Первомайский В.Б. Невменяемость

Подождите немного. Документ загружается.

H. Weihofen (1962) указывает, что вопросы, которые ставятся перед

экспертом, должны касаться только психиатрических знаний.

Соответственно эксперт должен устанавливать только медицинские аспекты,

устанавливать наличие или отсутствие психических расстройств. Он не

может обвинять, определять природу и качество уголовно наказуемых

действий, устанавливать правду–ложь, умысел, преступное намерение и пр.

Задача психиатра: дать диагноз и указать, на основании чего он установлен

(исследования, тестов, наблюдения, иных данных); указать природу и

характер его болезни и прогноз; если болезнь имеется, то такова ли еѐ

степень, чтобы удовлетворять критериям закона для данной ситуации.

G. N. Miller (1979) полагает, что эксперт не должен навязывать суду какого-

либо решения вменяемости. Психиатру не следует доказывать, что причиной

какого-либо действия был бред. Но он может указать, что действие было

совершено бредовым образом и тем самым предложить суду самому решить

вопрос о невменяемости. С проблемой разграничения компетенции

психиатра и юриста было связано и предложение начала 70-х годов о

разделении процесса на две части. В первой части надлежало установить, что

обвиняемый совершил данный криминальный акт, а во второй рассматривать

вопрос о его ответственности, в том числе и с точки зрения его психического

здоровья (J. Donelly, 1981).

Г. И. Каплан и Б. Дж. Сэдок (1994) указывают, что «практически такая вещь,

как компетенция, или общая компетенции, отсутствует. Концепция

компетенции имеет значение только в терминах задания, решения или

процедуры, которая предстоит субъекту» (с. 471). Однако психиатры часто

высказывают мнение о правомочности больного, только постановление суда

превращает это мнение в решение.

В ФРГ J. Glatzel (1985) полагает, что задачей психиатра-эксперта является

помощь суду в определении степени вины правонарушителя, как психически

больного, так и имеющего те или иные отклонения в психической

деятельности. В связи с этим обращается большое внимание на оценку

степени патологичности мотивации преступных действий. Психиатр должен

высказать своѐ мнение по вопросу вменяемости, определив на

психологическом уровне способность больного предвидеть и управлять

своими действиями к моменту совершения противоправных действий, а

также констатировать действия, чуждые личности, т. е. пытаться доказать

причинную связь между криминальным поведением и структурой личности

субъекта.

Н. Недопил (1992) не считает мнение психиатра решающим в правовой

системе. В компетенцию эксперта он включает разъяснения суду, где граница

между здоровьем и болезнью, эмпирической нормой и отклонением от неѐ и

где располагается данный конкретный случай. Эксперт может делать вывод о

способности человека переносить нагрузки, о его компенсаторных

возможностях, компетенции в тех или иных действиях и тем самым помочь

осветить внутреннюю сторону совершения противоправного действия. Автор

указывает на необходимость создания ясных рамок для суждения о

невменяемости, границы которой пока условны, чтобы суд мог оценить

заключение эксперта с точки зрения его компетенции.

К компетенции эксперта он относит три поисковые задачи. Первая —

определение психических расстройств в период правонарушения и степень

их выраженности.

Вторая — построение гипотезы о том, оказывало ли расстройство психики

существенное влияние на поведение испытуемого в момент преступления,

т. е. мог ли он сознавать в силу диагностированного у него расстройства

психики отклонения своего поведения или была ли у него ограничена

способность руководить своими действиями и в какой степени это было

выражено в данном случае. Ответы на эти вопросы даются только

гипотетически на основании клинических описаний.

Третья — определение степени вероятности выбранной психиатром

гипотезы. И далее эта гипотеза с участием психиатра либо подтверждается,

либо опровергается в суде.

В Норвегии эксперт должен оценить психическое состояние лица во время

совершения им инкриминируемого деяния и ответить на вопрос об опасности

совершения данным лицом нового общественно опасного деяния вследствие

обнаруженной патологии (J. J. Stang, 1967). На этот вопрос отвечают также

эксперты в Дании, Финляндии и Исландии. В Финляндии и Исландии

эксперты дают заключение о вменяемости–невменяемости в отличие от

других скандинавских стран, где эти термины не употребляются

(С. Н. Шишков, 1983).

