Зеньковский В.В. История русской философии
Подождите немного. Документ загружается.
«Позитивизм без противоположения метафизике немыслим», – без конца повторяет Лесевич. Он боится даже
реалистического понимания причинности, которое может побуждать видеть в причинности «какое-то
мистическое начало»; Лесевич заменяет «мистико-метафизические свойства» Причинности учением о
«соотносительности причины и действия» (что соответствует несколько позднее выдвигавшемуся в
эмпириокритицизме замещению понятия причинности понятием «функциональной зависимости»). Так же
боится Лесевич метафизического истолкования понятия «закона»: «Ни о каких вечных, неизменных, правящих
миром законах не может быть и речи в научно-критической философии, освобождение которой от всех
призраков (!) обыденного мышления и метафизики должно быть полное и окончательное».
Из всего этого делается вывод об «относительности знания», о том, что «научная философия принимает
достоверность знания только условно». Этот тезис об относительности знания, об эволюции научных понятий
имеет основополагающее значение для Лесевича, да и вообще для всех построений т. наз. «научной
философии». Здесь мы имеем дело с очень глубоким предубеждением против всяких претензий на
«безусловное» и, «несомненно, достоверное» знание, и единственным безусловным значением, казалось бы,
обладают для позитивизма только «факты». Но Лесевич боится призрака «безусловности» даже в отношении
«фактов». «Ценность фактов, – пишет он, – есть нечто совершенно относительное», и если я предостерегаю от
метафизического презрения к фактам, то не менее предостерегаю и от буквоедного пристрастия к ним, от
нагромождения факта на факт... без обобщений». Лесевич действительно свободен от «фактопоклонства» и
придает существенное значение лишь «правильному образованию понятий». Здесь как раз и выступает с
полной ясностью соотношение науки и философии в учении Лесевича.
«Философия, – учит Лесевич, – есть результат прямого и непосредственного продолжения развития научного
знания, завер-
672 ПЕРИОД СИСТЕМ
шение его». Исторически это положение никак не может быть оправдано, да оно и не вытекает у Лесевича из
исторических соображений, – корни его иные. «Пока наука изучает конкретную группу явлений, она остается
конкретной наукой, но если она берет предмет свой не как агрегат этих явлений, а как целое, она
приобретает философский характер». Поэтому «совокупность понятий, соответствующих конкретным группам
мировых явлений, представляет данные для конкретной ндуки о мире – космологии, а совокупность
умозрительных групп понятий... определяет предмет абстрактной науки о мире или философии в тесном
смысле». И в другом месте читаем: «Опытные науки – науки специальные, а философия – наука всеобщая,
наука, объединяющая понятия, выработанные отдельными дисциплинами, и подводящая их под высшее,
общее понятие». Прочтем еще несколько утверждений Лесевича по вопросу о соотношении науки и
философии. Вот, например, его утверждение: «Всякая наука, по содержанию своему, не различается от
философии, но разрабатывать ее (т.е. науку) можно или в направлении философском, или в направлении
эмпирическом. Философским направлением следует считать то, которое стремится к конечному единству
знания; эмпирическим же то, которое остается при отдельных фактах, как последних истинах».
Если разобраться во всех этих положениях, то становится ясным, что учение о том, что предметом философии
является «мир, как целое), совсем не то, что утверждается в тезисе о «конечном единстве знания». Первый
мотив, в сущности, надо признать случайным для Лесевича – он никакого влияния не имел при уточнении
отношений между наукой и философией. Наоборот, второй мотив до такой степени часто повторяется и
комментируется у Лесевича, что надо признать, что он именно и выражает его подлинную мысль. «Научная
философия» – это собственно высший синтез научных идеи, т.е. научное мировоззрение (Лесевич
предпочитает говорить: «научно-философское мироразумение»). «Центр тяжести позитивно философской
системы,— читаем у него, – лежит в суммировании основоначал, выработанных отдельными философски
разработанными науками». А однажды Лесевич высказался так: «Современное состояние знания дает полное
основание считать различие философии и науки относительным и вовсе не хлопотать о резком
разграничении этих двух
673 ЧАСТЬ III
областей». Конечно, у Лесевича философия не есть просто энциклопедия знания, она все же должна быть
«системой» понятий, но, по существу, философия у него растворяется в научном мировоззрении.
