Вартанов А.С. Актуальные проблемы телевизионного творчества: На телевизионных подмостках
Подождите немного. Документ загружается.
«слетела» и теперь вот поставлена в программу снова.
Я знаком с И. Беляевым почти полвека, мы когда-то вместе учились в МГУ, он собирался стать
юристом, а потом вдруг пошел работать на ТВ. Делал передачи — сначала в качестве редактора, затем
как автор. Потом дерзнул заняться съемкой документальных лент. Получилось, да так здорово, что
вскоре он заставил обратить на себя внимание. А еще позже вошел в число «самых-самых» в
телепублицистике. Фильмы его становились событием не только в творческой кинотележизни, но и в
общественном сознании. Не столько фиксировали, сколько проникали вглубь.
Не развлекали, а заставляли думать. Ставили важные проблемы существования. Тревожили.
Побуждали к действию.
Внешне Беляев не обделен почестями и славой. Народный артист. Лауреат Государственной премии
и премий многих престижных телефестивалей. Академик телеакадемии (где всего дюжина членов).
Профессор института, готовящего телепрофессионалов. И все же его нынешняя судьба типична не
столько для удачливого телевизионщика, сколько для переживающего затяжной кризис
телекинематографиста. Замечательная его ветвь — документальное телекино — оказалась в небывало
трудном положении. Творческое объединение «Экран», в котором были сосредоточены все лучшие
силы теледокументалистов, агонизирует. Производство фильмов стало непомерно дорогим.
Спонсоров, готовых вкладывать средства в документальное телекино, как говорится, днем с огнем
не сыскать. Ничтожные бюджетные деньги телевизионное начальство предпочитает тратить не на
фильмы, а на передачи: быстрее, дешевле, а разница на невнимательный взгляд никакой.
Но даже когда какими-то непонятными путями удается достать деньги для съемок фильма и когда
он готов, начинаются его приключения, которые нередко приводят к тому, что ленту зрители не видят
(или видит ничтожное их число, имеющее обыкновение включать свой телеприемник рано утром или
поздно заполночь).
Возвращаясь к нашему герою, хочу вкратце проследить историю последнего фильма Беляева
«Жил-был фарцовщик». Снятый по сценарию журналиста Юрия Зерчанинова, он рассказывает об
уникальной жизненной истории Юрия Захарова, коренного москвича, выросшего в музыкальной семье.
С юных лет он «заболел» любовью к американскому джазу, немного сам играл на трубе. А затем
увлекся гораздо менее благородным делом: стал скупать у иностранцев доллары. В ту пору это
считалось страшным преступлением. Был арестован, вернулся из лагеря, продолжал заниматься там же.
Да еще стал пить и употреблять наркотиками.
Мать Ю. Захарова, помогавшая прихожанам баптистской церкви наладить хор, рассказала там о
своем горе. Верующие обещали молиться Богу за ее сына. И молились. Да так истово, что свершилось
чудо. Юра перестал пить, колоться, заниматься валютными делами. Женился, завел сынишку. Стал
регентом хора в Немчиновской церкви, под Москвой. Бескорыстно служит Богу, зарабатывая на хлеб
насущный продажей проездных билетов в вестибюле одной из станций столичного метро.
Из этой истории режиссер меньшего, нежели Беляев, масштаба сделал бы ленту о
сверхъестественных явлениях, вроде тех программ, которые показывают в «Третьем глазе». Массовый
зритель любит, когда ему рассказывают о «летающих тарелках», «снежном человеке» или о чем-нибудь
подобном. В биографии Ю. Захарова было где разгуляться фантазии любителю такого тележанра. У
него, например, не было «ломки», которая случается со всяким, кто резко «сходит с иглы». Его, не раз
лежавшего в «психушках» по части алкоголизма и наркомании, как-то, в связи с поездкой за рубеж,
всесторонне обследовали врачи-психиатры и не верили, что это — их недавний пациент.
Но все эти и подобные им истории я узнал не из фильма, а от самого Ю. Захарова, с которым меня
познакомили авторы ленты. В ней же взят не столько «чудесный», сколько социальный и исторический
срез юриной биографии. Поначалу Ю. Зерчанинов и И. Беляев хотели было рассказать на экране о
нашумевшей в хрущевские времена истории двух валютчиков — Яна Рокотова («Косого») и Владислава
Файбишенко. Потом поняли, что поразившая цивилизованный мир бесцеремонность обращения
советского лидера с законами (к ним задним числом применили расстрельную статью, которой в
момент совершения преступления не было в Уголовном кодексе страны) сегодня, три десятилетия
спустя, когда с законами вообще мало кто считается, вряд ли произведет сильное впечатление. Решили
остановиться на конкретной судьбе кого-то из «рядовых» валютчиков. Так вышли на Ю. Захарова.
От этого вся история, лишившись, может быть, политической хлесткости и социологической шири,
обрела личностное, человеческое измерение. Нынешний Ю. Захаров не спеша, с множеством красочных
и достоверных подробностей, рассказывает о своей жизни рубежа 50-60-х, причем, делает это на тех
самых местах, где проходила «злачная» жизнь столицы — на «плешке», на «бродвее». Говорит,
понятно, и о себе, причем ничуть не стремясь обелить свое прошлое. Его новое состояние не позволяет
избежать покаяния, хотя оно проходит без надрыва, в живой и по-философски мудрой форме.
Ю. Захаров привлекателен тем, что не пытается сделать из себя эдакого борца с режимом,
диссидента. Специально говорит об этом. Признается, что в ту уже далекую пору его интересовали
самые что ни на есть бытовые радости: сходить с «барухой» в ресторан, «кирнуть» там, потом поехать с
нею на «хату». Эти три слова — «кир», «бар» и «хата» — стали ключевыми в раскрытии Ю. Захаровым
не только своей жизни, но и жизни той молодежи, частью которой он был.
