Путилова Е.О. Детская литература

Подождите немного. Документ загружается.

121

ких средств молодую жену и полугодовалую дочку. Спустя семь месяцев,

родился мальчик, которого назвали в его честь. Бедность, болезни, лише-

ния – вот что узнал этот ребёнок с самых ранних лет. Горькая судьба его

семьи усугублялась столь же горькой судьбой его родины: Кромвель обра-

тил Ирландию в английскую колонию и жестоко расправился с освободи-

тельным восстанием на зелёном острове. Всё это подготовило мальчика к

осознанию своего призвания борца, политического деятеля. Он был неве-

роятно умён. Быть может, он был одним из самых умных людей своего

времени – и не только в Великобритании. Это позволило ему довольно бы-

стро выдвинуться. Он получил духовное образование и до самой смерти

служил деканом собора св. Патрика в Дублине.

Как похожи и непохожи пути Дефо и Свифта! Оба происхождения де-

мократического и весьма скромного, они были приближены к престолу.

Обоих судьба то возносила, то безжалостно роняла с высот. Оба были

страстными политиками, но принадлежали к противоположным партиям, и

один из них всегда торжествовал, когда страдал и претерпевал гонения

другой. Оба они были просветителями, но один из них свято верил в вели-

кую силу разума, а другой язвительно смеялся над этой верой. И тот, кто

смеялся, Свифт, был священником той самой англиканской церкви, против

которой сражался, рискуя головой, Дефо. Всё разводит этих двух самых

талантливых людей Англии на разные полюса, но стремление отстаивать

свои убеждения во что бы то ни стало – качество, которое их роднит.

Развивал свои идеи, а также сокрушал идеи противников Свифт в яз-

вительно-злых памфлетах, сделавших его имя широко известным, хотя

публиковались они в большинстве случаев анонимно. Затворившись в сте-

нах собора, он продолжает со всем пылом борца вмешиваться во внутрен-

нюю политику страны и даже вынуждать правительство менять принятые

решения. Так случилось в 1722 году, когда Свифт опубликовал беспощад-

ный памфлет «Письма суконщика». Он категорически не приемлет и курс

122

внешней политики королевства, курс завоевательных войн и колонизации

других стран и народов. Позднее Гулливер беспощадно опишет его:

«Вполне извинительным считается нападение на страну, если население её

изнурено голодом, истреблено чумою или обессилено внутренними раздо-

рами. Точно так же признаётся справедливой война с самым близким союз-

ником, если какой-нибудь его город расположен удобно для нас... Если ка-

кой-нибудь монарх посылает свои войска в страну, население которой бедно

и невежественно, то половину его он может самым законным образом ис-

требить, а другую половину обратить в рабство, чтобы вывести этот народ

из варварства и приобщить к благам цивилизации»...

Декан собора св.Патрика Джонатан Свифт не имел никаких других

должностей и привилегий. И тем не менее, он обладал таким влиянием, что

наместник Ирландии, у которого в распоряжении было 10 000 солдат, при-

знавался: «Я правлю Ирландией с разрешения доктора Свифта». Разреше-

ние не было благосклонным.

* * *

Название знаменитой книги Джонатана Свифта «Путешествия в

разные отдалённые страны Лемюэля Гулливера, вначале хирурга, а по-

том капитана нескольких кораблей» включает её в столь популярную в

XVII–XVIII веках литературу путешествий. Как и большинство произве-

дений этого жанра, она отличается безудержностью фантазии. Только вот

качество этой фантазии совершенно иное. Большинство «путешествий»,

по-видимому, было сочинено возле горящего камина, который располагал

к мечтаньям самым буйным и безответственным. Цель всех этих произве-

дений, несомненно, заключалась в стремлении не дать читателю заснуть

над книжкой, поразив его воображение совершенно немыслимыми «фак-

тами». Особенно впечатляли описания народов, обитавших в Индии, Аме-

рике, на неведомых островах. Водились, например, в Индии «сиклопесы» –

люди дикие, «кои имеют по одной ноге, но бегают весьма скоро. Сказы-

вают, что когда они сядут или лягут, то оною ногою покрывают себя от

зноя и дождя», а вот в «полунощной стране»(?) водятся другие дикие лю-

ди: «Головы у них небольшие, а уши покрывают всё их тело, которое всё в

123

шерсти». Подобные примеры можно множить, но смысла, однако, не при-

бавится.