Таков скудный итог этого «критического позитивизма»...
Нам остается сказать несколько слов о «субъективном методе» у Лесевича.
4. В учении о «субъективном методе» Лесевич не оригинален и следует, как он сам это признает, Лаврову.
Смысл же «субъективного метода», т.е. привнесения оценки в суждение о действительности, заключается, по
Лесевичу, в том, что она выступает там, где имеется в виду не чистое знание, а «знание, как основание
действия». Недостаток позитивизма, по Лесевичу, в том и заключается, что в суждении о человеческой
деятельности он не дал места для нравственной оценки, но этот недостаток, говорит тут же Лесевич, может и
должен быть устранен. Лесевич требует, чтобы в отношении человеческой деятельности, «в которой имеют
место наши побуждения и цели», применялась этическая оценка, поэтому необходимо «обоснование
субъективного отношения нашего к конкретным фактам на научном наблюдении».
В этих робких фразах, защищающих внесение оценочного момента в суждения о социальном бытии, заявляет
о себе та безусловность моральных суждений, о которой с такой силой говорил, как мы видели, Лавров (см.
выше, ч. II, гл. VIII). Лесевич не замечает того, что момент оценки вовсе не покоится на «научном
наблюдении», что он имеет свои собственные корни в нашей душе, – и здесь он прямо примыкает к тому
«полупозитивизму», который мы уже видели у Герцена, Лаврова, Михайловского, Кавелина. Но Лесевич,
высказав свое полное согласие с Лавровым и Михайловским, затем бросает тему о субъективном методе и не
ставит даже вопроса, как его связать с методом объективирующим. Лишь в более поздних статьях,
напечатанных в журнале «Русская мысль» за 1888—1889 гг., Лесевич вновь касается указанной темы.
«Научная философия, – говорит он, – обнимает не только умозрение, но и действие. Ей предстоит провести
идею перемены во всех сферах жизни... возбудить вкус к изучению вопросов, способствующих человеческому
благу. Теоретическая мысль, которая потеряла бы из виду эту свою основную (!) и жизненную цель, оказалась
бы неспособной пользоваться своими обновленными силами и снова об-
674 ПЕРИОД СИСТЕМ
ратилась бы в пустое и бесплодное созерцание». Но из этих положений, в которых еще яснее выступает
независимый и безусловный характер этики, Лесевич не сделал никаких выводов в смысле пересмотра своих
«основоположений» к научной философии.
После Лесевича следовало бы остановиться на русских правоверных контистах типа Вырубова, на построениях
Де-Роберти, Полетики, но все это философски так слабо, что мы не будем задерживаться на их изложении.
Мы пройдем мимо и малоценной «философии действительности» М.М. Филиппова и даже мимо творчества
М.М. Троицкого. Троицкий (бывший долгое время профессором Московского университета) был собственно
защитником чистого эмпиризма, резким противником всякой метафизики и в этом смысле может быть
причисляем к позитивистам, но философски Троицкий был очень слаб и не дал ничего более или менее
значительного.
Зато мы должны дольше остановиться на философском творчестве Н.Я. Грота, который, правда, во второй
период творчества отошел от позитивизма, но в начале философской деятельности был его защитником.
5. Николай Яковлевич Грот (1852—1899) родился в семье акаг демика Я.К. Грота. По окончании гимназии Грот
поступил в Петербургский университет и уже в это время проявил исключительный интерес к философии и
психологии – но всецело был увлечен в это время позитивизмом и поклонялся естествознанию. Проведя год в
Германии в научных занятиях, Грот становится проф. Историко-филологического института в Нежине по
кафедре философии. Будучи очень деятельным и подвижным по своей натуре, Грот принимал самое живое
участие в жизни института, – в эти годы он приготовил к печати диссертацию на тему «Психология
чувствований». Вскоре появилась и его докторская диссертация («К реформе логики»), в сущности тоже
посвященная психологии. В 1883 г. Грот занял кафедру философии в Одессе, где его научная и литературная
деятельность привлекла к нему всеобщее внимание, и скоро он был приглашен занять кафедру философии в
Москве, где он
675 ЧАСТЬ III
и оставался до конца жизни. В Москве научные и организаторские дарования Грота развернулись с полной
силой, – он стал во главе «Московского психологического общества» (старейшего в России философского
общества), предпринял издание журнала «Вопросы философии и психологии» (первого философского
журнала в России, если не считать «Свое слово» Козлова). Самая тесная дружба соединяла Грота с
выдающимися философами его времени (Вл. Соловьев, Лопатин, кн. С. и Е. Трубецкие и др.); в это же время
он сближается с Л. Толстым, имевшим большое влияние на этические воззрения Грота. Надо сказать, что еще
в Одессе у Грота начался перелом в его философских взглядах, – он отходит от позитивизма, становится
защитником метафизики (хотя многие черты первого периода сохраняются у него и во второй период
творчества). Грот был в расцвете творческих сил, когда давнее нездоровье, неожиданно осложнившееся под
влиянием крайнего переутомления, оборвало его жизнь.