И. Гусар (1981) указывает, что в Венгрии достаточно частым и

существенным вопросом судебно-психиатрической практики является вопрос

о конкретном преступлении: достигает ли тяжесть нарушения сознания такой

степени, которую при установлении вменяемости нужно принять во

внимание и если да, то на основании каких слагаемых. В венгерском суде

психиатр обязан давать заключение о вменяемости с учѐтом различной

глубины расстройств сознания.

3. Некоторые итоги

Очевидно, что обращение к опыту других стран не проясняет пути решения

спорных вопросов проблемы невменяемости и компетенции психиатра-

эксперта, свидетельствуя о еѐ интернациональности. Можно предположить,

что общая неудовлетворѐнность существующим положением

спроецировалась на те страны, в которых недостатки действующей

парадигмы привели к явным злоупотреблениям психиатрией (Преданная

медицина, 1997; С. Блох, 1998; Т. Хардинг, 1998).

Неудовлетворѐнность отсутствием чѐткого разграничения компетенций

психиатра и суда вылилось в резкую критику психиатров как в СССР, так и

за рубежом. То, что эксперты дают заключения о вменяемости–

невменяемости, т. е. по вопросам, не относящимся к их компетенции,

воспринимается некоторыми юристами как «поползновение психиатров

подменить суд и определять судебную практику по уголовным делам

невменяемых». Более того, этот аргумент выдвигается как причина низкого

качества предварительного расследования и осуществления правосудия,

упрощенческого подхода к рассмотрению уголовных дел данной категории,

нарушения процессуальных прав обвиняемого (Б. Протченко, 1987;

Б. Протченко, А. Рудяков, 1989; В. И. Никандров, 1989).

М. Фуко (1991), рассматривая концепцию «социально опасного субъекта» в

судебной психиатрии (преимущественно западных стран) XIX cт., обвиняет

психиатров в настойчивых попытках занять своѐ место в механизме

правосудия. По его мнению, психиатры обосновывали своѐ право на

вмешательство в юридические дела не путѐм отыскания тысяч очевидных

симптомов душевной болезни, которые наблюдались в большинстве своѐм

при самых заурядных преступлениях, а настаивали на том, что существует

форма невменяемости, которая проявляется только в совершении жестоких

преступлений и ни в чѐм другом.

При всей резкости эта критика отражает объективное положение дел в

рассматриваемой области знаний и, очевидно, не в последнюю очередь

обусловливает планы Международной ассоциации судебных психиатров и

психологов на создание Общеевропейского института экспертиз и разработку

единых для Европы критериев невменяемости и недееспособности

(Т. Б. Дмитриева, С. Н. Шишков, 1991).

В проблеме разграничения компетенций психиатра и юриста присутствует

ещѐ один аспект. В настоящее время в представлении обвиняемого признание

его вменяемым (невменяемым) и ответственным (неответственным)

персонифицируется не с судом, а с экспертом, что, с одной стороны не

способствует достижению целей правосудия, а, с другой — представляет

прямую угрозу для эксперта. В этом плане характерным примером является

т. н. «витебское дело». Эксперты-психиатры указали в акте экспертизы, что

«в период правонарушения Адамов патологической мотивацией не

руководствовался… (значит руководствовался мотивацией психологической

— В. П.), в памяти сохранял основные обстоятельства содеянного… (значит

сам и содеял — В. П.)» и признали его вменяемым.

Суд использовал заключение экспертизы не для разрешения своих сомнений

во вменяемости подсудимого (этот вопрос уже был решѐн экспертизой), а как

одно из доказательств его виновности, отметив в приговоре: «Во время

проведения судебно-психиатрической экспертизы Адамов, признавая свою

вину в изнасиловании и убийстве, рассказал об этом врачам-психиатрам»

(И. Гамаюнов, 1991). Как сейчас известно, будучи невиновным, Адамов был

осуждѐн на 15 лет.

Очевидно, что своим заключением психиатры способствовали судебной

ошибке. Одной из еѐ причин явилось игнорирование того обстоятельства, что

в качестве косвенного доказательства для обоснования в приговоре выводов

по субъективным моментам преступления может использоваться лишь

заключение экспертов, данное ими в пределах своей компетенции

(В. И. Гончаренко с соавт., 1987).