Впрочем, о жизни советской молодежи этой поры в фильме рассказывает и идеологически
выверенная кинохроника, сопровождающая рассказ фарцовщика и откровенно контрастирующая с ним.
Она вводит зрителей в ту духовную атмосферу, которая царила в стране в конце 50-х. В отличие от
расхожего мнения, будто после XX съезда партии, заклеймившего культ личности и связанные с ним
явления, наступил период либерализации в стране, тут показаны незыблемыми все идейные основы
советского образа жизни. «Крутые», разоблачительные по отношению к подверженной «тлетворному
влиянию буржуазного Запада» молодежи формулировки говорящего от имени народа кинодиктора.
Иронический рассказ об американской выставке в Сокольниках, где советские люди с отвращением
пробуют напиток толстых — «Пепси-колу». Беспощадные сентенции по отношению к отбросам
общества — валютчикам, оказавшимся на скамье подсудимых.
При внешней простоте построения фильма-монолога, фильма-воспоминания о годах молодости
героя, его реальное содержание оказывается намного шире. Он становится зеркалом того недавнего
прошлого, о котором почему-то еще не написаны исторические труды и мемуары. Так случилось, что
активной обработке были подвержены события второй половины 30-х гг. (репрессии 1937-1938 гг.), а
также ситуация с политзаключенными («лагерная литература», которая, по странной иронии истории
достигла у нас наивысшего взлета и распространения как раз в те годы, когда шла всенародная борьба с
фарцовщиками и валютчиками). Хрущевские идеологи, решительно отмежевывающиеся от
совершенных при Сталине беззаконий, с легким сердцем творили новые, которые они оправдывали для
себя необходимостью для общества борьбы с капиталистической заразой.
Интеллигенты, духовные лидеры общественного мнения, находившиеся под громадным
впечатлением от доклада Н, Хрущева на закрытом заседании XX съезда и от начавшихся реабилитаций
политзаключенных, попросту не обратили внимания на то, что происходило уже через год после съезда,
во время прошедшего в Москве Всемирного фестиваля молодежи. Активные комсомольские патрули
боролись с западной модой: узкими брюками и длинными «хвостами» девичьих причесок. Они
отлавливали молодых людей, не соответствующих их представлениям о внешнем виде советского
человека, и тут же, на месте, разрезали штанины, брили девушек наголо и т. д. Все это делалось,
понятно, без суда и следствия. И — удивительно! — не вызывало протестов со стороны
«прогрессивной» интеллигенции. Мало того, средства массовой информации немало потрудились для
того, чтобы приклеить к этим парням и девушкам ярлыки: «плесень», «стиляги», «фарцовщики»...
Думаю, будущие историки общественной жизни нашего отечества наряду с неплохо
исследованным движением диссидентства 70-х гг. обратят внимание на преддиссидентский этап,
связанный с теми, кого называли «фарцовщиками»: среди них было, как показывает фильм, немало
таких, кто достоин всяческого внимания.
Я, пожалуй, хватил здесь лишнего, занявшись анализом проблематики фильма. Он, действительно,
оказался хорош и серьезен. Недаром на его телевизионную премьеру (а она состоялась лишь в конце
июля 1995 г.) отозвались рецензиями очень многие газеты. Фактически, после нашумевшей
телепремьеры трехсерийной ленты о Дмитрии Якубовском, ни об одном произведении эфира не было
написано так много, как о ленте Беляева.
Но меня «Жил-был фарцовщик» интересует с несколько иной стороны. Хочется понять, почему
достойное произведение знаменитого автора встретило такое сопротивление по пути к эфиру. Почему,
вместо того, чтобы немедленно поставить его в программу и как можно более торжественно подать,
телевизионное начальство тянуло почти год, а затем выпустило в глухую отпускную пору, да еще в
«мертвое» послеобеденное время, отдав предпочтение пошловато бессодержательной передаче
«Теплый дом», где без всякого смысла и плана рассказывается о жизни столичного Дома актера.
Скажу сразу: я не знаю полного ответа на этот вопрос. Для того, чтобы понять случившееся, мы
встретились с создателями ленты: сценаристом, режиссером и главным героем. Я мучил их
недоуменными вопросами, они, по мере сил, пытались удовлетворить мое любопытство. Кое-что из
того довольно долгого разговора я хотел бы представить на этих страницах.
Почему для меня ситуация с «Фарцовщиком» оказалась неожиданной и новой? Дело в том, что в
прежнюю пору запрет или затяжка с выпуском в эфир телефильма, постановка его в «мертвое» время
связано было с тем, что у начальства появлялись какие-то недовольства или возражения по поводу
пафоса или содержания произведения. В таких случаях во время сдачи ленты возникали какие-то
замечания или вопросы, звучали претензии и просьбы что-то доделать или переснять. Становилось
ясно, что произведению уготована нелегкая жизнь. А тут все оказалось по-другому: никаких замечаний,
все нормально. Картину приняли, а затем... Затем положили в долгий ящик и забыли о ней. Никого не
интересовала дальнейшая ее судьба. Лишь через одиннадцать месяцев, с третьего «захода» она вышла в
эфир.
Можно подумать, что наше ТВ настолько богато шедеврами, что хорошему, глубокому,
проблемному фильму невозможно протолкнуться среди них.
— Телевидение в принципе, — говорит И. Беляев, — не способно воспринимать «штучную»
продукцию. Сегодня оно перешло к блочному, сборному, стандартному строительству, когда всякая
«архитектура», всякая «живопись» в ТВ не лезет. Мы знали об этом. И когда начинали картину, мы,
фактически, делали «пилот», имея в виду вслед за этой лентой сделать еще несколько про людей
необычной судьбы. Мы намеревались раз в два месяца «выдавать» по такой ленте. Если, мы думали,
этот фильм вызовет яркий отклик и нас попросят о продолжении.