Живая и творческая натура Грота сказывалась в подвижности его философских взглядов, в постоянной
эволюции его воззрений. Сначала он находился под огромным влиянием позитивизма (в той форме, какую
придал ему Г. Спенсер), отчасти под влиянием А. Ланге; изучение Джордано Бруно вытеснило постепенно
влияние Спенсера, а затем Грот пережил очень глубокое влияние идей Платона, отчасти Аристотеля. Из
позитивиста он стал метафизиком, а в последний период стремился к примирению позитивизма и идеализма.
Обратимся к изучению взглядов Грота.
Еще будучи студентом, Грот с исключительным интересом следил за полемикой между Кавелиным и
Сеченовым по вопросу о том, кому и как следует разрабатывать психологию. Грот был в постоянном личном
общении с Кавелиным, но все его симпатии были на стороне Сеченова. Чисто физиологический подход
последнего к изучению психического мира соответствовал общим тенденциям позитивизма у Грота, и его
первая большая работа – «О психологии чувствований» – написана именно в этих тонах. Философский склад
ума Грота все же увлекал его в сторону построения целостной системы мировоззрения; поэтому его книга
имела характерный подзаголовок: «Основы анализа и синтеза чувствований для будущей психологии». В
своей книге Грот развивает взгляды Спен-
676 ПЕРИОД СИСТЕМ
сера на психику, которая включена для него в общий процесс жизни. Поэтому для Грота чувствование есть не
что иное, как «субъективная оценка гармонии или дисгармонии между тратой веществ в нашем организме и
их накоплением». Отсюда у Грота вырастает теория «психического оборота»: душевные процессы начинаются
внешними впечатлениями, «переходят» во внутренние (психические!) движения, вызывают волевые
стремления и заканчиваются опять же внешними движениями. В соответствии с этими материалистическими
тенденциями Грот считает, что умственные процессы являются простыми ассоциациями образов. Правда,
кроме «механических» ассоциаций Грот описывает еще «органические» ассоциации, в которых
осуществляется «интеграция» и «дифференциация» образов, и тут были уже зародыши иных идей у Грота. Но
все же перед нами упрощеннейшая картина психической жизни, и если это только «основы будущей
психологии», то какой же будет полная система? Для Грота в это время философия решительно неотделима
от науки и, в сущности, не имеет иной задачи, как быть только синтезом научного знания. Из того, какую
«реформу» логики предпринял в это время Грот, легко заключить о крайней ограниченности философских
идей его в это время. «Философия, как особая наука о мире в его целом, – читаем в статье Грота, посвященной
Козлову, – не только не нужна, но и невозможна». Даже и во втором периоде творчества, когда Грот уже
признавал возможность метафизики, он писал: «Влага, делающая плодоносной мысль философа, – это
научные истины, точные знания».
Конечно, как настоящий позитивист, Грот отвергает идею свободы воли, защищает в этике утилитаризм,
метафизику категорически отбрасывает, задачу философии видит в «очищении» знания от следов
метафизики. Он боится в это время говорить о «душе», о «сознании», чтобы не вызывать метафизических
ассоциаций, и вводит вместо них термин «сенсориум». Грот верит во всеобъемлющую приложимость
принципов эволюции... Такова позиция Грота, как позитивиста. Но и в этот период есть у него точки, в которых
бьется пульс иных мыслей – и прежде всего его учение о чувствах. Чувства для него в этот период – начало
субъективной оценки и только, но как раз именно чувства и создают потребность «поэзии понятий», как,
вслед за Ланге, определяет Грот философию. Но позже у Грота начинаются размышления о том, что
философия имеет особый raison d'Ktre рядом с наукой, так как она
677 ЧАСТЬ III
удовлетворяет запросам чувства. А запросы эти у самого Грота были действительно глубоки и серьезны, и
постепенно отсюда у него вырастает своеобразная философия чувства, приводившая его неизбежно к
утверждению метафизической реальности.
