения понимания или способности контролировать
поведение);
(в) антисоветское политическое поведение, в том числе писание книг,
проведение демонстраций в поддержу реформ или откровенная оппозиция
властям, квалифицированные у многих пациентов одновременно как
симптом (например, «бред реформаторства»), как диагноз (например,
«вялотекущая шизофрения») и как преступное деяние (например, нарушение
ст. 70 или 190–1). Аналогия американского понимания невменяемости с
концепцией сертификатов невменяемости очевидна.
Неприемлемость такого подхода к пониманию невменяемости обосновывали
в своѐ время В. П. Сербский (1895) и С. С. Корсаков (1901), показавшие, что
душевная болезнь не может поражать одни стороны психической
деятельности и оставлять нетронутыми другие. Поэтому внешняя
сохранность поведения и понимания совершаемого отнюдь не
свидетельствует о способности лица отдавать себе отчѐт в своих действиях и
руководить ими. Если при этом учесть отсутствие однозначного,
аксиоматического толкования термина «понимание», то спорность
постановки вопроса об условном сертификате невменяемости становится
более чем очевидной.
В связи с этим представляется важным и такой аргумент. Ф. В. Кондратьев
указывает, что при опосредованном сертификате невменяемости
(медицинским содержанием которого являются бредовые расстройства)
имеет место извращѐнное понимание роли и позиции своего «Я». Поскольку
и при условном сертификате речь идѐт также о бредовых расстройствах, то
возникает вопрос: имеет ли в этих случаях место извращѐнное понимание
роли и позиции своего «Я». Если имеет, то о вменяемости не может быть и
речи, поскольку «Я» является основным элементом психологического
критерия. Если не имеет, тогда следует допустить, что душевнобольной при
одном и том же состоянии может быть признан вменяемым или
невменяемым, в зависимости от совершѐнных им действий. Тогда возникает
ряд новых серьѐзных проблем, от критериев невменяемости, поскольку
очевидно, что в этих случаях значение медицинского критерия существенно
ограничивается, до необходимости решения сугубо прагматического вопроса
о характере наказания, которое должно быть применено к такому больному
человеку, условиях и возможности его отбывания.
Например, лицо, страдающее хроническим душевным заболеванием с бредом
преследования, совершает кражу пищевых продуктов из магазина, чтобы
утолить голод. Деяние не связано с психопатологией и его мотив
определяется как реально-бытовой. Исходя из условного сертификата, это
лицо может быть признано вменяемым в отношении деяния и, следовательно,
должно подлежать наказанию. Но хроническое душевное заболевание
является основанием для его освобождения от отбывания наказания.
Следовательно, к данному лицу не может быть применена ни
принудительная медицинская мера, ни наказание. А ведь существует ещѐ
вопрос процессуальной дееспособности лица с психическими нарушениями,
которому вменяется деяние. В конце концов, вопрос о психопатологической
детерминации может ставиться иначе. Вполне возможно, что при его
решении следует исходить не из того, можно ли доказать причинную связь
между деянием и болезнью, а из того, можно ли категорически отрицать
влияние болезни на ООД в целом или какой-либо из его элементов. Если
этого сделать нельзя, то должна презюмироваться причинная связь между
доказанным состоянием психоза в его продуктивной фазе и неспособностью
лица отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими.
Весьма продуктивной в разработке вопроса о взаимосвязи медицинского и
психологического критерия невменяемости и содержательной стороны
последнего может оказаться идея, высказанная Ю. Л. Метелицей (1990) о
четырѐх уровнях понимания потерпевшими характера и значения
совершаемых с ними действий:
понимание внешней стороны юридически значимых событий;
понимание фактической стороны (или внутреннего содержания) этих
событий;
понимание их социального значения;
понимание социального значения юридически значимых событий на уровне
личностного смысла.
Принципиально важным здесь является положение, что перечисленные
уровни понимания не рядоположны, а последовательно взаимосвязаны.
Поэтому, указывает Ю. Л. Метелица, «психопатологически обусловленное
искажение личностного смысла даже при относительной сохранности
понимания фактической стороны правонарушения и его социального
значения… может обусловить беспомощное состояние» (с. 61). Отсюда
следует, что «для заключения об отсутствии психических расстройств,
обусловивших наличие юридического критерия беспомощного состояния,
необходимо констатировать сохранность понимания на всех четырѐх
уровнях, тогда как для противоположного вывода — о психической
беспомощности — достаточно установить нарушение на любом из них»
(с. 62).
Исходя из этого естественным представляется вывод Ю. Л. Метелицы (1990)
о том, что «на современном этапе развития судебной психиатрии логически
закономерным представляется иной путь, вначале анализ юридического
(психологического — В. П.) критерия и лишь затем — целенаправленный
поиск тех форм психической патологии (входящих в структуру медицинского
критерия), при которых возможно поражение психики, соответствующее
требованиям юридического критерия» (с. 6).
Такой же точки зрения относительно решения вопроса о вменяемости–
невменяемости придерживается Ф. В. Кондратьев (1983). Понимая
медицинский и психологический критерий как причинно-следственное
единство, он указывает, что согласно формуле невменяемости, сначала
устанавливается факт невозможности отдавать себе отчѐт в своих действиях
или руководить ими, а потом выясняется, вследствие чего произошѐл этот
факт. Эта позиция аргументируется тем обстоятельством, что при наличии
способности отдавать себе отчѐт в своих действиях не может быть
медицинского критерия невменяемости, хотя может быть болезнь в
медицинском значении. И, напротив, когда нет болезненного состояния, то не
может быть и еѐ следствия — психологического критерия невменяемости.
Такой подход позволяет Ф. В. Кондратьеву несколько по-иному подойти к
проблеме соотношения медицинского и психологического критерия и
предложить способ разрешения имеющихся здесь очевидных противоречий.
Суть его состоит в невозможности применения понятия «хроническая