К сожалению, в последнее время, вслед за идеей, что нам армия нужна без идеологии, появилась
сходная: нам ТВ нужно без идеологии. На самом деле у нынешнего ТВ идеология есть.
Это — идеология «неразумного эгоизма»: каждый за себя и хватай, сколько можешь. Кайфуй, как
это делал наш герой Юра в свои молодые годы, не задумываясь, ради чего стоит жить. Но, дойдя до
маразма, Юра все-таки остановился. Наше ТВ, к сожалению, пока что не способно на это.
— Конечно, — продолжал Ю. Беляев, — текстуально такая программа не заявляется. Не скажет
ведь впрямую Ирена Лесневская, что ее идеал — это «Клуб "Белый попугай"», А. Ширвиндт с «Теплым
домом» и т. д. Она скажет: «Мне нужны смотрибельные передачи, поскольку я — коммерсант и мне
нужно то, что у меня покупают». А у нее покупают то, что легко смотрится, не оставляя в душе ни
одной царапины. Мы же создавали фильм, который не только что царапину, но шрам должен нанести на
тело всего поколения. А, может быть, и — нескольких поколений. Его нужно было поставить с особой
тщательностью, с определенным обрамлением, с привлечением, может быть, священнослужителей,
людей, схожей с Юриной судьбы и т. д.
— Действительно, — вспоминаю я, — такая практика общественной телепремьеры, которая бы
становилась явлением в духовной жизни, вызывала споры и отклики, была характерной для минувших
лет. Ею активно пользовались на ТВ, начиная еще с 60-х гг. Но тогда ведь телечиновники по
согласованию со Старой площадью решали, какие произведения достойны поддержки и «зеленой
улицы», а какие — нет.
— Дело в том, — возражает мне Беляев, — что чиновник был все же лучше лавочника. Сегодня на
ТВ господствуют лавочники. Чиновник по определению был обязан думать о государстве.
Хотя бы прикрываясь интересами страны из демагогии. Лавочник же не должен прикрываться
никакой идеологией. Он абсолютно не заинтересован в идеологическом содержании, в том, какое
воздействие на зрителя производит телепроизведение. Его интересует лишь один факт: смотрели или не
смотрели передачу, каков ее рейтинг. Потому что от рейтинга зависит количество и стоимость рекламы,
на которой зиждется его благополучие. А ведь негодяя С. Лапина интересовало когда-то, каков эффект
в обществе от созданного на ТВ произведения. И он бегал в ЦК и к Генсеку с этими данными, хвалился,
выбивал для авторов государственные премии...
— Но все-таки и нынешние телепроизводители озабочены возможностью получить награду на
каком-нибудь фестивале, — пытаюсь возразить я.
— Ирену Лесневскую не интересуют эти премии. Во всяком случае, возглавляемое ею REN-TV не
получило ничего даже на церемонии присуждения наград ТЭФИ. Это и понятно: коли телехозяев не
интересует суть создаваемых у них программ, коли барыш оказывается важнее идеологии, то что можно
ждать от нашего ТВ?! Та же И. Лесневская, владеющая «Фарцовщиком», не пошла в Главную дирекцию
программ и не сказала: «Если мы быстро и на самое лучшее эфирное время поставим этот фильм, то в
стране на сто тысяч несчастных людей станет меньше». Она обратилась с лентой как с обычным
товаром, который продают, а затем забывают о нем: так он оказался замороженным на целый год, а
сейчас выходит в 15.45 субботнего дня, когда большинство зрителей дремлет, переваривая свой сытый
обед...
И. Беляев, к счастью, ошибся. Его ленту зрители увидели и по достоинству оценили. Она имела
немалый общественный резонанс: во всяком случае, для июльского межсезонья, когда, в основном,
идут повторы старых программ, работа маститого телепублициста не осталась незамеченной. Но
«хэппи-энд» «Фарцовщика» не снимает проблемы, заключенной в его истории.
Может быть, даже еще больше обостряет ее. Злоключения ленты, которая достигла экрана только с
третьего захода, как нельзя лучше объясняют, почему и критики, и рядовые зрители в последнее время
не устают жаловаться на бессодержательность и пустоту телевизионного эфира.
Если так обращаются на ТВ со знаменитым режиссером, то какова же доля рядовых, молодых,
начинающих? Всех тех, кто вознамерится сказать людям что-то важное для них?..
1995
И ВСЕ-ТАКИ - МОЛЧАНОВ!
Меня подмывает начать эту статью заявлением, которое, уверен, приведет в ярость не только
телекритиков (их все-таки не очень много), но и некоторых телезрителей (а вот их-то — миллионы).
Я хочу сказать в самом начале, что датой рождения ТВ в нашей стране можно было бы назвать не
1931 г., когда впервые был послан телесигнал, и даже не конец 40-х, когда началось регулярное, более
или менее массовое вещание, а гораздо более позднюю и гораздо более конкретную дату. А именно —
7 марта 1987 г., когда впервые вышла в эфир передача «До и после полуночи».
Дело в том, что в этой программе была сформулирована и осуществлена концепция целостного,
разностороннего телевизионного вещания, в котором прежде мало связанные друг с другом
компоненты — визуальная информация, авторская публицистика, журналистские репортажи, встречи в
прямом эфире с интересными людьми, музыкально-развлекательные номера — оказались
соединенными в органическое целое, сцементированное личностью ведущего, в качестве которого
выступил недавно приглашенный на ТВ Владимир Молчанов.