Сам Грот свидетельствует (в своей статье о «направлении и задачах моей философии»), что основной толчок,
приведший его к утверждению метафизической реальности, исходил от Джордано Бруно. «Дж. Бруно, –
говорит Грот, – дал мне идею сознания вселенной, без которой красота и добро были бы только пустыми
звуками». Эстетический пантеизм Бруно, его «героическая» мораль стали лично близки и дороги Гроту, и
чисто «субъективный» мир чувства все более кажется ему вводящим нас в тайну бытия. Грот долго остается
очень осторожным, – позитивистическая закваска дает себя знать. Философия теперь ему кажется «ветвью
искусства», но «философия, – пишет он, – выше науки в смысле субъективном, наука же выше философии в
смысле объективном. Одно другого стоит», – добавляет он. Грот пробует даже развивать учение о «методе
чувства» («я долго сопротивлялся методу чувств», – признается он в упомянутой своей философской
автобиографии). Чуть позже он уже утверждает, что «априорный» метод метафизики и есть «метод чувства»; в
работе о значении чувства в познании он идет дальше: «последние критерии истины и лжи, – утверждает он
уже, – лежат в чувствах». Грот уже признает реальность «сознания вселенной», «мировой души» («в нас
пульсирует один и тот же мировой субъект... Который, познавая себя, узнает себя в нем»).
Сюда присоединяются все более ярко звучащие моральные мотивы. Айхенвальд справедливо указал (в своей
статье о Гроте), что «умственной подпочвой всех теорий Грота было воззрение на мир, как на явление
этического порядка». Действительно, не одна только пантеистическая метафизика разрушила у Грота узкий
позитивизм, но и внутренняя эволюция морального сознания. Эта эволюция нашла свою высшую точку в
признании реальности нравственного миропорядка, и здесь Грот был не только созвучен своим близким
друзьям – Лопатину, Вл. Соловьеву, кн. С. Трубецкому, но нередко превосходил их в яркости и действенности
морального сознания. Отсюда же категорическое утверждение свободы воли (раньше совершенно
отвергаемой Гротом), очень убедительно выраженное в одном из лучших этюдов Грота. Идея прогресса,
которую Грот раньше трактовал позитивистически (в стиле Спенсера), теперь получает новый смысл для него,
означая
678 ПЕРИОД СИСТЕМ
то, что жизнь вселенной и развитие истории подчинены нравственным целям.
Предыдущий | Оглавление | Следующий
Подробную библиографию работ Лесевича см. в статье Я. Колубовского о Лесевиче («Материалы
для истории философии в России». Вопр. фил. и псих., № 8, 1891), а также в различных
энциклопедиях.
Риль Алоиз (1844—1924), немецкий философ, развивал теорию «критического реализма »; Паульсен
Фридрих (1846—1908), немецкий философ, педагог.
Петцольд Иозеф (1862—1929), немецкий философ, представитель эмпириокритицизма.
К Гербарту [Гербарт Иоганн (1776—1841), немецкий философ, психолог и педагог.] Лесевич
относился с большим вниманием. См. «Опыт критического исследования...» (Изд. 1877 г.), стр. 133
ff, passim.
Письма о научной философии (Изд. 1878 г.). Стр. 127.
Ibid., стр. 23.
Ibid., стр. 9.
Ibid., стр. 202.
Опыт критического исследования. Стр. 193.
Ibid., стр. 293.
Письма..., стр. 179.
Опыт..., стр. 164. Насколько слабо было у Лесевича знание литературы о Канте, видно из того, что он
поминает, например, Cohen'a (Ibid., стр. 160, прим.), даже на заглянув в него; иначе не мог бы он
утверждать, что «современный критицизм» отверг априоризм.
Письма..., стр. 6.
Вероятно, имеется в виду учение Канта о «трансцендентальной иллюзии».
Опыт..., стр. 175.
Ibid., стр. 99.
Опыт..., стр. 124.
