Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

романтизм и реализм. Реализм, понимаемый как «правдивое изо-

бражение действительности» («подражание природе», по Аристо-

телю), оказался наличествующим и у Гомера, и даже в пещерных

рисунках эпохи палеолита.

Я думаю, что вопрос о существовании подобных универсаль-

ных общих категорий мировоззрения и искусства требует даль-

нейшего изучения с философско-эстетической точки зрения. В пре-

делах истории литературы понятия эти обычно употребляются

достаточно неопределенно и часто препятствуют более строгому

и точному употреблению тех же терминов для обозначения лите-

ратурных течений как явлений исторических. Поэтому я склонен

присоединиться к высказыванию Рокко Монтано: «Если мы со-

гласимся с тем, что романтизм может быть обнаружен в античной

литературе или в Ренессансе, мы кончим тем, что только затем-

ним значение слова „романтизм"».

Вряд ли возможно рассматривать такие эпохальные и регуляр-

ные в своей исторической последовательности изменения в миро-

вом литературном развитии, как переход от классицизма к роман-

тизму, от романтизма к реализму, а от последнего к натурализму

и модернизму, как результат воздействия международной литера-

турной моды, усваиваемой под влиянием импорта иностранных

образцов и переходящей из одной страны в другую.

Малоубедительным представлялось мне всегда и то «имманент-

ное» объяснение смены жанров и стилей, которое выдвинуто было

пятьдесят лет тому назад русскими формалистами, главным обра-

зом Виктором Шкловским, и до сих пор находит себе некоторых

адептов на Западе: «автоматизацией» ставших привычными и по-

терявших свою действенность литературных приемов, отталкива-

нием от изжившей себя литературной традиции. Поиски нового,

вызванные отталкиванием от традиции, неизбежно должны на-

правляться в разные стороны — даже в пределах одной нацио-

нальной литературы, тем более в разных литературах, при нали-

чии в них разных национальных традиций и разных условий ли-

тературного развития. Между тем на самом деле за романтизмом

с закономерной последовательностью всюду торжествует реализм,

а не какие-либо другие литературные течения и тенденции.

Регулярный характер сходства международных литературных

течений не позволяет также объяснять их как простую сумму

частных «влияний», происходивших от случая к случаю. Эта ре-

гулярность подсказывает мысль о едином закономерном развитии

целых художественных систем и об идейной и художественной

обусловленности всего процесса в целом.

Разумеется, это не исключает возможности и необходимости

культурных контактов и взаимодействий, влияния ведущей, пере-

1940.

довой литературы или большой поэтической личности, однако

лишь в том случае, если в воспринимающей литературе существо-

вала внутренняя необходимость в подобном влиянии. А. Н. Весе-

ловский говорил в этом смысле о «встречных течениях» в воспри-

нимающей литературе; именно они, а не случайные «посредникил

(«transmetteurs»), явились важнейшей предпосылкой для воздей-

ствия со стороны.

При этом, однако, всякое влияние или заимствование неиз-

бежно сопровождается творческой трансформацией заимствован-

ного образца, приспособлением его к традициям заимствующей

литературы, к ее национальным и социально-историческим особен-

ностям, а также к индивидуальным особенностям творческой лич-

ности заимствующего. Для историка литературы, изучающего

проблемы литературных взаимодействий и влияний, вопрос об

этих чертах различия и их литературной и социальной обуслов-

ленности не менее важен, чем вопрос о сходствах.

Когда мы говорим о смене больших литературных направле-

ний и стилей, мы подразумеваем изменение как общественной

идеологии, так и средств ее художественного воплощения. На

этой общей основе возможны более частные схождения — идей,

образов, сюжетов, литературных жанров, особенностей поэтиче-

ского стиля, представляющих результат полной или частичной

реконструкции всей системы средств идейно-художественного вы-

ражения мысли поэта. Эта реконструкция может быть одновре-

менно результатом внутреннего развития и вызванного этим раз-

витием воздействия извне: обе стороны этого процесса находятся

в диалектическом взаимодействии.

Так, распространение в эпоху романтизма исторических жан-

ров (исторического романа и исторической драмы) связано было

с развитием историзма в эпоху, последовавшую за французской

революцией, с обращением к примерам из национального про-

шлого и попытками его идейного и художественного осмысления.