Гулливер комментирует подобные «открытия»: «Нам, путешествен-

никам в далёкие страны, ... нетрудно сочинить описания диковинных жи-

вотных, морских и сухопутных. Между тем, главная цель путешествен-

ника – просвещать людей и делать их лучшими, совершенствовать их умы

как дурными, так и хорошими примерами того, что они передают каса-

тельно чужих стран». Свифту в значительной мере помогает удачно вы-

бранный стиль повествования, он как бы отметает все подозрения в «со-

чинительстве» – это строгий деловой отчёт, ему веришь безоговорочно.

Хотя на первый взгляд, описание невиданных народов у Свифта мало чем

отличается от каких-нибудь «сиклопесов», даже, может быть, оно менее

изобретательно:

«У всех головы были скошены или направо или налево; один глаз смотрел

внутрь, а другой прямо вверх к зениту. Их верхняя одежда была украшена

изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавикордов и мно-

гих других музыкальных инструментов»...

Описание этих диковинных людей, которых необходимо время от

времени хлопать специальными приспособлениями по губам и ушам, явля-

ется ничем иным как материализованной метафорой. Оказывается, Гул-

ливер попал в страну науки, где глубокомысленные учёные отчасти углуб-

лены в себя (глаз, обращённый внутрь), а отчасти витают в облаках (глаз,

устремлённый в зенит). Их склонность к гармонии запечатлена в их кос-

тюмах. Их погруженность в раздумья требует постоянного «хлопанья», да-

бы они получили возможность без особого риска для своей и чужой жизни

передвигаться среди людей и предметов. Любой образ Свифта наполняется

подспудным значением, едкой иронией и превращается в ядовитую репли-

ку в полемике. В данном случае это выпад писателя против отвлечённой

науки, оторвавшейся от конкретных практических жизненных задач.

Есть некая глубочайшая и бесконечно горькая ирония в том, что книга

о Гулливере, самая пессимистическая книга XVIII и XIX столетий, вдруг

превратилась в детское чтение. Самого Свифта этот факт наверняка неска-

124

занно изумил бы и шокировал. Эта книга о том, что жить в нашем мире

практически невозможно: человек в существующем обществе обречён ли-

бо на непереносимые страдания и физическую гибель, либо на гибель

нравственную. И, похоже, по доктору Свифту, третьего не дано.

Вряд ли эта мысль годится для детей. Но если замалчивать её, то что

же остаётся от Свифта?

Книга состоит из четырёх частей. В детских переработках, как прави-

ло, всего две части – путешествие Гулливера в Лилипутию и в Великанию

– в королевство Бробдингнег. Наверное, детей должно позабавить общение

Гулливера с крошечными человечками, которые путешествуют от его го-

ловы к башмакам, преодолевая неслыханные трудности. Наверное, их по-

радует описание сражения Гулливера с целой флотилией враждебного Ли-

липупии, но тоже лилипутского королевства. Ребёнку весело будет наблю-

дать, как герой уводит весь вражеский флот на верёвочке. Ему и самому

такое не раз удавалось. Но как объяснить ребёнку, почему тот же самый

Гулливер, напрягая все свои жизненные силы, едва-едва выходит из по-

единка с осами? Если грудной ребёнок может раздавить его в кулачке и не

заметить этого, а мартышка с удовольствием откусила бы ему голову? Как

ответить на вопрос ребёнка, так кто же он, Гулливер, в самом деле – герой

или так, ничтожная букашка? Мысль Свифта горька и многократно дока-

зана: в мире нет никаких твёрдых, раз и навсегда установленных критери-

ев, в нём всё относительно, всё зыбко, всё зависит от обстоятельств, от

точки зрения. Сила и слабость, малое и великое, геройство и малодушие –

всё так легко и естественно перетекает одно в другое при том, что сам

Гулливер совершенно не меняется, он сохраняет свои постоянные разме-

ры, постоянные резервы энергии и мужества. А красота? В Лилипутии все

крошечные дамы кажутся ему прелестными. Он не может видеть, что у од-

ной слишком длинный нос или цвет лица не соответствует лилипутским

стандартам. Это видят лилипуты и легко обнаруживают среди своих дам

дурнушек. Ну, а среди бробдингнегов все женщины являются Гулливеру

125

чудовищами, хотя среди них есть, оказывается, истинные красавицы. Нет

нерушимых эталонов – всё как посмотреть... То же самое можно сказать о

добре и зле, о дружеских чувствах, преданности, любви.