Надо вспомнить это, не успевшее отойти от нас на большое расстояние — и, вместе с тем, уже
такое далекое! — время. Перестройке, идеям которой журналисты отдались с искренним энтузиазмом,
не было еще и двух лет от роду. ТВ в отличие от прессы (в особенности, от газеты «Московские
новости» и журнала «Огонек»), опоздало со стартом в освоении политической тематики и спешило
наверстать упущенное. Еще не выходил «Взгляд», и его еженедельные выпуски не будоражили всю
страну остротой своих сюжетов. До разговоров о том, что чрезмерная политизация эфира приелась
аудитории, было еще довольно далеко. И вот в эту пору возник замысел программы «До и после
полуночи», которую ее создатели обозначили весьма неопределенно: информационно-развлекательная.
Много позже, уже в начале 1992 г., В. Молчанов уточняет жанр своего детища: теперь она стала
информационно-музыкальной. Полагаю, как первая, так и вторая формулировка были одинаково
неточны. Вернее, неполны. Впрочем, даже опытный теоретик-классификатор, уверен, затруднился бы
одним словом обозначить то творческое своеобразие, каким обернулись уже первые выпуски
программы. Скорее бы он, пожалуй, не столько подбирал обобщающие термины, сколько попросту
описывал ее структуру. Тем более, что она оказалась на редкость устойчивой и сохранялась в
неизменности в течение ряда лет.
«До и после полуночи» имело форму слоеного пирога, в котором на равных присутствовали четыре
начала. Собранные со всего света видеокурьезы (они назывались в передаче «канал для
полуночников»). Отдельные музыкальные номера (тоже, в основном, иностранного происхождения), в
основном, очень высокого качества и отменного вкуса: мировая классика или же превосходный джаз.
Журналистские репортажи или исторические эссе в исполнении Александры Ливанской, Алексея
Денисова и Ирины Зайцевой. И, наконец, встречи В. Молчанова с гостями программы в студии.
Неспешные беседы с ними. Выбор, людей для этих встреч и тем для разговоров были, чаще всего» (в
особенности, в первые годы), снайперски точными. В. Молчанов умеет замечательно расположить к
себе собеседника, умеет в отличие от большинства своих коллег, внимательно и с подлинным
интересом слушать его.
7 марта 1992 г., в день, когда исполнилось пять лет со дня выхода в свет программы, в очередном,
55 ее выпуске автор подводил некоторые итоги. Надо заметить, что В. Молчанов трогательно относится
к прошлому, — в том числе и к собственному. За три месяца до пятилетия (7.12.1991) зрители уже
видели авторскую ретроспекцию по избранным страницам передачи - от ее начала и до скандально-
знаменитого выпуска «Забой» (29.06.1991), которым В. Молчанов объявил о прекращении программы.
Прежде чем перейти к рассказу о драматических событиях, связанных с «До и после...», завершу
разговор о программе, как она сложилась в первое время своего существования. В. Молчанов как-то
сказал в эфире: в первое время, мол, все меня спрашивали о концепции нашей передачи, мы думали над
этим и поняли, что никакой такой концепции у нас нет вовсе. Оценив авторскую скромность, позволю
все же не согласиться с этим заявлением. Концепция «До и после...» была, причем, на мой взгляд, не
только весьма определенная, но и полемически дерзкая.
Для того чтобы согласиться с этим, достаточно вспомнить тот телевизионный фон, на котором
появилась и стала выходить в эфир программа. Творческий и интеллектуальный уровень большинства
телепередач был довольно низким. Было несколько задиристых, остро ставящих вопросы
общественного развития, не было ни одной, в которой бы ТВ отвечало совокупности интересов,
присущих зрителям. Они ведь, при всем том, что злоба дня заставляла следить за происходящими в
стране событиями, искали у своих телеприемников и отдыха, и развлечений, и неторопливого,
доверительного разговора о фундаментальных проблемах человеческого существования.
Не в обиду будет сказано большинству наших телезвезд перестроечной поры, вряд ли кто-нибудь из
них по своим человеческим и культурным данным мог бы претендовать на то, чтобы стать не то чтобы
властителем дум, но хотя бы авторитетным и интересным собеседником для зрителей разных
категорий. Способные вести довольно поверхностные разговоры на молодежной мове — по поводу
популярной музыки или экстравагантных костюмов, — они оказываются подобными рыбе,
выброшенной на берег, как только менялась тема и касалась хоть сколько-нибудь серьезных предметов.
В этом отношении В. Молчанов с первого же появления на экране оказался вне конкуренции.
Присущие ему от рождения качества: глубокая интеллигентность, превосходное воспитание,
отменный вкус, умение вести себя в любых ситуациях, элегантность, такт, совершенное владение
русской речью — сделали тележурналиста фигурой на экране экстраординарной. Красивый,
неулыбчивый, с печальными, кажущимися иногда трагическими глазами, В. Молчанов, как никто
другой, умеет внушить к себе доверие и повести за собой — в мир истории, культуры, человеческих
взаимоотношений.
Поэтому очень скоро зрители привыкли к ежемесячным встречам с В. Молчановым и его гостями,
были уверены, что встречи эти — хоть и происходившие для большинства в то время, когда они
привыкли уже спать, хоть и занимали они по два-три часа в эфире — дадут что-то очень важное душе и
сердцу. Говоря иначе, люди приняли не только В. Молчанова и его команду, но и их гостей. Кстати,
лишь в очень редких случаях «До и после...» предлагали нам встречу с людьми, интерес к которым
основан на внешнем, сенсационном моменте. Вспоминается разве что религиозный фанатик-итальянец,
у которого открылись стигматы — раны на руках и ногах в тех местах, где были гвозди у распятого
Христа, да еще рассказы очевидцев о чудесах, творимых хилерами, — восточными хирургами,
оперирующими без скальпеля. В остальных же случаях приглашенные на передачу воплощали вкус
В. Молчанова на людей достойных, серьезных, непременно духовно насыщенных.