Оно; подсказано было условиями острой социальной борьбы и

общим подъемом национального самосознания, отражающего про-

цессы формирования буржуазных наций и борьбы за их нацио-

нальное освобождение и самоопределение. Развитие в романтиче-

ской литературе новых синкретических жанров, по-разному окра-

шенных эмоциональным субъективизмом поэта, — лирической

поэмы, лирической драмы («монодрамы»), лирического («лич-

ного», эгоцентрического) романа — отражало характерный для

этой переломной эпохи конфликт между личностью и буржуазным

обществом, моральный индивидуализм, погружение в мир личных

переживаний. В то же время бесспорно, что развитие конкретных

форм исторического романа или лирической поэмы в первой поло-

вине XIX в. было связано с международными литературными

взаимодействиями, с влиянием в первом случае исторического ро-

мана Вальтера Скотта, во втором — лирической поэмы Байрона,

а историческая драма романтической эпохи опиралась на лите-

1940.

ратурное наследие прошлого, на исторические хроники и трагедии

Шекспира, возрождение которого имело характер не литературной

моды, а закономерного исторического процесса, сопровождавше-

гося, как обычно, различным творческим истолкованием и транс-

формацией заимствованного образца.

Точно так же критика противоречий современного буржуазного

общества в литературе классического реализма XIX в. выдвинула

как ведущий литературный жанр современный общественный ро-

ман с его современными, рядовыми, но социально типичными ге-

роями, обыденными конфликтами и психологией, опосредствован-

ной влиянием среды и общественных отношений. Появление ро-

мана этого типа — не результат международного влияния Баль-

зака, Диккенса, полнее Золя, а тех литературно-общественных

отношений, которые вызвали появление этих великих писателей

и их международное влияние.

В современном литературоведении на Западе идея причинной

(тем более общественной) обусловленности литературных явлений

не пользуется популярностью и отвергается довольно суммарно

как «детерминизм». Однако не превращается ли литература (как,

впрочем, и история вообще) при таком понимании в хаос непред-

виденных индивидуальных случайностей? Мы не будем входить

здесь в рассмотрение философских основ этого отрицания так на-

зываемого «исторического детерминизма» — от времен Риккерта

до экзистенциализма. Скажем только, что понятие исторической

(каузальной) обусловленности литературных явлений, как и

социальных явлений вообще, отнюдь не тождественно с механиче-

ским и «жестким» (в математическом смысле этого слова) «де-

терминизмом» и отнюдь не исключает многообразных и индиви-

дуальных путей развития литературы, при существовании слож-

ного взаимодействия причин и условий развития, больших и

малых, национальных и индивидуальных, имманентно-литератур-

ных и прежде всего общеисторических.

Нельзя также согласиться с исключением из рассмотрения ли-

тературного развития фактов и факторов социальных, будто бы

«иррелевантных» для литературного процесса «как такового»:

теория, также восходящая, по-видимому, к старым положениям

русского формализма. Мы не представляем себе возможности

исключить из изучения сатиры Свифта тот «политический кон-

текст», которым определяется ее содержание, или исследовать тра-

гедии и философские сказки Вольтера без учета его позиций как

литературного вождя французского Просвещения, или говорить

о драматических теориях Дидро, умалчивая о главной цели, ко-

торую он сам себе ставил, — создания новой буржуазной драмы

для нового буржуазного зрителя. Это значило бы закрывать глаза

на реальные литературные факты или, пользуясь сравнением из

соседней области — лингвистики, изучать слова, не учитывая их

значений. Социальная обусловленность развития литературы, как

всякого общественного явления, представляется мне самоочевид-

1940.

ной и также подлежащей изучению, что, конечно, не означает

отождествления социальной идеологии писателя с его социальным

происхождением.

Если Хельмут Хатцфельд определяет барокко как «литературу

контрреформации»,

то это положение нельзя понимать в том

смысле, что каждый писатель эпохи барокко должен был быть

иезуитом или хотя бы католиком по своему вероисповеданию и

что распространение барокко в «германских и протестантских

странах» было явлением «вторичным» — простым подражанием

южнороманским католическим образцам.