Словно заметив это объективно существующее свойство всех явлений

менять свои пропорции и ценность в зависимости от обстоятельств, люди

научились использовать его, извлекать из него выгоду. Замечателен обы-

чай лилипутов:

« Если ... суд приговаривает кого-либо к жестокому наказанию, то импера-

тор произносит в пленуме государственного совета речь, изображающую его

великое милосердие и доброту... Речь немедленно публикуется по всей им-

перии; и ничто так не устрашает народ, как эти панегирики императорскому

милосердию; ибо замечено, что чем они пространнее и велеречивее, тем

бесчеловечнее наказание и невиннее жертва...»

Человек-гора, который только что был превозносим за военные и про-

чие подвиги, становится неугоден. Он действительно, несмотря на свой

кроткий нрав и в высшей степени почтительное отношение к властям,

представляет постоянную угрозу королевству. И вот тут-то, во время об-

суждения вариантов смертного приговора, раскрывается, что собою пред-

ставляет истинное лилипутское расположение. Секретарь суда, считающий

себя настоящим другом Человека-горы вносит самое гуманное предложе-

ние: а почему бы не уменьшить постепенно расходы на содержание вели-

кана так, чтобы он начал худеть, чахнуть и, наконец, скончался, обеспечив

определённые гигиенические преимущества:

«Разложение вашего трупа станет наименее опасным, так как тело ваше

уменьшится в объёме, по крайней мере в два раза; немедленно после вашей

смерти пять или шесть тысяч подданных его величества смогут в два или

три дня отделить мясо от костей, сложить его на телеги, свезти и закопать

далеко за городом во избежании заразы, а скелет сохранить как памятник, на

удивлению потомству».

Если нравы и обычаи Лилипутов – откровенная и убийственная сатира

на английские законы жизни, нравственные и юридические установления,

их меж- и внутрипартийные схватки, то в королевстве Бродингнег царят

патриархальные нравы, монарх мудр и миролюбив, изумляется жестокости

цивилизованного человечества, использующего порох, – т.е. применяюще-

го оружие массового уничтожения. Исследователи творчества Свифта ви-

126

дели в изображении этой страны идеал просвещённой монархии и «естест-

венного человека», живущего в согласии с природой. Однако в третьей и

четвёртой части Свифт не оставляет ни малейшей возможности поверить в

то, что он разделяет подобные идеалы. В третьей части Гулливеру повезло

очутиться в стране магов, во власти которых вызывать на краткий срок

давно умерших героев. Они могут раскрыть кое-какие тайны истории. И

Гулливер пользуется этим, чтобы развеять все иллюзии читателей относи-

тельно величия каких бы то ни было правителей. Так, Александр Македон-

ский свидетельствует, что вовсе не был отравлен, но скончался от пьянст-

ва. Юлий Цезарь едва ли не сам одобряет собственное убийство. Во всяком

случае, Брут, поразивший его, выглядит по-настоящему великим героем.

Вообще ни малейшего следа монархических симпатий обнаружить в этих

частях книги не удаётся при всём желании. Напротив, герой признаётся:

«Больше всего я наслаждался лицезрением людей, истреблявших тиранов

и узурпаторов и восстанавлявших свободу и попранные права угнетённых

народов». Однако обнаружить и республиканские симпатии Свифта тоже

нельзя: вот Гулливер для сравнения «попросил вызвать римский сенат в

одной комнате и ...современный парламент в другой. Первый казался соб-

ранием героев и полубогов, второй – сборищем разносчиков, карманных

воришек, грабителей и буянов». Никаких иллюзий! Более того, в четвёртой

части возникает совершенно определённое и недвусмысленное отрицание

каких бы то ни было достоинств самой человеческой природы.

В этом, последнем путешествии Гулливер попадает в идиллическую

страну прекрасных и разумных лошадей, гуингмов. Вот это подлинно ес-

тественные существа! Они добры, красивы, исполнены благородства и

здравого смысла. Но, оказывается, что где-то в отдалённых областях их

уютного мира притаилась угроза: там обитает чудовищное племя отврати-

тельных существ, йеху, чьё существование добрые лошади не могут ни по-

нять, ни оправдать. Гулливер вскоре выясняет, что это гнусное племя ведёт

своё происхождение от группки англичан, в результате кораблекрушения

127

попавших на этот прекрасный остров и расплодившихся на нём. Человече-

ская природа сама по себе, оказывается вместилищем порока и низостей

всех разновидностей, и отсутствие каких бы то ни было сдерживающих

центров превращает эти существа в настоящих чудовищ.

