Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

графии, — пути изучения, и не в одной только области стран-

ствующих повестей, были для меня намечены точкой зрения на

историческую народность и ее творчество как на комплекс влия-

ний, веяний и скрещиваний, с которыми исследователь обязан со-

считаться, если хочет поискать за ними, где-то в глуби, народ-

ности непочатой и самобытной, и не смутится, открыв ее не

в точке отправления, а в результате исторического процесса».

Для Веселовского отказ от мифологической гипотезы обозначает

путь к реалистической интерпретации средневековой старины во

всей ее исторически обусловленной сложности и многосоставности,

«где столько неразрешимо смешанных влияний, где тонкая струя

классического предания пробивается в основу народного мифа и

все вместе отливается в христианскую форму, так что иногда и

не отыщешь, где кончается одно и начинается другое».

Веселов-

ский приветствует этот переворот в исторической методологии как

общий сдвиг научного мировоззрения в сторону реализма. «Воз-

вращение к историческому взгляду при оценке явлений народно-

литературной старины — может быть, признак времени, возвраще-

ние к реализму. Мы так долго витали в романтическом тумане

праарийских мифов и верований, что с удовольствием спускаемся

на землю».

В своей критике конкретной практики «мифологической

школы»

Веселовский полемизировал с произвольным аллегори-

ческим истолкованием эпических и сказочных сюжетов по шаб-

лонным схемам астральных или грозовых мифов (на Западе —

Макс Мюллер, Шварц, Кун, Де-Губернатис, в русской науке —

Афанасьев, Сумцов, Воеводский и др.). Для «мифологов» сюжеты

героического эпоса («Нибелунгов», «Песни о Роланде», русских

былин) объяснялись как мифы о богах, перенесенные на истори-

ческие имена эпических героев; в народной сказке мифологиче-

ские сюжеты наполнялись новым бытовым содержанием; свадеб-

ные обряды и обычаи определялись первобытными религиозными

представлениями о «браке» небесных светил и т. д.

В противоположность идеалистическим установкам «мифоло-

гов», Веселовский при объяснении процесса возникновения ми-

фов был склонен, следуя общим принципам Фейербаха, исходить

из конкретных бытовых и общественных отношений, отраженных

в примитивном сознании. «Вспомним только, как создались не-

бесные мифы: в их образах мы открываем земные формы, в их

мотивах житейские отношения». «Миф только закреплял в более

широкие образы обыденные общественные отношения и дальше

сохранил их благодаря своей космической основе»,

Поэтому не

мифы о богах, согласно учению Веселовского, являются источни-

ком эпических и сказочных сюжетов: напротив, эти послед-

ние предшествовали мифу, «Антропоморфизм, делающий зарю

замарашкой,

солнце — красавцем-царевичем, показывает,

что

интерес

подобным явлениям

на

земле

уже

сложился,

что

схемы сказок должны были жить раньше в земных отноше-

ниях, и лишь впоследствии подведены под них отношения не-

бесные».

Необыкновенный размах знаний Веселовского позволил ему

развернуть материал сравнений при изучении «миграции сюже-

тов» в таких широких рамках, в каких до него эти вопросы не

ставились ни в русской, ни в западной науке. Так, он первый ука-

зал на значение византийских, славянских, русских источников

для изучения средневековой литературы Запада. «Исследователи

средневековой литературы, — писал Веселовский в своей доктор-

ской диссертации, — до сих пор почти не пользовались славянской

стариной; между тем я убежден, что изучение ее явлений и па-

мятников могло бы во многом изменить существующий взгляд на

некоторые факты западных литератур, объяснило бы несколько

иначе их зарождение и первичные формы». «Сравнивая какую-

нибудь западную, хотя бы романскую повесть с соответствующей

южнославянской, вы всегда ожидаете встретить последнюю на

более ранней степени развития или, если хотите, неразвитости,

потому что косность среды охраняла здесь предание, как рифма

и размер охраняют содержание традиционной песни. Так как ис-

точники южнославянских повестей были главным образом визан-

тийские, утраченные теперь, либо еще не найденные, то славян-

ские параллели могут заменить для нас во многих случаях не-

доступные нам подлинники, которые они сохранили с археологи-

ческой точностью».