Идеология контррефор-

мации гораздо шире конфессиональной противоположности между

католиками и протестантами, а если говорить об определяющих

ее социальных предпосылках — о процессе рефеодализации значи-

тельной части Европы (Италии, Испании, Германии) и о борьбе

между подымающейся буржуазией и силами феодальной реакции

в других европейских странах (в Англии, Голландии и Фран-

ции), — то это определение получит гораздо более широкий и пра-

вильный социально-исторический смысл.

К. Маркс определил романтизм как «первую реакцию на фран-

цузскую революцию и связанное с нею просветительство». Это

определение точно обозначает социально-историческое место и

предпосылки романтизма. Однако «реакция» была различной в со-

знании разных общественных классов, в разное время и у разных

народов, и этим определяется многообразие и пестрота конкретных

индивидуальных форм («микросистем») романтической литера-

туры.

Мы склонны думать, что разнообразные формы современного

модернизма (с 1880-х по 1960-е гг.) яляются историческим ре-

зультатом кризиса современного буржуазного сознания в условиях

кризиса развития буржуазного общества, хотя многие произведе-

ния писателей-модернистов занимают выдающееся место в миро-

вой литературе, как, впрочем, и многие произведения литературы

барокко, несмотря на ее связь с контрреформацией.

Наиболее убедительными, как указание на закономерность об-

щего процесса литературного развития, являются и в литературах

нового времени те примеры, когда сходные литературные направ-

ления, жанры или индивидуальные произведения проявляются

в разных национальных литературах независимо друг от друга,

при отсутствии литературного контакта. Такие случаи менее

обычны в новой литературе, чем в средневековой, поскольку типи-

ческое и традиционное, в жанровом отношении устойчивое и по-

тому повторяющееся вытесняется здесь большей дифференциацией

национальных особенностей и большей индивидуализацией худо-

жественной манеры. Тем не менее такие факты существуют в до-

1940.

статочном числе и не могут рассматриваться как совпадения слу-

чайного характера, лишенные внутренней закономерности.

Приведем несколько примеров.

1. Аналогичные тенденции в зарождении новых жанров ме-

щанской драмы и семейного романа наблюдаются почти одновре-

менно в литературе буржуазного Просвещепия XVIII в. в Англии

и Франции вместе с подъемом буржуазии и возникновением ли-

тературы, обслуживающей ее жизненные интересы и художествен-

ные вкусы. Англия как передовая страна буржуазного развития

шла в этом отношении впереди. Однако можно признать относи-

тельную законность точки зрения тех французских исследовате-

лей, которые, как Г. Лансон,

искали источник этого жанра не

в импорте из Англии, а в национальной литературной эволюции

(добавим — и в современной общественной действительности).

Так обстояло дело по крайней мере для раннего периода развития

драмы и романа: Детуш, Нивель де ла Шоссе, «Жизнь Мари-

анны» Мариво (хронологически предшествующая «Памеле» Ри-

чардсона). Напротив, в более поздней мещанской драме Дидро

и в его драматургических теориях отчетливо выступает влияние

Англии. В дальнейшем Англия и Франция, в особенности Дидро,

в свою очередь повлияли на развитие жанра мещанской драмы

в более отсталой в своем общественном и литературном развитии

Германии (Гесснер, «Мисс Сара Сампсон» Лессинга).

2. Зарождение немецкого и английского романтизма падает

на одинаковые годы (1798—1800): в 1798 г. вышли «Лирические

баллады» Вордсворта и Кольриджа и «Атенеум», журнал

братьев Шлегелей, в котором давалось первое по времени обоснова-

ние теории немецкого романтизма; английский романтизм, как

уже было сказано, остался без названия и только позднее поро-

дил свою теорию. Не подлежит сомнению, что мистическое чув-

ство природы у молодого Вордсворта («Tintern Abbey», остав-

шаяся незаконченной автобиографическая поэма «The Prelude»),

а также мистическая окраска средневековья и народности в поэ-

мах-балладах молодого Кольриджа («The Ancient Mariner»,

«Christabel») очень близко соприкасаются с более или менее

одновременно написанными произведениями молодого Тика и

Новалиса («Der blonde Eckbert», «Genoveva», «Die Lehrlinge zu

Sais», «Heinrich von Ofterdingen» и др.). Однако, как еще раз

наглядно показал Р. Уэллек,

личное соприкосновение между

английскими и немецкими романтиками старшего поколения

почти полностью отсутствовало. Во время своей совместной по-

ездки в Германию в 1798—1799 гг. (уже после издания «Лири-

ческих баллад») Вордсворт и Кольридж ограничились в своих

литературных встречах кратковременным визитом к старику

Клопштоку, а усиленные занятия Кольриджа немецкой филосо-

фией и мистикой также относятся к более позднему времени.