Таков совершенно безотрадный итог книги Свифта. Невольно возни-

кает и ещё один вопрос: как подобные мизантропические взгляды могли

сосуществовать с христианской верой настоятеля собора? Вопрос трудно

разрешимый. Можно попробовать предложить один из возможных отве-

тов: йеху, эти гнусные твари, живут не дикой, но общественной жизнью,

на этом основании, вероятно, можно заключить, что абсолютный песси-

мизм Свифта распространяется не столько на само биологическое сущест-

вование человека, сколько на те общественные институты, которые столь

пагубно на него влияют... Быть может, но тогда откуда берутся эти обще-

ственные институты? Чем, какой силой вызваны они к жизни? Во всяком

случае они всегда обращаются в инструмент насилия, подавления и, следо-

вательно, искажения человеческой природы. Как знать, если бы человеку

общество могло предоставить гарантированные свободы проявления лич-

ности, её не удалось бы изуродовать? Пожалуй, это и есть сокровенная

мысль доктора Свифта, и свобода является для него единственной, но не-

достижимой ценностью бытия. Он жил с этой мыслью, боролся, творил и

умер. На могиле его рядом с собором св. Патрика лежит плита. Эпитафия,

высеченная на ней, гласит: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта,

настоятеля этого собора, и жестокое негодование больше уже не мо-

жет терзать его сердце. Иди, путник, и подражай, если можешь, ревно-

стному защитнику дела доблестной свободы».

Вопросы и задания

1. Чем вызвано появление в XVIII столетии огромного количества романов-

путешествий?

2. Как можно определить жанр романа Дефо? А романа Свифта?

3. Чем отличается подлинная история Александра Селькирка от истории Робинзона

Крузо? Почему Дефо считал свою вымышленную историю более правдивой?

4. В чем цель и смысл всех перипетий судьбы Робинзона?

5. Основные факторы, вызвавшие перерождение и очищение личности Робинзона

128

Крузо.

6. О чём свидетельствует совершенно различное положение Гулливера, который сам

совершенно не меняется, в стране лилипутов и стране великанов?

7. Каковы объекты сатиры Свифта?

8. Сходство и различие Робинзона и Гулливера.

9. С какими идеями Дефо постоянно спорит Свифт? Покажите это, используя текст.

3.6. КНИГА О БАРОНЕ МЮНХГАУЗЕНЕ

In falso veritas.

(Истина в обмане)

В 1781 году в восьмом выпуске берлинского журнала “Путеводитель

для весёлых людей” была опубликована подборка из 16 шванков – коро-

теньких, похожих на анекдоты, рассказов, озаглавленных “ M-h-s-nsche

Geschichten”, т.е. “Истории М-г-з-н”. Указывая своим читателям на их

несомненные достоинства, журнал признаёт, что правдивость не входит в

их число: “…они настолько комичны и изобретательны, что, хотя и

трудно поверить в их правдоподобие, смеёшься от всего сердца”.Через

два года в выпуске девятом того же журнала появились “Ещё две лжи

М.”. Вопрос правдоподобия, таким образом, был просто снят. Но вот,

спустя ещё два года, в Англии выходит анонимная книга “Собственное

повествование барона Мюнхгаузена о его удивительных путешествиях

и кампании в России” - имя и титул рассказчика названы полностью. Имя

автора – Рудольф Эрих Распе – станет известным почти через сто лет. Со

всей почтительностью уже в первой фразе Предисловия он рекомендует

героя: “Барон Мюнхгаузен … принадлежит к одному из первых дворянских

родов Германии, подарившему нескольким провинциям этого государства

достойнейших и прославленнейших мужей”. Итак, всё перевернулось: рас-

сказы представителя “одного из первых дворянских родов”, безусловно, мо-

гут быть только чистейшей правдой и цель должны иметь высокую: “обли-

чить искусство лжи, или … искусство втирания очков”. Предисловие за-

вершается утверждением, что барону по праву мог быть присвоен ещё

один титул, вполне подходящий для названия книги: “Каратель лжи”.