См. особенно Ibid., стр. 151, также стр. 145—149, passim.
Письма..., стр. 32.
Опыт..., стр. 172.
Ibid., стр. 179.
Письма..., стр. 56.
Ibid., стр. 84.
Опыт..., стр. 120 слл.
Ibid., стр. 139.
Опыт..., стр. 229.
Ibid., стр. 291.
Письма..., стр. 97.
Ibid., стр. 111.
Опыт..., стр. 191.
Ibid., стр. 193.
Статья в «Сев. вести.», 1886, II (цитирую по статье Колубовского. Вопр. фил. и псих., 1891, май, стр.
154).
Опыт..., стр. 95.
Ibid., стр. 242.
Ibid., стр. 242.
Ibid., стр. 253.
Ibid., стр. 255.
Цитирую по статье Колубовского. Ibid., стр. 158.
Его основные работы посвящены психологии.
См. особенно книгу М.М. Троицкого «Немецкая психология в текущем столетии». Т. I—II.
Для общей оценки творчества М.М. Троицкого см. небольшую статью о нем Вл. Соловьева (т. VIII,
изд. 1903 г., стр. 414—419, а также статью В. Н. Ивановского (Вопр. фил. и псих., 1897 г. № 47).
См. о нем киигу «Н.Я. Грот» (Сборник статей ряда авторов), Петербург, 1911. Там же приведена и
подробная библиография статей и книг как самого Грота, так и статей о нем (стр. 349—373).
Наиболее полную и обстоятельную характеристику философского развития Грота дал проф. Соколов
(см. его статью в сборнике, посвященном Гроту. Стр. 99—135). См. также статью того же Соколова в
Богосл. вестнике («Философский скиталец»), 1899, V—VII, XI—XII. Иначе, чем Соколов,
характеризует развитие Грота Лопатин (Сборник статей, посвященных Гроту, стр. 88— 98). См. ту
же статью в книге Лопатин а. Философские характеристики и речи.
Сам Грот еще в 1886 г. дал чрезвычайно яркое и ценное изображение эволюции его философских
взглядов (статья «Направление и задачи моей философии», М., 1886 – перепечатано в сборнике
статей Грота «Философия и ее общие задачи». Изд. Моск. психол. общества, Петербург, 1904).
Некоторые статьи Грота собраны в этом сборнике. Полную библиографию его работ см. в
упомянутой книге «Н.Я. Грот», Петербург, 1911.
О Кавелине см. ч. II, гл. IX, о Сеченове см. дальше, ч, IV, гл. I.
Эта же схема легла в основу «реформы логики» у Грота. Но в книге, посвященной логике, дело шло,
в сущности, тоже опсихологии мышления и только, что и отметил рецензент проф. Козлов (см. выше
о нем, ч. III. гл. VII): «Вы с Вашей книгой прошли мимо логики...» (см. книгу «Н.Я. Грот», стр. 75,
Примеч.).
Г р о т. Философия и ее общие задачи, стр. 10.
Ibid., стр. 145.
Философия и ее общие задачи, стр. 164 (Из статьи «Значение чувства в познании деятельности
человека»).
В книге «Н.Я. Грот» (Сборник статей), стр. 157.
См. сборник «О свободе воли» (III вып. Трудов Моск. психол. общества).
ЧАСТЬ IV. XX ВЕК
Глава I. , Общие черты последнего периода русской жизни
. , , , , . . Материализм Неомарксизм Плеханов Богданов Ленин т наз
« »советская философия
1. Россия вступила в XX век в период тяжких и катастрофических испытаний, из которых она не вышла до сих
пор. Внешнее потрясение изменило весь государственный и социально-экономический строй России,
коснулось всей «частной» жизни населения, а в то же время отразилось и на духовной культуре России. Над
современной Россией действительно нависла деспотически проводимая система «идеократии»,
определяющей до последних мелочей и внешнее поведение и все мировоззрение населения... Все это дает
повод спросить, – не оборвалось ли совершенно все то богатое и разностороннее развитие русской культуры,
– в том числе и культуры философской, – которое было в XIX и начале XX в.? Но в истории, как и в природе,
если и бывают «скачки» и перерывы, то они не отменяют прошлого, и чем резче и сильнее эти скачки, тем
яснее вырисовывается позже возврат жизни к прошлому, восстановление целостного исторического потока.