Сходство идейное и поэтическое между английскими и немец-

кими романтиками было обусловлено в конечном счете теми же

1940.

знаменательными фактами, которые известны из их биографии:

реакцией против французской революции и связанного с ней

просветительства.

3. Можно привести и более частные, индивидуальные твор-

ческие схождения. Роман Альфонса Доде «Малыш» («Le petit

chose», 1868), изображающий с симпатией и с сентиментальным

юмором страдания «маленького человека», одинокого и беспо-

мощного в своей борьбе за существование в обстановке жесто-

кого эгоизма, царящего в буржуазном обществе, многими чер-

тами, идейными и художественными, напоминает более ранние

по времени романы Диккенса (более всего — «Nicholas Ni-

ckelby», 1839). Тем не менее Доде неоднократно заявлял, что

никогда не читал Диккенса, и это, по-видимому, соответствует

действительности. Не исключается, конечно, опосредствованное

влияние популярного английского писателя через его француз-

ских подражателей. Однако более симптоматично, что в русской

литературе тема социальной жалости к «маленькому человеку»

с теми же чертами юмора и эмоционального сочувствия стояла

у колыбели русского реализма, была выдвинута Пушкиным

в «Станционном смотрителе» (1830) и Гоголем в «Шинели»

(1839—1841), а из «Шинели» Гоголя вышла вся русская «нату-

ральная школа» сороковых годов, включая молодого Достоев-

ского («Бедные люди», 1846). Поэтому влияние романов Дик-

кенса на учеников Гоголя и Пушкина

было связано с фактами

внутреннего развития русской литературы и русского общества,

с теми «встречными течениями», о которых говорил Веселовский.

Как известно, в теории и практике современного компара-

тизма на Западе придается большое значение разграничению об-

щего литературоведения («litterature generale», «allgemeine Li-

teraturgeschichte») и литературоведения сравнительного в узком

смысле («litterature comparee», «vergleichende Literaturwissen-

schaft»). С точки зрения этого разграничения сравнительное ли-

тературоведение в узком и собственном смысле занимается взаи-

модействиями между двумя литературами, писателями или

направлениями, т. е. в основном «литературными влияниями»

разного рода, тогда как «общее литературоведение» изучает явле-

ний общие всем или многим литературам.

Идею «всеобщей литературы» (litterature generale) как осо-

бого предмета исследования отстаивал в особенности Поль Ван-

Тигем.

В своих положениях он исходил из противопоставления

исследования «бинарных связей» между литературными фактами

изучению явлений, «общих многим литературам» (как например

«оссианизм», с которого он начал свою научную работу). «Об-

щим литературоведением или, говоря короче, всеобщей литера-

1940.

турой, — писал Ван-Тигем, — мы называем исследование явле-

ний, общих нескольким литературам, рассматриваемым в их вза-

имных зависимостях и совпадениях». Путем простого суммиро-

вания ряда бинарных сопоставлений нельзя понять большое ме-

ждународное явление как целое («l'ensemble d'un grand fait

litteraire international»). «Из ряда работ о Шиллере во Франции,

Польше, Италии и т. д. нельзя составить книгу о Шиллере

в Европе».

Литературные течения, рассматриваемые как явления интер-

национальные, относятся с этой точки зрения не к сравнитель-

ному литературоведению в узком смысле, а к области «всеобщей

литературы», и Ван-Тигем (как впоследствии Вернер Фридерих)

построил свою книгу по всеобщей литературе как смену между-

народных литературных течений.