Исследование исторического аспекта формирования представлений о

вменяемости–невменяемости и пределах компетенции психиатра-эксперта

при их определении показывает противоречивость и неоднозначность этого

процесса, с одной стороны, и непосредственную обусловленность уровнем

развития науки и запросами общества с другой. В целом к 60-м годам

сформировалась достаточно стройная концепция вменяемости–

невменяемости. Невменяемость характеризовалась двумя критериями:

медицинским и психологическим (юридическим). Соответственно этому

установилась точка зрения на компетенцию психиатра-эксперта, который

определял у подэкспертного наличие медицинского и психологического

(юридического) критерия во время совершения им общественно опасного

деяния, а суд проверял заключение эксперта и превращал его в своѐ судебное

решение. Поскольку, назначив экспертизу, суд так или иначе принимал

заключение экспертов (то ли первичной, то ли повторной экспертизы),

оказывалось, что de facto вопрос о вменяемости–невменяемости решался

экспертами, суд же решал его de jure.

Такая постановка вопроса, при отсутствии эффективной методики оценки

заключения эксперта, ставило суд в зависимое положение и существенным

образом влияло на его решения, особенно в случае расхождения заключений

экспертов, при проведении повторных экспертиз, когда суд должен был

самостоятельно решить, какому из заключений отдать предпочтение.

Это обстоятельство актуализировало поиск юристами собственных

юридических критериев невменяемости с целью создания уголовно-правовой

теории вменяемости–невменяемости и известного дистанцирования от

медицинского аспекта этой проблемы, который оставался бы в пределах

компетенции психиатра-эксперта. Выделение в качестве юридического

критерия вменяемости–невменяемости факта совершения лицом

общественно опасного деяния поставило вопрос о критическом анализе

парадигмы, существующей в этой области психиатрических знаний, прежде

всего с точки зрения чѐткого разделения компетенций психиатра и юриста.

Попытки и психиатров, и юристов сделать это пока не увенчались успехом.

Можно указать на три основные причины.

Первая состоит в идентификации понятий, объѐмы и содержание которых в

действительности не совпадают. К ним относятся «вменяемость–

невменяемость» и «способность отдавать себе отчѐт в своих действиях или

руководить ими», а также «решение суда» и «утверждение судом решения

эксперта».

Вторая состоит в линейном (горизонтальном) способе анализа

взаимосвязанных понятий, при котором все они рассматриваются как

рядоположные, будучи в действительности связанными между собой

иерархически.

Третья причина состоит в отсутствии адекватного решения проблемы

соотношения объѐмов двух понятий, одно из которых (психическое

состояние) разделено на три части (здоров — пограничное расстройство —

психоз), а второе (юридическая оценка состояния) — на две (вменяем–

невменяем).

Отсюда следует необходимость иного подхода, который должен учитывать:

объём и содержание понятий «вменяемость–невменяемость»;

объём и содержание медицинского и психологического критериев

невменяемости;

соотношение и взаимосвязь указанных категорий в формуле

невменяемости;

объём и содержание понятия «компетенция психиатра-эксперта».

Решение этих задач, в свою очередь, требует тщательного анализа процесса

экспертного исследования, исходя из научно обоснованных представлений об

объектах и предмете судебно-психиатрической экспертизы, еѐ месте в рамках

судебной экспертологии, разработки оптимальных форм изложения

экспертных выводов, не допускающих выхода эксперта за пределы своей

компетенции.

Изучение в историческом аспекте развития взглядов на проблему

невменяемости и пределов компетенции психиатра-эксперта показывает, что

основным внутренним движущим моментом научных поисков в этой области

является системная природа понятия невменяемость, на котором тесно

соприкасаются интересы психиатрии, психологии, юриспруденции.

Системная природа понятия «невменяемость» диктует необходимость

обратиться к экспертной практике. Ведь именно в практике реализуются

теоретические концепции, выдерживая пробу на научность. В практике

осуществляется взаимодействие психиатра-эксперта и юриста, от

эффективности которого полностью зависит третья сторона — обвиняемый.

Коллизии, существующие между научными подходами, законодательством и

экспертной практикой, материализуются в судебной психиатрии в

конкретные экспертные, а затем и судебные решения, в определѐнные сроки

лишения свободы либо в неопределѐнные сроки применения принудительной

меры медицинского характера в психиатрической больнице. Ошибка в

любую сторону трагична, поскольку в одном случае она уничтожает веру в

справедливость, а в другом — порождает чувство безнаказанности. Пока ни

судебная психиатрия, ни правосудие от таких ошибок не гарантированы.