Развлекательное начало в своей программе автор очень строго оставлял на долю видеоподборки
собранных со всего света курьезов, музыкальных номеров, а также исполненных милого лукавства
деревенских репортажей А. Ливанской. Сегодня, по прошествии лет, когда «До и после...» в прежнем
виде давно уже не существует, когда команда авторов программы, увы, распалась, важно отметить ту
поразительную гармонию, которую составляли в сочетании отдельные ее компоненты. Подобно
хорошему оркестру, каждый играл свою партию, в итоге дополняющую одна другую. Мозаичная
композиция, отсутствие единой, проходящей от начала и до конца, драматургии, в других случаях
свидетельствующие о слабости, здесь обретали характер достоинства. Не потому только, что в
трехчасовом ночном зрелище зритель без всякой потери для себя мог посмотреть или, напротив, не
посмотреть какую-то его часть. Построение программы по принципу tutti-frutti важно было и с точки
зрения баланса между серьезным и легким, проблемным и развлекательным, что входило важной
частью в самый замысел «До и после...».
Нельзя, кроме того, забывать, что передача появилась во второй половине 80-х гг., когда
составители сетки телевещания увлекались новым для них понятием «телеканал». Напомню «Добрый
вечер, Москва!» или «Пятое колесо», которые привлекали тогда именно тем, что отдельные сюжеты,
формы, жанры существовали в некоем едином образовании, объединенным либо одним ведущим, либо
последовательным замыслом. «Телеканальность» программы В. Молчанова оказалась, пожалуй,
наиболее совершенной: составные ее части сразу нашли себя, а затем придавали ей ритм и напряжение.
И все же такой прочной, гармоничной конструкции, какой была программа в первые годы (когда
она выходила строго по графику — в одну из суббот месяца), пришел конец. В причинах кризиса
программы заключен, вероятно, ответ на самый важный вопрос, касающийся творческой личности
В. Молчанова, его сегодняшнего облика.
Самое простое объяснение случившегося — «До и после...», как и любая другая программа, в своей
неизменной форме через какое-то время приелась, наскучила как зрителям, так и, возможно, авторам.
На этом основании умерла на экране не одна прежде весьма популярная передача. Я, как поклонник
«До и после...» в ее раннем, классическом, варианте, в такое объяснение не верю. Хотя, возможно,
ошибаюсь: мои коллеги-критики отмечали «усталость» детища В. Молчанова в ту пору, когда мне в нем
виделся прежний подъем.
Другое объяснение — противоречие между выросшими в творческом отношении соавторами
В. Молчанова и теми «клеточками» в программе, которые они занимали. И А. Ливанская, и А. Денисов,
это чувствовалось в выпусках «До и после...», были явно способны на большее, нежели им отводилось
тут. Кстати, уйдя от В. Молчанова они обзавелись своими собственными программами — «Репортажем
ни о чем» (позже «В городе N») и «Русскiм Мiромъ».
Третье — в изменении ситуации на ТВ, на которую «До и после...» обязано было отреагировать, но
не спешило сделать это. Видеокурьезы, которые в 1987-1989 гг. были чуть ли не монополией
молчановской программы, чуть позже стали мелькать во всех без исключения передачах,
использоваться в музыкальных клипах и т. д. Тем самым информационная свежесть, которая была
присуща «До и после...», исчезла.
Четвертое, наконец, заключалось в переменах в политической ситуации в стране. Мирный этап
перестройки кончился в январе 1991 г., когда в Вильнюсе были расстреляны невинные граждане возле
телевизионной башни. В. Молчанов и его друзья почувствовали, что их умиротворяющая, благостно-
светская передача оказывается в явном диссонансе с происходящим вокруг.
Очень важно отметить, что не раз и не два в эфире В. Молчанов заявлял об аполитичности своей
программы. Он шел еще дальше, выражая свое неуважение к политиканствующим тележурналистам и,
тем более, к вдохновляющим их политикам. По его беседам с приглашенными трудно было установить,
к какому политическому лагерю принадлежит он. Можно было, пожалуй, сказать, что это — лагерь
порядочности и хорошего вкуса, уважения к традициям и интеллигентности. Многие из коллег по
творческой интеллигенции в ту пору безоглядно ставили на Б. Ельцина и «ДемРоссию». В. Молчанов,
насколько можно понять по его передачам, к радикалам подобного, демократического, толка не
принадлежал. Он пытался сохранить позицию над схваткой. Однако события в стране развивались
столь бурно, что надо было выбирать.
Результатом этого выбора стало решение В. Молчанова прекратить выпуск в свет «До и после...»
При этом, как говорится, он решил уйти, громко хлопнув дверью. Напоследок он выпустил передачу,
посвященную, в отличие от прежних, одной теме — жизни шахтеров. Отправился к своим будущим
героям, спустился с ними в забой (так и назван этот телефильм — «Забой»), выслушал горький рассказ
об их жизни, показал отношение властей к представителям самой трудной рабочей профессии, побывал
в их домах. Не стану пересказывать содержание. Надеюсь, у многих оно на памяти. Во всяком случае,
по общему мнению, впечатление было сильным. Впервые этот благородный, аристократичный
В. Молчанов, отбросив приличия, показал на экране грубую правду-матку, бросил сильным мира сего
вызов.
Понятно, что в этой передаче, где журналист предстал нам облаченным в шахтерскую робу, было
не до забавных видеокурьезов и не до эффектных музыкальных номеров. На этот раз в программе был
один сюжет, один жанр, один ведущий. И хотя автор от своего имени и от имени своих коллег заявил в
эфире, что на этом «До и после...» прекращают существование, мне, по профессиональной привычке,
подумалось: а что — ведь и в таком, моноварианте, нарушающим все и всяческие традиции,
наработанные в течение четырех с лишним лет, она могла бы жить в эфире.