Однако чисто количественное различие между «бинарными»

литературными взаимодействиями и такими же связями между

несколькими или многими литературами недостаточно для раз-

граничения двух принципиально различных аспектов литератур-

ного исследования. Осуществление идеи Ван-Тигема было бы

возможно лишь в том случае, если бы всеобщая литература рас-

сматривалась не как простая сумма сосуществующих и взаимо-

действующих национальных литератур, механически объединен-

ных и распределенных в рамках хронологически последовательных

периодов, а как историческое целое высшего порядка, раз-

вивающееся как единый и закономерный, социально обусловлен-

ный процесс. Иначе мы останемся в пределах того традицион-

ного, изолирующего и атомистического подхода к литературным

фактам, который сам Ван-Тигем критически иллюстрировал на

примере «Шиллера в Европе».

С другой стороны, и «бинарные связи» не должны рассматри-

ваться, в соответствии с традицией старого «сравнительного ли-

тературоведения», как ряд случайных эмпирических «встреч»

между писателями, которым нередко придавалось преувеличен-

ное значение будто бы основного факта и фактора развития ли-

тературы. На классических примерах международного влияния

исторического романа Вальтера Скотта и лирической поэмы Бай-

рона мы пытались показать, что каждый частный факт подоб-

ного литературного влияния включается в общий международ-

ный литературный процесс, в котором получает свое обществен-

но-историческое и специфически литературное обоснование.

То же относится и к литературной судьбе «оссианизма», кото-

рый получает свое историко-литературное место и объяснение

в рамках открытого самим Ван-Тигемом «предромантизма» как

закономерного этапа развития европейских литератур в период,

предшествующий французской революции.

Таким образом, только понимание единства и закономерно-

сти литературного процесса как части процесса общеисториче-

ского делает возможным построение всеобщей литературы, рас-

1940.

крывающее ее специфические закономерности. Такое построение-

должно опираться на сравнительное изучение литератур или, со-

гласно общепринятому обозначению, на «сравнительное литера-

туроведение», учитывающее, в соответствии с уже сказанным,

как параллелизм литературного развития и вызванные им типо-

логические схождения между литературами, так и наличие обус-

ловленных этим параллелизмом и тесно с ним связанных меж-

дународных литературных взаимодействий, «влияний» и «заим-

ствований».

Разумеется, такая подлинно всеобщая литература должна пре-

одолеть европоцентризм традиционного литературоведения Запада,

став историей литературы действительно мировой (universelle),

а не только общеевропейской или еще уже — западноевропей-

ской. Я не вижу причин для выделения Западной Европы как

обособленного культурного и литературного мира, кроме при-

вычных навыков мысли и исторических предрассудков. В рам-

ках всеобщей литературы должны учитываться с полным зна-

нием дела и научной ответственностью не только германские и

романские литературы, но также славянские, кельтские, балтий-

ские, финские. Необходимо также, чтобы литературы классиче-

ского и современного Востока, Азии и Африки нашли себе до-

стойное место в этой широкой исторической перспективе. Исто-

рия литературы античной или средневековой Европы настоя-

тельно требует более углубленного изучения культурных и ли-

тературных влияний классического и средневекового Востока,

который в то время шел впереди Европы в своем общем куль-

турном развитии. Мы избегаем этих вопросов только потому, что

мало с ними знакомы. С научной точки зрения для более широ-

кого понимания мирового литературного процесса необходимо

прежде всего, чтобы литературы народов, мало нам известных

вследствие своей географической отдаленности от европейского

мира или отставших в своем культурном развитии и попавших

в колониальную зависимость от капиталистической Европы, по-

теряли для нас налет «экзотики», столь характерный, например,

для «китайщины» в европейском искусстве XVIII в. или для ув-

лечения негритянской скульптурой в западноевропейском модер-

низме; иными словами, мы должны раскрыть в них те общие

исторические и историко-литературные закономерности, которым

подчинены и эти литературы, при всей их географической отда-

ленности и веками сложившемся национальном своеобразии.

В России задолго до революции, еще с 1880-х гг., курс так

называемой всеобщей литературы был введен в программы фи-

лологических факультетов. Фактически это был курс литератур

западноевропейских, служивший, как и аналогичный курс исто-

рии славянских литератур, дополнением к курсу национальной

(русской) литературы. Кафедры всеобщей литературы сущест-

вовали в Петербургском, Московском, Киевском, Харьковском,

Одесском, а временно и в других университетах. В Петербург-

1940.