С другой стороны, Веселовский один из

первых вывел и изучение русской литературы из национальной

изолированности, поставив ее в центр международного культур-

ного и литературного общения. В работах этого цикла «русская

тема» обычно стоит в центре исследования, окруженная много-

численными параллелями из других литератур. Кроме романо-гер-

манского и византийско-славянского мира, Веселовский привле-

кает к рассмотрению и восточные литературы — в той мере, в ка-

кой они были ему доступны по переводам и исследованиям.

Весьма широко пользуется он и фольклорно-этнографическим ма-

териалом, собранным среди многочисленных национальностей, вхо-

дивших в состав царской России, — финских, тюркских, монголь-

ских, палеоазиатских народов. По словам Н. Я. Марра, Веселов-

ский «чутко учитывал вклады в предмет его исследования всех

народов и племен».

0 Именно работы этого цикла, так или иначе связанные с «рус-

ской темой», определили положение Веселовского в русском лите-

ратуроведении дореволюционного времени, создали ему авторитет

главы «школы заимствований», насчитывавшей целый ряд при-

верженцев среди специалистов по древней русской литературе и

народной словесности. Для широкого читателя, интересующегося

вопросами литературоведения, эти исследования Веселовского на-

именее доступны. Обобщения — подчас частичного и специаль-

ного, подчас более широкого характера — возникают в них на ос-

100

яовании кропотливой филологической работы: сопоставления

деталей старинных литературных памятников, цитируемых на

всех европейских языках, древних, средневековых и новых. Ис-

ледовательская работа сопровождается публикацией неизданных

рукописных текстов — славянских, древнерусских, византийских,

западноевропейских, — служащих материалом для анализа и до-

ступных лишь самому узкому кругу специалистов. Сравнение ли-

тературных сюжетов иногда открывает широкую перспективу

культурного общения, формирования идеологий на основе обще-

ственных отношений, но часто оно превращается в простое нагро-

мождение материала и чисто формальное сопоставление анало-

гичных «странствующих сюжетов». Среди учеников и последова-

телей Веселовского в этой области погоня за «литературными ис-

точниками» того или иного сюжета выступает на первый план, и

чисто механическое сопоставление сюжетных «параллелей», без

осмысления этих сопоставлений как идеологического и, следова-

тельно, социально значимого факта, становится одним из харак-

терных признаков так называемого «филологического метода»,

претендующего на исключительную «научность» своих формали-

стических построений и выводов.

Веселовский в своей собственной исследовательской практике

лишь в малой степени повинен в этих крайностях позднейших

представителей «школы заимствования». Как правильно отметил

М. К. Азадовский, «его интересует не история сюжетов, не их

встречи как таковые, но история идей, борьба и взаимодействие

мировоззрений; встреча сюжетов — это сплошь и рядом встреча

разных культур и различных мировоззрений».

Поэтому вопрос

о заимствовании связан всегда для Веселовского с вопросом о пе-

реосмыслении заимствованного в новой социальной среде, приспо-

собляющей заимствованный материал к своим особым потребно-

стям. Веселовский неоднократно прослеживал переосмысление

заимствованных сюжетов в новых условиях общественной жизни

и мировоззрения. Так, в книге о Боккаччо он изучает традицион-

ные «бродячие сюжеты», получившие в «Декамероне» новое со-

держание, и это позволяет ему дать характеристику мировоззре-

ния Боккаччо и его художественного стиля, раскрывающихся

в переосмыслении заимствованного материала.

Он сопоставляет

с этой точки зрения средневековую легенду о Евстратии и Юли-

ане Странноприимном с ее обработками в драме немецкого роман-

тика Захарии Вернера «24-е февраля» и в известном рассказе

Флобера, переведенном Тургеневым,

или эпизод поэмы Данте

(Франческа да Римини) с «Пелеасом и Мелисандой» символиста

Метерлипка.