Токвиль был прав (в книге «Ancien regime»), когда установил этот тезис на основе изучения французской
революции и ее исторических последствий. Для России, еще не вышедшей из стадии революции, этот тезис не
может быть пока проверен, конечно, но ведь рядом с несвободной русской жизнью, принудительно сжатой и
стесненной, есть огромное явление русской эмиграции, ныне насчитывающей уже несколько миллионов и
имеющей возможность развивать свое творчество в свободных условиях. И вот, то, что дала и дает русская
эмиграция в разных областях культурного творчества, свидетельствует, что духовный путь России, поскольку
он слагается свободно и без давления власти, остается и ныне тем, каким он был ранее. В этом смысле острая
вспышка русского секуляризма, перешедшего в России в «активное безбожие», в официальную организацию
антирелигиозной пропаганды, – весь этот воинствующий атеизм неомарк-
687 ЧАСТЬ IV
сизма есть, вне всякого сомнения, явление наносное, продукт фанатической идеократии. Он не имел и не
имеет никаких корней в русском прошлом, и отсюда становится понятным тот факт, что в самой России,
вопреки насильственному насаждению атеизма, религиозное движение в народе ныне развилось с такой
силой, что заставило советское правительство пойти навстречу этому движению. Не случайно и то, что в
свободной эмиграции, в ее интенсивном философском творчестве мы не найдем ни одного представителя
диалектического материализма, ни одного защитника агрессивного безбожия! Когда власть в 1922 г. изгнала
из России ряд виднейших представителей религиозной и философской мысли (о. С. Булгаков, Н.А. Бердяев,
Б.П. Вышеславцев, И.А. Ильин, Н.Н. Алексеев, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский), то их философское
творчество, затихшее было в России, расцвело как раз в эмиграции, дав целый ряд замечательных
философских трудов. Философы, оставшиеся в России (Лопатин, скончавшийся от голода, Флоренский,
сосланный в Сибирь, Шпет, отправленный в ссылку, замолчавший Лосев, судьба которого остается
неизвестной), сошли со сцены, а система «советской философии», для развития которой существует
специальный Философский институт при Академии наук (наравне с Институтом Маркса-Энгельса-Ленина при
центральном правительстве), фактически строится под постоянным руководством и бдительным взором
власти... Такова русская действительность: при всей видимой оторванности нынешней жизни в России от того,
что было в ней до революции 1917 г., невозможно сомневаться, – считаясь с свободным творчеством, как оно
проявляется в эмиграции, – что русский путь в основном и главном теснейшим образом примыкает к тому,
чем духовно жила Россия до 1917г.
2. Годы, предшествовавшие революции 1917 г., заключали в себе много явлений, знаменовавших
приближение грядущего перелома. Я не касаюсь, однако, ни политических событий в России, имевших место
после неудачной войны с Японией 1904—1905 гг., ни все возраставшего социального и аграрного брожения,
пронесшегося, как настоящая гроза, в 1905—1906 годах, ни новых национальных движений на окраинах
России. Все эти внешние факты сами по себе, однако, знаменовали уже приближение революции и
разложение прежнего порядка, но для нас существенны лишь те симптомы приближавшейся грозы, в которых
можно заметить новые явления в духовной жизни России.
С одной стороны, здесь надо отметить, прежде всего, все усиливавшийся рост революционных идей (с начала
XX в.) в тех обоих идейных течениях, которые выступили теперь на сцену (революционное народничество и
социал-демократическая группа). Эти революционные течения были связаны с определенными идеологичес-
690 XX ВЕК
кими предпосылками, и борьба между обоими течениями проявилась как раз в целом ряде философских и
идейных построений. Так, революционное народничество стало все более отклоняться от позитивизма, а
позже даже тяготеть к религиозному углублению своих идейных предпосылок. Противоположное течение
социал-демократии (марксизма), верное традициям Маркса и Энгельса, стало, наоборот, усиленно развивать
не только исторический, но философский материализм. Плеханов, Ленин, Богданов развили огромную
литературную активность, особенно после съезда в Лондоне (1903 г.), на котором социал-демократическое
течение разбилось на две группы – «меньшевиков» (чистый марксизм) и «большевиков» (неомарксизм).