Глава 5

СУДЬИ ОБ ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМАХ СУДЕБНОЙ

ПСИХИАТРИИ

«Каждый обвиняемый в

преступлении имеет право

на справедливое

разбирательство его дела

компетентным,

независимым и

беспристрастным судом»

Ст. 14 (1) Международного

пакта о гражданских и

политических правах

1. Определение вменяемости–невменяемости

Представляется, что научный анализ формирования взглядов на проблему

невменяемости был бы неполным без изучения практики определения

невменяемости и решения комплекса вопросов, связанных с назначением и

осуществления в этих случаях судебно-психиатрической экспертизы.

Поскольку в этом процессе взаимодействуют две стороны: юрист и психиатр-

эксперт, его эффективность может быть обеспечена только в случае единого

понимания проблемы. С целью получения ответа на вопрос о том, есть ли

такое понимание, практикующим судьям была предложена анонимная анкета

из 30 вопросов по трѐм основным проблемам: понятия вменяемости–

невменяемости и их определение; понятие социальной опасности психически

больного и применение принудительных мер медицинского характера;

оценка заключения психиатра-эксперта. В таком порядке и рассмотрим

полученные результаты.

На 90 разосланных анкет ответы получены от 56 (62,2%) респондентов, из

них мужчин 31 (55,4%) и женщин 25 (44,6%). Все положительно относятся к

психиатрии и к судебной психиатрии. По стажу работы респонденты

распределились таким образом (в %): до 5 лет — 21,4; до 10 лет — 32,1; до 15

лет — 17,9; свыше 15 лет — 28,6. Распределение по возрасту (в %): до 30 лет

— 10,7; до 40 лет — 42,9; свыше 40 лет — 46,4.

По блоку вопросов о невменяемости установлено, что 71,4% респондентов

считают невменяемость медико-юридической категорией и 25% —

медицинской. Только 1,8% относят это понятие к юридическим и столько же

лиц имеют иное мнение. При этом 56,6% считают, что решение вопроса о

вменяемости–невменяемости входит в компетенцию психиатра-эксперта и

только 28,3% относят это к компетенции суда.

72,7% судей считают, что заключение эксперта должно содержать

категорический вывод о вменяемости–невменяемости подэкспертного.

Предположительное заключение допускают 23,7%; 1,8% — считают, что

заключение эксперта не должно содержать его мнение о вменяемости–

невменяемости.

Из приведѐнных данных следует, что большинство опрошенных относят

вменяемость–невменяемость к медико-юридическим понятиям и считают,

что эксперт должен давать по этому поводу категорическое заключение.

Однако из 39 респондентов, которые считают невменяемость медико-

юридической категорией, 18 (46,2%) решение этого вопроса отнесли к

компетенции эксперта, 13 (33,3%) — к компетенции суда и 6 (15,4%)

полагают, что решение вопроса о вменяемости входит в компетенцию и

эксперта и суда (2 судей ответа не дали). Из указанных 39 респондентов 27

(69,2%) полагают, что мнение эксперта о вменяемости–невменяемости

должно быть категорическим, 11 (28,2%) допускают предположительное

заключение.

Интересно отметить, что ни один из опрошенных не отнѐс решение вопроса о

вменяемости–невменяемости к компетенции следователя (в анкете

предусмотрен и такой вариант ответа). Хотя именно следователь является

тем первым лицом, у которого могут возникнуть сомнения во вменяемости

лица и которые он обязан разрешить (с привлечением специальных

психиатрических знаний) прежде, чем дело попадѐт в суд для определения

виновности и ответственности вменяемого лица, либо для разрешения

вопроса о применении к невменяемому лицу принудительной меры

медицинского характера (ст.ст. 212, 226 УПК).

Естественно предположить, что нечѐткость представлений о понятиях

«вменяемость–невменяемость» обусловлена трудностью их отграничения от

способности (неспособности) лица осознавать свои действия и руководить

ими. С тем, что эти понятия не совпадают, согласны 48,2% всех опрошенных,

в то время как 37,5% не видят различий между ними. Из указанных выше 39

судей 19 (48,7%) различают объѐмы этих понятий, 15 (38,5%) — не

различают.