Как показал М. К. Азадовский, даже докторская

диссертация Веселовского «Соломон и Китоврас», в которой осо-

бенпо ярко сказывается влияние школы Бенфея, отнюдь не огра-

ничивается установлением путей миграции индийского сюжета

через еврейскую талмудическую легенду в Византию, Западную

Ьвропу и к славянам, но прежде всего ставит вопрос о творче-

101

ской активности той народной среды, которая перерабатывала эту

легенду (Веселовский говорит об ее «обнародовании»).

В связи с этим уже в первых своих работах по сравнитель-

ному литературоведению Веселовский выдвигает положение о том,

что всякое заимствование предполагает у заимствующего встреч-

ное движение мысли — аналогичную тенденцию в том же направ-

лении, лишь оформляемую сторонним «влиянием». «Заимствова-

ние, — говорит Веселовский, — предполагает в воспринимающем

не пустое место, а встречное течение, сходное направление мыш-

ления, аналогичные образы фантазии. Теория „заимствования"

вызывает, таким образом, теорию „основ" и обратно...».

Эта

теория «встречных течений» исходит из необходимости развития

одинаковых форм идеологий при сходных общественных условиях.

В диссертации о Соломоне и Китоврасе Веселовский считается и

с этой возможностью. Сходство двух повестей, по его словам,

«само по себе не доказательство необходимости между ними исто-

рической связи»: «оно может быть продукт равномерного психи-

ческого развития, приводившего там и здесь к выражению в од-

них и тех же формах одного и того же содержания».

Поэтому,

например, признавая широкое влияние христианской книжной

образованности (а через христианскую церковь — и античных тра-

диций) на народное творчество средневековой Европы, Веселов-

ский в то же время говорит о «самостоятельном воспроизведении

мифического процесса на христианской почве»: христианские

мифы развивались по тем же «народно-психологическим зако-

нам», как и языческие; «вследствие единства психического про-

цесса» в них должны были «самостоятельно воспроизвестись об-

разы и приемы языческого суеверия».

В этом широком смысле

«и христианские легенды, и языческие верования всех возможных

народностей являются результатом одной и той же творческой

деятельности мысли, присущей человеку на известной ступени

развития и выражающей в сходных образах сходные представле-

ния, надежды, убеждения».

В дальнейшем знакомство с классиками буржуазной этногра-

фии поставило перед Веселовским во всю широту вопрос о «поли-

генезисе» (т. е. «множественности происхождения») сходных яв-

лений общественного быта и идеологии первобытных народов, на-

ходящихся на одинаковой ступени социального развития. В связи

с этим, например, возвращаясь в 1891 г. к вопросу о дуалистиче-

ских космогониях, которые он раньше связывал с влиянием на-

родной ереси богомилов, явившихся на Западе проводниками вли-

яний восточного (царсийского) дуализма,

Веселовский ставит

вопрос о том, что «дуализм мог быть одной из ступеней религиоз-

ного развития у

многих народов»/

Окончательное теоретическое

разрешение эти вопросы получили

«Поэтике сюжетов»: специ-

альные историко-литературные исследования, посвященные исто-

102

рии сюжетов в средневековой литературе и народной словесности,

постепенно подготовили материал для теоретических обобщений

этой последней работы Веселовского.

Теоретическое обоснование истории литературы как науки, во-

прос о ее содержании и методе, о месте, занимаемом историей ли-

тературы в ряду других исторических наук, возникает перед Ве-

селовским с самого начала его научной деятельности параллельно

с очередными частными вопросами его специальности. Об этом

свидетельствует уже дневник его первого заграничного путешест-

вия с характерным подзаголовком «из дневника человека, ищу-

щего пути» (1859) и чрезвычайно содержательные именно в ме-

тодологическом отношении отчеты о заграничной командировке

1862—1863 гг., подводящие критические итоги непосредственному

знакомству с западной университетской наукой.