С другой стороны, одновременно с ярким развитием революционных течений в России, началось очень
сильное, все разгоравшееся с годами религиозно-философское движение. Здесь, несомненно, сказалось
влияние творчества и проповеди Вл. Соловьева, отчасти В.В. Розанова. Так, в 1901 г. начались в Петербурге –
по инициативе целой группы писателей во главе с Д.С. Мережковским – открытые беседы на религиозно-
философские темы. Эти беседы, протоколы которых печатались в журнале «Новый путь», были первым
проявлением нового духовного сдвига, происходившего у русских мыслителей. Вскоре открылись и в Москве,
и в Киеве Религиозно-философские общества, развившие очень интенсивную деятельность и привлекшие к
себе огромные массы сочувствующих. В 1902 г. вышел сборник статей под названием «Проблемы идеализма»
(при участии Булгакова, Е. Трубецкого, Струве, Бердяева, Франка, С. Трубецкого, Новгородцева, Аскольдова и
др.); в этом сборнике, посвященном, «прежде всего, проблемам моральным», на самом деле уже был
поставлен вплотную вопрос о том, чтобы «возвратить человечеству утраченного им живого Бога». В 1909 г.
вышел другой замечательный сборник «Вехи», сурово обличавший русский нигилизм, духовную
расплывчатость и беспочвенность секулярной идеологии: сборник этот (со статьями Бердяева, Булгакова,
Гершензона, Изгоева, Кистяковского, Струве, Франка) разошелся в течение нескольких месяцев: через два
месяца понадобилось второе издание. К успеху сборника, насыщенного религиозно-философскими идеями,
надо отнести и то, что реак-
691 ЧАСТЬ IV
ция со стороны русской интеллигенции, державшейся за секуля-ризм или за революционный героизм,
оказалась на редкость тусклой и пустой.
Мы займемся религиозно-философским возрождением XX в. в России в следующей главе, сейчас же
обратимся к изучению философских течений, связанных с революционным движением, в частности – к
изучению философских построений, связанных с русскими последователями Маркса.
3. Книги, посвященные обзору неомарксистской философии, хотят – в соответствии с современными
тактическими течениями в советском режиме – представить т. наз. диалектический материализм, как
завершение и высшую точку в развитии материалистических идей, будто бы все ярче и настойчивее
проявлявших себя в истории русской мысли. В этом освещении материализм является чуть ли не основным
национальным русским движением, независимым от западных влияний... Недавно появившийся труд А.А.
Максимова по истории «борьбы за материализм» в русской науке, очень типичен в этом направлении, – в нем
автор перечисляет и бегло характеризует целый ряд русских ученых (начиная с Ломоносова), будто бы
«боровшихся» за материализм. На самом деле автор смешивает натурализм (как устранение всего
«сверхнатурального» – что соответствует «антиметафизической» позиции у представителей русского
позитивизма – см. ч. II и ч. III настоящего труда) с материализмом, т.е. учением, сводящим всю полноту бытия
к материи и ее модификациям. Мы остановимся сейчас – чтобы проверить указанный тезис об исконном
материализме русских ученых – на беглом изучении воззрений одного из крупнейших русских физиологов –
И.М. Сеченова, некоторые утверждения которого, бесспорно, дают повод причислить его к материалистам.
Мы убедимся, что даже Сеченов не может быть причислен к материалистам в точном смысле слова...
Настоящим материалистом (кроме Чернышевского) надо считать у нас впервые Плеханова, который
настойчиво соединял философский и исторический материализм, а затем уже в творчестве Ленина и так наз.
«советской философии» это сочетание продолжается в форме «диалектического материализма»... Это
влечение неомарксистов к вульгарному материализму характеризует лишь низкий уровень их, – недаром те
русские последователи Маркса, которые позже развили огромную философскую продуктивность (Булгаков,
Франк, Бер-
692 XX ВЕК
дяев, также и П.Б. Струве) с самого начала стремились соединить исторический материализм с кантианством,
вообще освободить его от философского материализма. Как раз отталкивание от философского материализма
и определило философскую судьбу только что названных мыслителей.
Что же касается «материализма» у русских ученых, то, конечно, выдергивая отдельные фразы и не заботясь о
том, чтобы дать правдивую картину построений того или иного ученого, можно написать целую книгу о том,
чего не было на самом деле. Чтобы проверить на одном ярком примере это необоснованное причисление к
материалистам русских ученых, мы избираем для анализа И.М. Сеченова, некоторые формулы которого как
будто больше других приближают его к материализму.