Через год в Германии выйдет немецкий перевод, куда обширнее англий-

129

ского оригинала. “Переводчик”, известный поэт-штюрмер Готфрид Ав-

густ Бюргер, в своей книге по меньшей мере 7 раз повторит настойчивые

и пространные заверения: рассказчик не только что человек безупречной

дворянской чести, но вообще – самый правдивый на свете.

Тут-то и заключена загадка: почему беспечный враль и насмешник М-

h-s-n, едва возвысившись до ранга титулованного литературного героя,

немедленно превращается в самого правдивого человека на свете?

Несколько есть отгадок. Самая убогая – в стремлении отыскать нази-

дательный пафос в книге. Это наследство классицизма, но уже совершенно

изношенного, выдохшегося, ставшего достоянием классной:

“Если бы кому-нибудь из вас вздумалось прихвастнуть, сказать неправду –

вспомните барона фон Мюнхгаузена и постыдитесь походить на него”.

Другой ответ, предлагаемый современным исследователем, тоже сво-

дится к назидательности, с оттенком обличения. Справедливо считая книгу

Э.Р.Распе и Г.А.Бюргера произведением сатирическим, он видит в нём

стремление “посмеяться над легковерием необразованных слушателей”

Однако уже Распе в английском Предисловии именно этих слушате-

лей приглашает посмеяться, поскольку юмор куда более авторитетный

проводник серьёзных истин, чем унылое наукообразие. Ещё запальчивее

отстаивает этот тезис Бюргер. Оба автора полагаются на чувство юмора и

проницательность читателей. И это понятно: читатели Распе и Бюргера –

те же друзья барона, что заглядывали к нему на огонёк, чтоб насладиться

его историями за бутылкой мозеля. Это единомышленники. Смеются не

над ними, а с ними.

Попробуем предложить ещё одно объяснение того странного факта,

что Мюнхгаузен претендует на звание самого правдивого человека на све-

те.

Ну, прежде всего, подобное заявление – самая последняя, самая раз-

машистая, лихая и артистичная ложь барона. Оно в полной мере осуществ-

ляет основной принцип всех его рассказов: доводить любую ложь до её ло-

гического предела и тем самым обращать в собственную противополож-

130

ность, из рядового вранья – в чистую правду, в правду более высокого

ранга, чем житейское правдоподобие. Мюнхгаузен творит правду эстети-

ческую, неподдельную правду искусства. Фокус, совершаемый бароном, –

чистое колдовство. Оно оказывается возможным, только благодаря тому,

что он прибегает к другому чуду: чуду воображения, которое обладает

творческой энергией фантастической силы.

Во все времена воображение действует по своим собственным зако-

нам, заявившим о себе ещё в те поры, когда не существовало никакой ли-

тературы. Именно штюрмеры одними из первых высказали идею необхо-

димости обращения к искусству первобытному как к живому источнику

образов нового времени. Существует целая литература, описывающая ис-

точники конкретных Мюнхгаузеновских образов, ситуаций, сюжетов – они

в мифе, в сказке, в народной книге. Однако в мифе содержится нечто

большее: инструментарий сотворения этих образов, ситуаций, сюжетов,

а точнее, тайна сотворения необычайного Мира, в котором обитает чудес-

ный барон. Этот сверхъестественный мир Мюнхгаузен ощущает как свою

вотчину, родной Боденвердер, поскольку в основе этого мира изначально

лежит некий грандиозный “первичный обман”.

Всё в этом мире перевёр-

нуто. Можно сказать, что в мире чудесного “всё иллюзорное действитель-

но” как и обратно: “всё действительное может в нём стать иллюзор-

ным”: за каких-то три четверти часа солнце превосходно зажаривает цело-

го барана; конь, летящий стрелой, действительно пролетает через окна ка-

реты; искры, что сыплются из глаз, поджигают порох; лиса на самом деле

выскакивает из собственной шкуры, а волк выворачивается наизнанку. В

мире мифа все метафоры материализованы, сравнения, гиперболы обрета-

ют плоть и являются как вещи действительные и несомненные. В мире чу-

десного пространственно-временные отношения обретают свои собствен-

ные параметры, абсолютно несовместимые с представлениями обычной

Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., “Наука”, 1987. С.35. Как фундаментальный закон, так и разнообраз-

ные формы проявления и действия законов мира чудесного проанализированы Я.Э. Голосовкером на

материале античной мифологии.