Завершает этот

первый этап теоретической мысли Веселовского известная статья

«О методе и задачах истории литературы как науки», представ-

ляющая вступительную лекцию в курс всеобщей литературы, чи-

танный в 1870 г. в Петербургском университете. Работу Веселов-

ского над построением исторической поэтики обычно датировали

1890-ми гг., когда появилась в печати серия статей, объединенная

впоследствии в I томе посмертного собрания сочинений (1913)

под общим заглавием «Поэтика». Этому противоречит свидетель-

ство, содержащееся в рукописных заметках Веселовского к курсу

поэтики, читанному в 1888—1889 гг. «В первом моем курсе, чи-

танном в С. Петербургском университете (1870), — сообщает Ве-

селовский, — я затеял дать схему поэтики, приблизительно по

указанной выше программе».

Однако в сущности тема поэтики

намечается у Веселовского еще раньше, с самого начала его само-

стоятельной научной деятельности, в годы его первой заграничной

командировки 1862—1863 гг. Она возникает в процессе полемики

молодого русского ученого против априорной, догматической, ан-

тиисторической концепции «высокого и прекрасного» в эстетике

западноевропейских и русских эпигонов немецкого классического

идеализма. Слушая в Берлине лекции Штейнталя по «психологии

народов», знакомясь с работами Штейнталя и его школы в жур-

нале «Zeitschrift für Völkerpsychologie», посвященными происхож-

дению языка, мифологии, народному эпосу, Веселовский взвеши-

вает возможность построения истории литературы как «эстетиче-

ской дисциплины, истории изящных произведений слова, истори-

ческой эстетики». «Без сомнения, история литературы может и

должна существовать в этом смысле, заменяя собою те гнилые

теории прекрасного и высокого, какими нас занимали до сих

пор».

Термин «историческая эстетика» сохраняется в сочине-

ниях Веселовского до конца 80-х гг.

103

В 70-х и 80-х гг. Веселовский работает по преимуществу над

вопросами русской и западноевропейской средневековой литера-

туры и народной поэзии. Обращение к теме исторической поэтики

является попыткой синтетического обобщения собранного в этой

области обширнейшего материала. С начала 80-х гг. Веселовский

ведет подготовительную работу по исторической поэтике в серии

университетских курсов, озаглавленных «Теоретическое введение

в историю литературы» («Теория поэтических родов в их истори-

ческом развитии»). Курс распадается на три части: «Очерки ис-

тории эпоса» (1881—1882), «История лирики и драмы» (1882—

1883), «Очерки истории романа, новеллы, народной книги и

сказки» (1883—1884). «История эпоса» читается вторично в виде

расширенного двухгодового курса (1884—1885; 1885—1886). Эти

лекции сохранились в форме литографированных записок, состав-

ленных одним из слушателей, студентом М. И. Кудряшевым, впо-

следствии известным переводчиком «Нибелунгов» и директором

библиотеки Петербургского университета. Существуют также ана-

логичные литографированные записки лекций по истории эпоса,

составленные слушательницами Высших женских курсов (1882—

1883 и 1884—1885 гг.).

В дальнейшем Веселовский почти каж-

дый год читал в университете курсы по иторической поэтике под

разными заглавиями: «Введение в историю поэтических родов»

(1888—1889), «История литературы и ее теория» (1890—1891),

«Чтение по теории поэзии» (1892—1893), «Историческое разви-

тие поэтических форм» (1893—1894), «Введение в поэтику»

(1894—1895), «Историческая поэтика» (1896—1897 и сл.). Запи-

сей перечисленных курсов не сохранилось. В 1897—1903 гг. ос-

новной темой чтений Веселовского по поэтике вместо истории

жанров становится «История поэтических сюжетов» («Поэтика

сюжетов»).

Наброски «Поэтики сюжетов», опубликованные

проф. В. Ф. Шишмаревым во II томе посмертного Собрания со-

чинений по рукописи Веселовского, заключают конспекты этого

курса и материалы, собранные Веселовским по указанной теме.