Надо сказать, что и до этого случая были отдельные выпуски «До и после...», посвященные одной
теме. Напомню, к примеру, названный авторами «Люди с родины Колумба» (февраль 1991 г.). В ноябре
1990 В. Молчанов с творческой группой побывал в Генуе, и снял там видеофильм. Красивый,
эффектный, безмятежный, мне он, признаться, резко не понравился. Не потому, что был хуже других
подобных опусов, которые делают тележурналисты, отправляющиеся в зарубежный вояж с
туристическими целями, или же работающие там в корпунктах. Меня покоробила измена В. Молчанова
своим принципам. Я имею в виду привлекающее многих зрителей и программное для него отношение к
коммерции на ТВ. В. Молчанов, надо сказать, дольше всех своих коллег держался, не поддаваясь
соблазну найти богатого спонсора или еще более богатых рекламодателей и обеспечить себе безбедное
существование. Затем, когда обстоятельства вынудили отступить от своих бескомпромиссных позиций,
он умел находить таких бизнесменов, которые соглашались давать деньги за скромное упоминание их
фирмы в титрах. За это В. Молчанов благодарил эти фирмы в кадре, что, понятно, было для них еще
одной, и превосходной, рекламой.
Когда же группа «До и после...» отправилась в бесплатный вояж в Италию (а потом подобные
путешествия имели своей целью Голландию, Саарскую область и т. д.), чтобы воспеть славу родине
Колумба, мне в этом поступке привиделось нечто не согласующееся с теми моральными нормами,
которые всегда демонстрировал на экране В. Молчанов. Конечно, скажете вы мне в ответ, нынешние
отношения на ТВ, о которых каждодневно пишет пресса, замешаны на громадных деньгах, и нет ничего
удивительного, что авторы какой-то программы во имя ее благополучия (да и, что тут скрывать, ради
своих гонораров) пустились во все тяжкие. Это, конечно, верно — для всех, кроме В.Молчанова,
коньком (или имиджем, как хотите!) которого, повторяю, была и остается интеллигентность
высочайшей пробы. Русская интеллигентность, далекая от корысти и наживы, от нынешнего делячества
и рыночного цинизма.
Тем не менее, возвращаясь к проблеме монотемности, вставшей во весь рост в «Забое», она, как и
политемные выпуски «До и после...», могла бы иметь право на существование. При определенных,
конечно, условиях. Прежде, чем говорить о них, хочу продолжить рассказ об интриге, которую создало
объявление В. Молчанова об уходе. Вернее, о том, что последовало менее, чем через два месяца после
этого.
Я имею в виду августовский путч 1991 г. Увидев 19-го вечером в эфире трясущиеся руки Г. Янаева,
а до того посмотрев два раза подряд «Лебединое озеро» и выслушав демагогические перлы манифестов
ГКЧП, любой здравомыслящий человек, как бы он ни относился к М. Горбачеву, Б. Ельцину или кому-
то еще из власти предержащих, становился ярым врагом путчистов. Они, кроме всего прочего (а подчас
— и до этого) вели себя предельно неинтеллигентно, пошло, проявив политическое дурновкусье.
В. Молчанов, несомненно, еще до политических оценок проявил вкусовые. Он, не раздумывая, оказался
в рядах защитников Белого Дома. И одним из первых, по горячим следам путча сделал программу,
которая стала спецвыпуском «До и после...» (1.09.91).
В это же время, когда на тогдашнее ЦТ вместо угодливого Л. Кравченко, «волевыполнителя»
президента Горбачева, пришел из самой радикальной газеты «Московские новости» Егор Яковлев, его
первой акцией, совершенной в день появления в кабинете в «Останкино» и показанной всей стране в
начале программы «Время», была встреча с рядом талантливых журналистов, которые были
вынуждены покинуть ТВ из-за невыносимой политической атмосферы, установившейся там после
январских событий в Вильнюсе. Среди тех немногих, кого лобызал в эфире Е. Яковлев и призывал
помочь ему на новом месте работы, был и В. Молчанов. Таким образом, судьба программы была
решена — «До и после...» возвратились в сетку вещания.
Два с половиной года жизни передачи после этого события оказались непростыми. Изгнание
Л. Кравченко (который, кстати сказать, был в свое время крестным отцом В. Молчанова, пригласившим
его с радио на ТВ и поддержавшим намерение выпускать программу), ненадолго взбодрило авторов «До
и после...» Чувствовалось, используя фразеологию классика, что программа уже не может существовать
по-старому, но еще не умеет жить по-новому. Старая идея эдакого идиллического светского разговора с
согражданами с позиций высокой интеллигентности и хорошего вкуса потерпела крах. Используя
марксистские, жесткие формулировки (раз уж я обращаюсь к классикам, то, полагаю, можно вспомнить
и такие подходы), можно сказать, что не выдержало испытание временем прекраснодушие в пору, когда
общественное устройство и общественная мораль в стране переживают серьезный кризис.
Мне кажется, что и сам В. Молчанов в какой-то мере осознает (или, по крайней мере, ощущает)
отзвуки этого кризиса, проявляющиеся в его передаче. Это сказывается, во-первых, в том, что в
последние два с половиной года его эфирные филиппики против политики, и ранее довольно
регулярные, стали еще более частыми и пылкими. Во-вторых, в том, что, даже беря внешне
аполитичные темы и нигде не раскрывая псевдонимы, он, вместе с тем исподволь находит
органическую связь их с политической злободневностью, впрочем, не говоря об этом прямо. Это
очевидное противоречие, мне кажется, мучает В. Молчанова, человека по натуре прямого и
совестливого. Эзопов язык, полагаю, — не его стихия. Однако в последнее время он вынужден был
пользоваться если не им, то, во всяком случае, некими выразительными, много говорящими
внимательному взгляду аналогиями.
