многообразия, которое нельзя подчинить заданной цели» (Тамарченко Н.Д. Типология реалистического романа. С. 40).
– Помилуйте, господин сочинитель! – слышу я восклицание многих моих читателей: – вы написали целую
главу о Сытном рынке, которая скорее может возбудить аппетит к еде, чем любопытство к чтению.
– В обоих случаях вы не в проигрыше, милостивые государи!
– Но скажите, по крайней мере, кто из двух наших гусарских друзей, Гремин или Стрелинский, приехал в
столицу?
– Это вы не иначе узнаете, как прочитав две или три главы, милостивые государи!
– Признаюсь, странный способ заставить читать себя.
– У каждого барона своя фантазия, у каждого писателя свой рассказ. Впрочем, если вас так мучает
любопытство, пошлите кого-нибудь в комендантскую кацелярию заглянуть в список приезжающих.
Наконец, тематика часто дается в речах. В этом отношении характерны романы Достоевского, где
герои говорят на всевозможные темы, с разных сторон освещая ту или иную проблему.
Использование героя в качестве рупора для высказываний автора – традиционный прием в драме и
романе. При этом возможно (обычно), что автор поручает свои взгляды положительному герою
(«резонер»), но также часто автор свои слишком смелые идеи передает герою отрицательному, чтобы
тем самым отвести от себя ответственность за эти взгляды. Так поступил Мольер в своем «Дон-Жуане»,
поручая герою атеистические высказывания, так нападает на клерикализм Матюрен устами своего
фантастического демонического героя Мельмота («Мельмот-скиталец»).
Самая характеристика героя может иметь значение проведения внелитературной темы. Герой может
быть своего рода олицетворением социальной проблемы эпохи. В этом отношении характерны такие
романы, как «Евгений Онегин», «Герой нашего времени», романы Тургенева («Рудин», Базаров «Отцов
и детей» и др.). В этих романах проблема общественной жизни, нравственности и т.д. изображается как
индивидуальная проблема поведения конкретного героя. Так как многие писатели совершенно
непроизвольно начинают «ставить себя в положение героя», то соответствующую проблему общего
значения автор имеет возможность развивать как психологический эпизод в жизни героя. Вот чем
объясняется возможность работ, исследующих историю русской общественной мысли по героям
романов (например, Овсянико-Куликовский «История русской интеллигенции»), ибо герои романов в
силу их популярности начинают жить в языке как символы определенных общественных течений, как
носители общественных проблем.
Но недостаточно объективного изложения проблемы в романе – необходимо, обыкновенно, и
ориентированное отношение к проблеме. Для такой ориентации можно применить и обычную
прозаическую диалектику. Весьма часто герои романов произносят убедительные речи в силу
логичности и стройности аргументов, ими выдвигаемых. Но такое построение не является чисто
художественным. Обычнее прибегают к мотивам эмоциональным. То, что было сказано об
эмоциональной окраске героев, разъясняет, как можно привлечь сочувствие на сторону героя и его
идеологии. В старом моралистическом романе герой был всегда добродетелен, произносил
добродетельные сентенции и торжествовал в развязке, в то время как его враги и злодеи,
произносившие циничные злодейские речи, погибали. В литературе, чуждой натуралистической
мотивировки, эти отрицательные типы, оттеняющие положительную тему, выражались просто и
прямолинейно, почти в тоне знаменитой формулы: «суди меня, судья неправедный», и диалоги
приближаются иногда к типу фольклорных духовных стихов, где «неправедный» царь обращается с
такой речью: «ты не верь в свою веру правильную, христианскую, а поверь в мою веру, собачью,
басурманскую». Если мы проанализируем речи отрицательных героев (кроме случая, когда автор
пользуется отрицательным героем как замаскированным рупором) даже близких к современности
произведений, с отчетливой натуралистической мотивировкой, то мы увидим, что они отличаются от
этой примитивной формулы только большей или меньшей степенью «заметания следов».
Перенесение эмоционального сочувствия с героя на его идеологию – средство внушения
«отношения» к идеологии. Оно может быть дано и фабульно, когда динамический мотив,
воплощающий в себе идеологическую тему, побеждает в развязке. Достаточно напомнить ура-
патриотическую литературу эпохи войны, с описанием «германских зверств» и благодетельного
влияния «русского победоносного воинства», чтобы уяснить прием, рассчитанный на естественную
потребность читателя в обобщении. Дело в том, что вымышленная фабула и вымышленные ситуации,
чтобы представить интерес значительности, постоянно выдвигаются как ситуации, по отношению к
которым возможно обобщение, как ситуации «типичные».