Общие рамки «исторической поэтики», намеченные в универси-

тетских курсах начала 80-х гг., отчетливо обозначены

вступительной лекцией к курсу 1883—1885 г.: «Наше исследова-

ние должно распасться на историю поэтического языка, стиля,

литературных сюжетов и завершиться вопросом об исторической

последовательности поэтических родов, ее законности и связи с ис-

тюрико-общественным развитием».

В лекциях фактически уже

разработаны все основные вопросы, с которыми Веселовский вы-

ступает в печати в 90-х гг., — проблема синкретизма первобытной

народной поэзии, ее обрядовый характер, анализ весенней обря-

довой песни, психологического параллелизма, эпических повторе-

ний, развитие эпитета, — а также дана первая постановка основ-

ного вопроса поэтики сюжетов («почему известного рода сюжеты

популярны, почему одни из них падают, сменяясь новыми?»).

Совпадения со статьями 90-х гг. касаются не только основных

104

идей, они расиространяюся на источники и примеры, на последо-

вательность изложения и отдельные формулировки. Таким обра-

зом, можно сказать, что «Историческая поэтика» в основном была

уже подготовлена в первой половине 80-х гг. до появления «По-

этики» Шерера (1888) и целого ряда других аналогичных по-

пыток построения сравнительно-исторической поэтики, довольно

многочисленных именно в 90-х гг. Однако вместе с развитием эт-

нографии и фольклористики, с расширением круга собственных

исследований Веселовского и его ознакомлением с новейшими

научными открытиями в этой области его основная концепция

происхождения поэзии дополнялась новыми чертами и подтвер-

ждалась привлечением более широкого сравнительного мате-

риала.

Печатные работы Веселовского на протяжении 80-х гг. каса-

ются вопросов исторической поэтики лишь попутно, по частным

поводам. Так, в обширном отзыве, посвященном этнографическим

и фольклорным «Материалам и исследованиям» П. П. Чубинского

(1880),

впервые поставлен вопрос о генезисе народнопоэтиче-

ской символики из психологического параллелизма и тем самым —

о происхождении и развитии народной лирической песни. К этой

теме Веселовский возвращается еще раз в рецензии на «Новые

книги о народной словесности» (1886),

где одновременно вы-

двигается конкретная историческая проблема происхождения

средневековой литературы из народной поэзии. Другая рецензия,

посвященная «Новому журналу по сравнительной литературе»

(1887),

в связи с общей темой этого журнала ставит проблему

«сравнительной поэтики» на частном примере происхождения

«припева» (Refrain) в народной песне. Попутно затрагивается

вопрос, на который впоследствии ответит «Поэтика сюжетов», —

«о причинах популярности известных сюжетов в известную

пору».

В «Разысканиях в области русского духовного стиха» вы-

пуск VII, посвященный «Румынским, славянским и греческим ко-

лядам» (1883), содержит обширную главу о средневековых бродя-

чих певцах (мимах, жонглерах и скоморохах) как о распростра-

нителях международных влияний в области устной народной

поэзии (гл. И: «Святочные маски и скоморохи», с. 128—222).

В рецензии на книгу Воеводского «Введение в мифологию Одис-

сеи» (1882)

Веселовский дает развернутую методологическую

критику мифологической теории происхождения эпических сюже-

тов и выясняет исторические основы возникновения героического

эпоса. В рецензии на «Новые исследования о французском эпосе»

(1885)

он ставит вопрос о происхождении эпической песни из

лирико-эпической кантилены, об эпических повторениях фран-

цузского эпоса как признаке устной народнопоэтической тради-

ции, наконец — об отношении эпоса к истории.

Развить свои

взгляды по этим вопросам Веселовский обещает «в общей книге

об эпосе», над которой он «давно работает».

Университетский

курс по истории эпоса 1884—1886 гг. можро рассматривать,

105

ким образом, как развернутый проспект этой неосуществленной

книги.

С общей проблемой исторической поэтики Веселовский впер-

вые выступает в печати в статье «История или теория романа?»,

представляющей вводную главу к книге «Из истории романа и

повести» (1886).