Скажем, программа, посвященная Саарской области (сентябрь 1992 г.). Она вызвала выше у меня
упрек в том, что В. Молчанов и его команда устроили себе увлекательное путешествие «за бугор»,
естественно, не за свой счет. Но в ней был и немаловажный политический смысл. Показывая, как мирно
живут после давних конфликтов французы и немцы на этой земле, программа попадает «в десятку»,
ведь в это как раз время началась кровавая война между Грузией и Абхазией, а события в Нагорном
Карабахе обрели новую напряженность. В марте 1993 г. у В. Молчанова вышла одна из лучших его
монотемных программ — «Холод жаркого Крыма». Замечательно снятое оператором Алексеем
Матюшкиным путешествие по зимним, стылым местам, дорогим каждому любителю русской
художественной культуры, грустные, неспешные разговоры с музыкантами, литераторами, просто
многолетними поклонниками А. Грина и М. Волошина — все пронизано ощущением громадной потери,
которую испытывает каждый житель России, когда речь заходит о Крыме. И вот что любопытно: о
конфликте между двумя странами, о нелепом «подарке», сделанном Н. Хрущевым, о разделе флота —
обо всем этом в передаче нет ни слова. И, вместе с тем, вся она об этом. Вернее, об эмоциональном
ощущении человека, живущего в осознании подобной реальности.
В этой передаче, наряду с излюбленными молчановскими героями — людьми старшего поколения
(в особенности сказалось это в программе декабря 1993 г., когда он, не мудрствуя лукаво, собрал в
московском Доме Шаляпина любимых своих ветеранов искусства и сумел разговорить их о далеком
прошлом) — появился еще один герой: он сам. В. Молчанов вспоминал и то, как в далеком 1961 г., в
пору его пионерского детства, ему обещали поездку в пионерлагерь № 1 Советского Союза — Артек, и
как он плакал в Подольском лесу из-за неосуществившейся мечты. Вспомнил и более поздние времена,
когда за трешку в день безбедно жил в Крыму.
Впрочем, обращение к себе самому и к своей биографии началось у Молчанова несколькими
месяцами раньше, в ноябре 1992 г., когда он всю передачу посвятил подмосковной Рузе, с которой
связаны многие воспоминания его детства. Сын известного композитора Кирилла Молчанова (я был
знаком с ним, и могу засвидетельствовать, что благородный стиль поведения и глубокую
интеллигентность тележурналист унаследовал у отца), он подолгу жил в тамошнем Доме творчества
Союза композиторов СССР. И, понятно, был близок со многими корифеями нашей музыки. Приехав
туда вновь, встретившись с обитателями Дома и с жителями окрестных деревень, с которыми был
знаком с детства, В. Молчанов рассказал не только о себе, но и, в первую очередь, о той культуре,
которую некоторые не в меру рьяные демократы поспешили с приходом перестройки списать в утиль.
Этим, уверен, объясняется его долгий разговор с Т. Хренниковым, который более сорока лет подряд
возглавлял СК СССР.
Он попросил у него прощения за какой-то свой детский проступок, да так, что это прозвучало
извинением за наше демократическое варварство.
В последнее время, как мне показалось, в отношении В. Молчанова к происходящему вокруг
происходят необратимые изменения. Он явно разочарован в нынешних демократических властях.
Правда, в отличие, скажем, от А. Тихомирова, А. Политковского, А. Любимова и других известных
коллег, не переходит в атаку с открытым забралом. Его критика произносится (как и в
вышеприведенных случаях) в косвенной форме, скорее, от противного. Он берет в поле зрения,
казалось бы, совершенно частные, малозначащие обстоятельства, которые в глазах понимающего
зрителя растут, обретая черты обобщения и остро-социального суждения.
И снова, только острее, нежели прежде, обнаруживается связь выбранных В. Молчановым
моносюжетов с политическими реалиями времени. То рассказ о психушке (май 1993 г.), где становится
ясным, что злоупотребления психиатрией далеко еще не отошли в область истории. То ностальгическое
путешествие в Питер-колыбель не только трех революций, но и старой отечественной интеллигенции,
где обнаруживается, что ее безжалостно уничтожает с помощью коррумпированной городской власти
обнаглевшей от безнаказанности капитал (август 1993 г.).
То небольшая экскурсия в заброшенный квартал столицы, где господствует странная молодежь,
увлеченная авангардным искусством и откровенно презирающая нашу веру то в одни, то в другие
общественные идеалы (февраль 1993 г.). То снова в Питер, где показаны простые горожане,
находящиеся на дне отчаяния, возникшего от тех реформ, которые энергично и весело проводятся в
стране (март 1994 г.).
В последнее время В. Молчанову стало доставаться от критиков, которые придерживаются
откровенно-прогайдаровского направления. Его сравнивают с тремя названными выше журналистами,
пытаются найти в его программах черты нелояльности, упрекают в монотонности и зацикленности на
узком круге идей и образов. И, конечно же, вновь и вновь повторяют слова о творческом кризисе, о
самоповторах, о нарушенной связи с потребностями зрителей и т. д., и т. п. При этом ссылаются на то,
что «До и после...», которая после первых же выпусков катапультировалась в рейтинге телепрограмм на
первое место и долго не сходила с него, теперь занимает в нем довольно скромные позиции.
Отнюдь не снимая с В. Молчанова ответственности за эволюцию его программы и за те потери,
которые она понесла по сравнению с «золотыми» временами 1987-1989 гг., хочу заметить, что в
прежнем своем виде, увы, она не могла бы существовать сегодня. Слишком за эти несколько лет
изменились мы, зрители, чтобы можно было повторить былую идиллию.