ском университете эту кафедру с 1870 г. занимал профессор,

позднее академик Александр Николаевич Веселовский, родона-

чальник сравнительного литературоведения в русской науке. Его

«Историческая поэтика», оставшаяся незавершенной (1893—

1903), исходит из рассмотрения развития мировой литературы

как единого закономерного социально обусловленного процесса.

Существовали и учебники по «всеобщей литературе»; однако,

в соответствии с задачами преподавания, они ограничивались ли-

тературами западноевропейскими. Впрочем, одно знаменатель-

ное исключение требует упоминания: четырехтомная «Всеобщая

литература», изданная коллективом авторов под общей редак-

цией В. Ф. Корша и А. И. Кирпичникова, включающая, кроме

античных и западноевропейских литератур, литературы визан-

тийскую, славянские и восточные (египетскую, вавилонскую,

древнееврейскую, индийскую, китайскую, арабскую, турец-

кую).

Разумеется, в духе методологии авторов единство миро-

вого литературного прогресса ограничивалось и в этой книге

простым суммированием хронологически параллельных явлений.

В советское время перед авторами таких университетских

курсов возникла новая методологическая задача — объединить

материал литератур различных народов Европы в рамках еди-

ного историко-литературного процесса, обусловленного в своем

общем развитии закономерностями социально-историческими.

Существует ряд учебных пособий, в традиционных рамках за-

падноевропейских литератур, в которых делается попытка осу-

ществления этого принципа на основе марксистского понимания

исторического процесса в его литературной специфике. Первое

из них по времени — «История западных литератур средних ве-

ков и Возрождения» (1947) — переведено было на сербский

язык и вышло в издании Белградского университета.

В настоящее время в Институте мировой литературы Акаде-

мии наук СССР ведется работа по подготовке коллективной «Ис-

тории мировой литературы» в 10 томах при сотрудничестве

большого числа специалистов по разным литературам. Она кла-

дет конец «европоцентризму» в понимании границ «мировой ли-

тературы» и ставит себе задачей представить ее развитие не как

простую совокупность эмпирических фактов, но путем раскры-

тия его внутренних закономерностей на основе марксистской

теории исторического процесса.

1967.

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ЛИТЕРАТУРЫ

КАК ПРЕДМЕТ

СРАВНИТЕЛЬНОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

Современное сравнительное литературоведение в странах За-

падной Европы и Америки представляет собой, принципиально

или фактически, науку о литературах нового времени — от Ре-

нессанса до наших дней. Таким оно сложилось с начала XX в. —

прежде всего во Франции трудами его основоположников Фер-

нанда Бальдансперже (Baldensperger) и Поля Ван-Тигема (Van

Tieghem) и их многочисленных учеников и последователей во

всем мире. Эти хронологические грани сравнительного литера-

туроведения как нечто само собой разумеющееся намечает Жан-

Мари Kappe, один из крупнейших французских компаративи-

стов, в своем предисловии к популярному пособию по этому пред-

мету М. Ф. Гиара (1951): «Оно изучает международные духов-

ные связи (relations spirituelles internationales), фактические

взаимоотношения, существовавшие между Байроном и Пушки-

ным, Гете и Карлейлем, Вальтером Скоттом и Виньи, между

произведениями, душевными стремлениями (inspirations) и

жизнью писателей, принадлежащих к разным литературам».

«Настоящая книга адресована прежде всего к тем, кто изучает

новую литературу», — пишет Симон Жён, автор другого пособия

на ту же тему, еще более близкого к нам по времени (1968).

Характерно, что классические труды по общей сравнительной

литературе (litterature сошрагёе generale), принадлежащие наи-

6ojjpe авторитетным представителям этого направления, напи-

саны в тех же исторических рамках: книга Поля Ван-Тигема

посвящена истории литературы Европы и Америки «от Ренес-

санса до наших дней»,

книга Вернера Фридериха дает обзор

сравнительной литературы «от Данте Алигьери до Юджина

О'Нийла».

Не без некоторого основания поэтому Ульрих Вейсштейн, ав-

тор новейшего немецкого «Введения в сравнительное литерату-

роведение», говорит о «своеобразном остракизме по отношению

1940.