647 ЧАСТЬ III
«Несомненное знание» – это верхний этаж, но он вовсе не висит в воздухе, а имеет под собой еще два этажа.
И философия не отбрасывает этих последних данных, – наоборот: «критическая теория познания доказала,
что в состав целого мировоззрения неизбежно входит, кроме знания, еще вера, что философия должна
изучать не то, существует ли Бог, свобода, бессмертие, а то, как в нашем мировоззрении сцепляются между
собой различные веры по поводу этих вещей и чем обуславливаются они». И если «познание вещей в себе
окончательно невозможно» (хотя мы видели, что апостериорные элементы несут с собой знание, только не
рационализируемое), все же «Кант открыл для веры, рассмотренной и добровольно допускаемой
критическим рассудком, очень широкую область». Конечно, к вере нельзя «принудить» так, как принуждает
разум; но она имеет свои основания, свои мотивы, «принуждающие» нас (хотя по-иному, чем принуждает
разум). Поэтому атеизм философски, в сущности, недопустим; хотя он так же неопровержим, как
неопровержима вера – он сам есть, в сущности, вера («атеизм есть вера в несуществование Бога, а вовсе не
знание»), но философски он недопустим. Основания для такого утверждения лежат в области этики, и тут
Введенский оказывается совершенно сродни бесчисленным русским мыслителям – и до, и после него.
Войдем ближе в изучение его этики.
4. В работах Введенского нет этических трактатов, но две его статьи (в «Философских очерках») – «Спор о
свободе воли перед судом критической философии» и «Условия позволительности веры в смысл жизни» –
проникнуты таким подлинным и глубоким моральным пафосом, что сквозь сдержанность речи рвется здесь
наружу истинная и серьезная проповедь морали. Приведенные выше названия статей скорее могут охладить
читателя, да и вообще создается впечатление, что Введенский тщательно оберегает репутацию критицизма и
очень боится в каком-либо пункте нарушить его принцип. Но с самого начала своего творчества в сфере
философии Введенский, как мы видели, вслед за Кантом, «открывает широкий простор вере», лишь бы она не
выдавала себя за знание. Этическое и даже религиозное вдохновение получает у него полный простор при
этом условии; отдав дань всецелой покорности требованиям критицизма и выйдя «на простор веры»,
Введенский уже смело и с большим подъемом раскрывает свой духовный мир. «Верой, т.е. мистическим
знанием о существовании других вещей, —
648 ПЕРИОД СИСТЕМ
пишет Введенский, – объясняется наша уверенность в существовании других вещей!» Сюда включается и вера
в существование других людей. В специальном этюде «О пределах и признаках одушевления» Введенский
очень строго и настойчиво развивает тезис, что «душевная жизнь не имеет объективных признаков», что
«всякий может отрицать существование душевной жизни повсюду, кроме самого себя». Впрочем, тут же
Введенский успокаивает нас: «Никто не спорит, что можно допустить в других людях душевную жизнь без
всякого противоречия с фактами, – более того, нельзя сомневаться в ее существовании. Так как для каждого
из нас существование чужого одушевления составляет непреложную истину (! – В.З.), то надо допустить, что
источником истины для нас служат и эмпирические чувства, но также и метафизическое чувство.
Существование особого органа познания и именно такого, которое отличается метафизическим характером –
вот вывод логически неизбежный при признании закона об отсутствии объективных признаков
одушевления».
Поистине – широкий простор открывается за пределами критицизма! И ясно, что все построения, основанные
на 1) апостериорном материале, 2) на метафизическом чувстве, 3) на вере – не затрагивают основ критицизма
и не вытекают из него. Система Введенского слагается, таким образом, говоря языком школьной логики, из
«аподиктического» материала («априорное знание») и из «проблематического» (с точки зрения критицизма)
материала, который, как мы только что видели, все же признается «непреложной истиной». Тот дуализм,
который не раз мы отмечали у «полупозитивистов», здесь воскресает в его гносеологической редакции: есть