Это, конечно, понимает и В. Молчанов. Поэтому он во второй уже раз попытался завершить работу
над «До и после...».
На сей раз, правда, без хлопанья дверьми. Тихо. Не столько отвергая прошлое, сколько начиная
будущее. Затеял было новую программу. Ежесубботнюю сорокапятиминутку — совместно с агентством
Рейтер. Информационную передачу, где от ведущего требуется умение организовать материал, снятый
незнакомыми, находящимися на разных континентах телерепортерами могущественного мирового
агентства.
Мне кажется, это работа оказалась чужда творческой индивидуальности В. Молчанова. Ему тут
было нечего делать. Здесь нужен опытный профессионал, не более. Его российская интеллигентская
боль за то, что происходит с людьми и их душами, здесь, боюсь, не нужна вовсе.
Я заметил, правда, что сам В. Молчанов, очевидно, видит какую-то преемственную связь между
старой своей работой и новой. Если прежняя называлась «До и после полуночи», то нынешняя «До и
после». Понимаю, что журналист — не из тех, кто станет спекулировать на своих былых заслугах,
использовать в корыстных целях звонкое название. Значит, в этом есть какой-то глубокий смысл.
Значит, глядишь, через какое-то время, когда программа обкатается и обретет свое лицо, мы снова, как
и прежде, будем видеть в ней не только отдельные сюжеты, репортажи, курьезы, но и проглядывающую
сквозь весь этот материал неповторимую индивидуальность Владимира Молчанова.
P.S. К сожалению, моим надеждам на скорое обретение новой редакции старой программы былого
совершенства не довелось сбыться. В. Молчанов расстался с агентством «Рейтер» и продолжает
выпускать передачу с тем же усеченным названием. Он спустился с крыши гостиницы «Славянская»,
которую арендовало для него Рейтер, и вещает по-прежнему из студии. Однако привычные стены не
помогают достичь прежней духовной насыщенности. Не выручило и появление новых сотрудников:
публицист Д. Драгунский, который в предыдущие годы блистал в «Прессклубах», а теперь занимает
немалое место в каждом выпуске «До и после», не прибавил энергии ставшей вялой и скучной
программе. Осенью 1996 г., когда писалось это послесловие, мой любимый В. Молчанов носился с
какими-то новыми планами модернизации агонизирующей передачи. Уже почти не веря в успех этого
предприятия, я все же втайне надеялся на чудо: так хочется, чтобы наши кумиры оставались на
Олимпе...
1996
ДАЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУДЬБЫ
Не знаю, кто это придумал, что «телек» надо смотреть, а не слушать. Во всяком случае, начиналось
ТВ и обнаружило свою неповторимость с человека, который с экрана обращался к необозримо большой
аудитории. И первые наши телезвезды — от Алексея Каплера до Ираклия Андроникова —
прославились как замечательные рассказчики. А последний, кроме того, выступал и с теоретическими
работами, в которых еще тридцать лет тому назад спорил с теми, кто обнаруживал творческую
доминанту ТВ исключительно в изображении.
В 70-е и, в особенности, в 80-е гг., когда произошло вторжение цвета, увеличение размеров экрана,
улучшение разрешающей способности кинескопов, появилось презрительное профессионально-
жаргонное выражение «говорящие головы». И возникло стремление во всех тележанрах отдавать
пальму первенства «картинке». Культура экранного слова — от дикторов и ведущих новостей,
прилипших к спасительному суфлеру, до авторов рубрик, судорожно ищущих видеоматериалы, чтобы
не наскучить зрителям, — стала стремительно падать.
И только в самые последние годы, будто почувствовав усталость зрителей от назойливого
мелькания видеоклипов и агрессивной рекламы, ТВ снова обратилось к человеку-рассказчику.
Появилось немало передач, в которых зрительный ряд находится в подчиненном слову положении,
а то и вовсе отсутствует.
Среди них наиболее последовательны в воплощении творческого принципа две, которые связаны с
именами людей театра: известного драматурга Эдварда Радзинского и переводчика пьес англо-
американских авторов Виталия Вульфа.
Традиционно самыми лучшими, способными увлекать любую аудиторию рассказчиками всегда
считались деятели сцены.
Актерские байки — фирменное блюдо многих развлекательных телепрограмм и сегодня: назову, к
примеру, «Клуб „Белый попугай"». В них есть то, что нравится слушателям вне зависимости от их
вкусов и предпочтений. Героями этих рассказов выступают популярные, всем известные актеры. В
качестве повествователей тоже выступают люди театрального цеха. К тому же истории оказываются
построенными по законам драматургии, а от этого — особенно эффектными.
Собственно, с этого, с увлекательных рассказов о знаменитых актерах, звездах отечественной
сцены, начались передачи В. Вульфа. Затем их география расширилась, героями историй стали и
западные знаменитости, не только театра, но и кино.
В последнем случае некоторое место в передачах стали занимать фрагменты фильмов. И, надо
сказать, от таких добавлений страдает чистота жанра театральных рассказов. Ранний этап вульфовского
телетворчества, где было только слово, его поклонниками вспоминается как золотая, ушедшая в
прошлое, пора.
Сегодня, фактически, единственным телерассказчиком, не нуждающимся в подспорье видеоряда,
остался Эдвард Радзинский. О нем, как о человеке ТВ, эти заметки.
Прежде чем стать замечательным телерассказчиком, он был не менее замечательным рассказчиком
в театре. В отличие от своих коллег-драматургов, топчущихся, в основном, на тесном пятачке
современности, Э. Радзинский смело бросился в океан истории, обратившись к событиям, отстоящим от