Статья эта должна быть датирована 1883 г.:

она повторяет буквально, почти без всяких изменений, вступи-

тельную лекцию к литографированному курсу 1883—1884 гг. по

истории романа и новеллы, помеченную 3 октября 1883 г. Здесь

в связи с «Теорией романа» немецкого писателя Шпильгагена

Веселовский выдвигает задачу построения поэтики исторической

и сравнительной в противоположность нормативной и догматиче-

ской поэтике старого времени и намечает как ее основное содер-

жание изучение закономерного в своей последовательности выде-

ления поэтических жанров из первобытного синкретизма народ-

ной поэзии.

В течение 90-х гг. Веселовский публикует ряд отдельных глав

своего будущего труда, продолжая развертывать проблемы, наме-

ченные в его университетских курсах. Постановку вопроса дает

статья «Из введения в историческую поэтику» (1894); эволюции

поэтического стиля посвящены статьи «Из истории эпитета»

(1895), «Эпические повторения как хронологический момент»

(1897), «Психологический параллелизм и его формы в отраже-

ниях поэтического стиля» (1898); наконец, «Три главы из истори-

ческой поэтики» (1899) охватывают проблемы исторического ге-

незиса поэзии — происхождение поэтических жанров («Синкре-

тизм древней поэзии и начала поэтических родов»), обособление

поэзии как особой сферы человеческой деятельности («От певца

к поэту. Выделение понятия поэзии»), образование поэтического

языка («Язык поэзии и язык прозы»). Рукописные наброски «По-

этики сюжетов», которой Веселовский посвящает в последние годы

своей жизни ряд университетских курсов, не получили оконча-

тельной авторской обработки.

Развитие историко-литературных взглядов Веселовского пред-

ставлялось его позднейшим критикам как путь от истории куль-

туры к исторической поэтике. С точки зрения формализма, пытав-

шегося опереться на авторитет Веселовского, это означало — от

истории идей к истории форм. Такое формалистическое противо-

поставление искажает действительное содержание «Исторической

поэтики»: хотя Веселовский подошел к этим проблемам не сразу,

в основу его концепции поэтического развития положен культур-

но-исторический принцип, выдвинутый в его первых теоретиче-

ских размышлениях о задачах истории литературы как науки.

Для Веселовского этот принцип означает связь развития литера-

туры с развитием общества в целом, взгляд на литературу как на

106

отражение общественной жизни, включение ее закономерностей

в более широкие закономерности общественного развития. «Факты

жизни связаны между собою взаимной зависимостью, — заявляет

молодой ученый в своем кандидатском отчете 1862 г., — экономи-

ческие условия вызывают известный исторический строй, вместе

они обусловливают тот или другой род литературной деятельности,

и нет возможности отделить одно от другого».

Эта декларация

показывает, что Веселовский как историк культуры временами

очень близко подходит к материалистическому пониманию общест-

венно-исторических предпосылок литературного процесса.

«История литературы в широком смысле этого слова — это

история общественной мысли, насколько она выразилась в движе-

нии философском, религиозном и поэтическом и закреплена сло-

вом».

Это определение программной лекции 1870 г. подводит

итог научным исканиям молодого Веселовского, засвидетельство-

ванным в дневнике и в кандидатских отчетах. За ним стоит очень

актуальная для своего времени и до сих пор не раскрытая

в своей принципиальной значимости полемика против «ходячего

определения литературы, которое ограничивает ее одним кругом

изящных произведений, поэзией в обширном смысле. Определение

узкое, в каком обширном смысле ни понимать поэзию. Почему

именно отведена истории литературы область изящного и в каких

пределах? Я не думаю, чтобы кто-нибудь в наше время останав-

ливался преимущественно на эстетических вопросах, на развитии

поэтических идей. Времена реторик и пиитик прошли невозвратно.