С точки зрения различения понятий «невменяемость» и «неспособность

осознавать свои действия…» важное значение имеет вербальная формула,

которая связывает эти понятия в заключении эксперта с инкриминируемым

лицу деянием. Формула «во время совершения им инкриминируемого

деяния», используемая в настоящее время в СПЭ, подразумевает

доказанность совершения деяния данным лицом. Между тем, это

обстоятельство не может быть установлено с помощью психиатрических

знаний и поэтому более точной является формула «в период времени, к

которому относится инкриминируемое деяние». Исследование показало, что

21,4% респондентов не смогли ответить на вопрос о различиях между

приведѐнными формулировками; 16,1% — не нашли различий; 35,7% —

различают их, но не указывают по каким признакам; 25,0% — полагают, что

различие состоит в том, что формулировка «в период времени…» более

широкая, а «во время…» — более узкая, конкретная. И лишь один (1,8%)

увидел отличие в том, что время совершения деяния должно быть определено

следствием, судом.

2. Общественная опасность психически больного и принудительные меры

медицинского характера

Примерно такое же положение с ответами на вопросы, касающиеся

общественной опасности психически больного. 58,9% респондентов считают

это понятие медико-юридическим, 33,9% — юридическим и 5,4% —

медицинским. Относительно компетенции при определении общественной

опасности получены такие результаты: определяет суд — 44,6%, определяет

эксперт, а суд проверяет — 41,1%, определяет эксперт — 7,1%.

Поскольку определение общественной опасности больного является

предпосылкой назначения ему принудительной меры медицинского

характера, то интересно отметить, что 92,9% респондентов полагают, что

психиатр-эксперт обязан в своѐм заключении рекомендовать подэкспертному

принудительную меру медицинского характера и указывать еѐ вид. Лишь

1,8% отказывают эксперту в этом праве и 5,3% полагают возможным иное

решение. Из 22 респондентов, считающих общественную опасность

психически больного юридической категорией (20%), несмотря на это

обстоятельство, полагают, что принудительную меру медицинского

характера должен рекомендовать эксперт.

3. Оценка заключения психиатра-эксперта

Очевидно, что как и в отношении вменяемости–невменяемости,

представления судей об общественной опасности психически больного так

же нечѐтки. И это не случайно. Компетенция суда и эксперта при

установлении этих обстоятельств на сегодня однозначно не определены ни в

теории, ни на практике. При этом следует учитывать по меньшей мере два

обстоятельства.

Первое, то, что суд не располагает методикой оценки заключения психиатра-

эксперта. В этом убеждены 73,2% опрошенных, 17,9% полагают, что имеют

такую методику и 8,9% не определились в этом отношении.

Второе, то, что на практике суд не может принять самостоятельно решение

по вопросу, требующему специальных знаний, а в любом случае только

подтверждает одно из заключений экспертов.

Так, на вопрос о действиях суда при наличии двух противоречащих

заключений эксперта 67,3% опрошенных ответили, что назначают третью

экспертизу, 9,1% — выбирают более обоснованное заключение, 3,6% —

принимают за доказательство заключение повторной экспертизы, 9,1% —

указали несколько вариантов ответов. 10,9% респондентов поступают иным

образом, но ни один из опрошенных не взял на себя ответственность не

согласиться с заключением эксперта и принять решение самостоятельно.

Очевидно потому, что для этого необходимо оценить заключение эксперта и

обосновать конкретными аргументами своѐ решение.

Возникает естественный вопрос: если эксперт решает в категорической

форме вопрос о вменяемости–невменяемости, наличии и степени

общественной опасности больного, рекомендует лишить его свободы

(поместить принудительно в психиатрическую больницу) и указывает

строгость этой меры (обычное, усиленное или строгое наблюдение), то что в

таком случае остаѐтся делать суду, если он не располагает методикой оценки

заключения эксперта? Вопрос риторический, ибо очевидно, что фактически

судьѐй становится эксперт, что в принципе недопустимо.

Интересно отметить и такое обстоятельство: 70,9% респондентов считают,

что заключение эксперта должно быть вне зависимости от возможной

судебной ошибки. 18,2% — не разделяют это мнение, 10,9% — не

определились с ответом. На вопрос о гарантиях такой независимости

ответили только 33,9% респондентов. 8,9% — сочли такой гарантией

квалификацию эксперта, 5,4% — его независимость, а 19,6% — в качестве

гарантии назвали ряд факторов.

Гарантии достоверности заключения эксперта судьи видят в квалификации

эксперта (23,6%) и объѐме представляемых ему материалов (16,4%). От 1,8%

до 5,45% голосов получили такие гарантии, как повторность экспертизы,

расширение состава комиссии, анонимность, состязательность экспертов и