4. Иван Михайлович Сеченов (1829—1905) учился в Инженерном училище, по окончании которого служил
офицером-сапером. Вскоре под влиянием одного радикального кружка он бросил службу, поступил в
Московский университет с мыслью стать врачом, но уже до окончания медицинского факультета с полной
силой выявился его интерес к физиологии. Некоторое время Сеченов увлекался идеями немецких идеалистов,
но постепенно он отходит от идеализма, – особенно когда он, по окончании университета, попал за границу,
где специализировался по физиологии. В 1863 г. он опубликовал свою знаменитую работу «О механизмах в
головном мозгу лягушки, угнетающих рефлексы спинного мозга» (на русском, французском и немецком
языках). Эта работа, впервые устанавливавшая действие «центров торможения», имела решающее значение в
формировании психологических и философских воззрений Сеченова. В том же году им была напечатана
обобщающая работа «Рефлексы головного мозга» (первоначальное заглавие этой работы было «Попытка
свести способ происхождения психических явлений на физиологические основы», но цензура не дала
согласие на такое название статьи). Работа эта сразу обратила на себя внимание широких кругов общества,
склонного, как выражался тогда Писарев, к «свежему материализму». Когда работа Сеченова, напечатанная
первоначально в специальном журнале («Медицинский вестник»), вышла в 1866 году отдельной книгой, то на
книгу был наложен арест и против Сеченова было возбуждено судебное преследование. Покинув
Медицинскую академию в Петербурге, Сеченов переходит в Одесский университет. В 1876 г. Сеченов
становится профессором Петербургского университета, но через 12 лет ему снова приходится покинуть
Петербург: через некоторое время
693 ЧАСТЬ IV
он получает кафедру в Московском университете. Последние четыре года жизни Сеченов хотя и продолжает
научную работу, но уже находится в отставке.
Основная идея всех исследований и научно-философских обобщений Сеченова заключается в невозможности
отделять психические процессы от нервных процессов, с ними связанных. Нельзя, говорит он, «обособлять
средний член цельного акта от его естественного начала и конца»: «средний» же член и есть, по Сеченову, то,
что принято считать «психическим явлением». Почему? Потому, думает Сеченов, что ни теория
«параллелизма» психических и нервных процессов, ни теория их взаимодействия, как «различных» начал, не
соответствует фактам; факты же, по мысли Сеченова, говорят нам, что мы всегда имеем в человеке
«цельный натуральный процесс». Поэтому, различая «чистые рефлексы – без примеси психического
элемента»,— от рефлексов «с психическим осложнением», Сеченов включает психические процессы в
систему рефлексов и склоняется к мысли, что вне системы рефлексов психические явления не имеют места.
Сеченов готов признать, что у взрослых эта «включенность» психических явлений в систему рефлексов
«теряется» из-за «длинной цепи превращений одного идейного состояния в другое», и это как раз и относится
к его истолкованию мышления. Здесь Сеченов следует анализам Спенсера, его идее «психической эволюции»,
но нам нет надобности входить в изложение построений Сеченова в учении о мышлении.
Все эти построения, формулы о «родстве психических явлений с так называемыми нервными процессами»
дают как будто достаточно оснований, чтобы без колебаний причислить Сеченова к чистым материалистам.
Считает же он, что учение «идеалистов» о том, что мысль может вызывать телесные движения, «есть
величайшая ложь». Но мы найдем у Сеченова и другие мысли, которые показывают, что его основное
убеждение заключалось вовсе не в материалистическом истолковании психики, а в отрицании
самостоятельности духовных процессов. «Поскольку духовная жизнь может быть предметом научного
исследования, она есть явление земное», – пишет он; иначе говоря, изучение психики не должно отделять
694 XX ВЕК
ее от материального бытия, Сеченов достаточно, однако, осторожен, чтобы не превращать это чисто
эмпирическое утверждение в метафизический материализм. Он даже прямо говорит в одном месте:
«Сущность психических явлений, насколько они выражаются сознательностью, останется во всех без
исключения случаях непроницаемой тайной». Сеченов чрезвычайный противник психологии, построяемой из
одних данных сознания – в этом ключ к критике у Сеченова современной ему психологии. Это не