Даже те господа, которые из истории литературы желали бы сде-

лать историю поэзии, приводят в защиту себе вовсе не поэтиче-

ское оправдание, взятое из другого лагеря: поэзия — цвет народ-

ной жизни, та нейтральная среда, где бесконечно и цельно выска-

зался характер народа, его идеи и задушевные стремления, его

оригинальная личность. Оправдание уничтожает само себя и

прямо ведет от поэзии к жизни».

Эта полемика молодого ученого-общественника в данном кон-

тексте направлена против Шевырева, автора «Истории поэзии»

(1835) и учителя Веселовского по Московскому университету.

По словам Веселовского, ІПевырев, «установив понятие об исто-

рии литературы как изящной словесности, был вынужден

(в своей «Истории русской словесности») расширить свое опреде-

ление, когда дело дошло до фактов».

Но Шевырев выступает

здесь как академический представитель целой школы русской

критики того времени, эпигонов идеалистической дворянской эсте-

тики, защитников идей «искусства для искусства», поэзии как

обособленной от общественной жизни нейтральной сферы чистого

эстетического созерцания, «высокого и прекрасного». Научная по-

лемика Веселовского со своим учителем Шевыревым была, в сущ-

ности, отражением борьбы революционно-демократической кри-

тики «шестидесятников» против «старой партии либеральных бар-

эстетов».

107

Таким образом, характерное для культурно-исторической

школы включение в круг историко-литературных исследований

«литературы непоэтической», т. е. всей совокупности словесных

памятников, отражающих «историю общественной мысли», не яв-

ляется у молодого Веселовского результатом пренебрежения к ли-

тературной «специфике», оно служит методическим приемом

в борьбе с эстетическим формализмом, который пытается ограни-

чить задачи истории литературы изучением того, что Веселовский

называет «поэтической экономией» литературных произведений,

т. е. их художественной структуры. Сближение литературоведе-

ния с рядом смежных исторических наук (в частности, поэтики

с этнографией) становится предпосылкой широкого социально-

исторического синтеза. «В самом деле, — продолжает Веселовский

в своем отчете, — чтобы понять цвет этой жизни, т. е. поэзию,

надо, я думаю, выйти из изучения самой жизни, чтобы ощутить

запах почвы, надо стоять на этой почве. Историю провансальской

поэзии нельзя ограничить биографиями трубадуров да сирванте-

зами Бертрана де Борн и нравоучительными песнями Джираута

де Борнейль. Биографии трубадуров поведут к рыцарству, к жизни

замков и судьбе женщин в средние века; на ярком фоне кресто-

вых походов яснее выскажется значение любовной песни; а сир-

вантезы заставят говорить об альбигойцах и их непоэтической ли-

тературе. Я думаю, что из обозрения не следует исключать и про-

вансальского луцидария, дидактического трактата об охотничьих

птицах и наставления жонглеру. Все это также относится к исто-

рии литературы, хотя и не имеет претензии называться поэзией;

разделить то и другое было бы так же неуместно, как если бы кто

вздумал ограничить свое изучение Данте одной поэтической эко-

номией его комедии, предоставив специалистам его исторические

намеки, средневековую космогонию и богословские диспуты

в раю».

При таком расширении материала, подлежащего ведению исто-

рии литературы, вопрос о художественной специфике этого мате-

риала все время продолжает тревожить Веселовского. Он сознает

опасность, которую представляет отождествление литературы со

всей обширной областью «словесности». «В самом деле — словес-

ность? Чего-чего не подойдет под это определение: история науки,

поэзии, богословских вопросов, экономических систем и философ-

ских построений».

Слушая лекции Штейнталя в Берлине, он взвешивает возмож-

ность построения истории литературы как «эстетической дисцип-

лины», «истории изящных произведений слова, исторической

эстетики». «Без сомнения, история литературы может и должна

существовать в этом смысле, заменяя собою те гнилые теории пре-

красного и высокого, какими нас занимали до сих пор».

Здесь

впервые уже в 1862 г. в полемике против реакционной эстетики

эпигонов немецкого философского идеализма, априорной и догма-

тически оторванной от общественной действительности, намеча-

108