Бартелеми Д. Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века

Подождите немного. Документ загружается.

39 I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Тем не менее в 16 г. Рим попытался отомстить. Германик, близ-

кий родственник Августа и один из приемных сыновей императора

Тиберия, возглавил поход на Арминия и его дядю Ингвиомера. Он

рассказал римским солдатам о слабостях германских воинов. Защит-

ное вооружение у них плохое: ни панциря, ни шлема, щит слишком

тонкий. «И тела их, насколько они страшны с виду и могучи при не-

продолжительном напряжении, настолько же невыносливы к ранам;

германцы, не стыдясь позора, нисколько не думая о своих вождях,

бросают их, обращаются в бегство...»

Иначе говоря, они не каждый

день находятся на высоте своего идеала — который прежде всего

является идеалом их вождей. Нужно было, чтобы Арминий «словом,

примером в бою, стойкостью в перенесении ран» поддерживал их

мужество. В борьбе с римлянами он воплощал для них альтернати-

ву «свобода или смерть». Но вот их окружили, и Арминий бежал,

предприняв огромное усилие и воспользовавшись быстротой своего

коня. «Он все же пробился, измазав себе лицо своею кровью, чтобы

остаться неузнанным. Некоторые передают, что хавки, сражавшие-

ся среди римских вспомогательных войск, узнали его, но дали ему

ускользнуть. Такая же доблесть или хитрость спасла и Ингвиомера;

остальные были перебиты»

Арминия чрезвычайно превознесли, под именем Германа, в Герма-

нии XIX в. Это победивший Верцингеториг, предтеча кампаний 1813

и 1870 гг. против Франции Бонапартов... Прочтите только надпись

на памятнике Герману в Тевтобургском лесу, памятнике, достойном

картин Каспара Давида Фридриха! Тем не менее здесь мы видим, что

он спасает себе жизнь — конечно, отважно, но оставляя собственный

ост на гибель. Все-таки это не герой эпопеи. Разве бегут так с поля

боя в «жестах», вроде песни о Роланде?

В конечном счете Арминий не имел в Германии того авторитета

(хоть и не на всей территории, но ощутимого), каким обладал Вер-

цингеториг в Галлии 52 г. до н. э. Однако и римский натиск был

несравненно слабей. В 16 г. император Тиберий не пустил Германика

в поход и назначил его консулом, чтобы тот оставался в Риме,

вместо того чтобы покрывать себя славой.

Поэтому в 17 г. римляне довольствовались тем, что наблюдали

за войнами между народами (gentes) Германии, причиной которых

была «борьба за первенство»

. Арминий возглавил союз противников

Маробода, принявшего титул «царя». Этот титул был «ненавистен

его соплеменникам», — но, видимо, не всем, коль скоро оба союза

имели равные силы. Словно затем, чтобы эти силы уравновесить,

1. Варварские воины

родной дядя Арминия, тот самый Ингвиомер, который сражался бок

о бок с ним в 16г., примкнул к Марободу: племянник отодвигал его

на задний план.

Так что «войска устремляются в бой», причем время беспорядоч-

ных передвижений германцев былых времен прошло. Теперь (в 16 г.)

они усвоили кое-какие положения римской дисциплины (в силу

«длительной войны с нами»).

Похоже, Арминий вел себя не совсем как римский полководец

(imperator), который отдает строгие приказы, а после этого наблюда-

ет за сражением, побуждая, если надо, войска к бою, как это делал

Германик в прошлом (16-м) году.

Возникает, скорей, ощущение, что он распалял эмоции своего

оста, добиваясь одобрения — бряцания оружием, как во время

plaid'а. Ему полагалось убеждать и подавать пример: он сидит на

коне и напоминает о своей доблести, которую доказала его победа

в 9 г., а Маробода называет трусом и беглецом, пошедшим на со-

глашение с римлянами, «предателем родины, заслуживающим, чтобы

его отвергли с такой же беспощадностью, с какою они истребляли

легионы Квинтилия Вара»

. Но Маробод, в свою очередь, хвалил

себя и превозносил прежде всего Ингвиомера, который теперь был

на его стороне как воплощение истинной славы херусков, не то что

самозванец Арминий...

Самозванец, Верцингеториг наших немецких друзей? В самом

деле, начался яростный спор. И яростная война, потому что завязал-

ся горячий бой с неясным исходом — однако, не столь уж неясным,

коль скоро его прервали. Маробод предпочел не возобновлять бой,

а отойти на возвышенность. Там он обнаружил, что дезертирства

ослабили его силы. Иными словами, эта междоусобная война не

то чтобы оказалась безобидной, но не вызвала и настоящего раз-

гула братоубийственных страстей. Напротив, «Анналы» Тацита не

единожды описывают старания военных вождей усилиться с помо-

щью собственной группировки, редко пренебрегая поддержкой Рима

и сталкивая одних противников с другими посредством пропаганды

и оружия. Стоит одному из них добиться существенных успехов, как

против него начинают негодовать, даже в рядах его родичей, и он

теряет поддержку Рима, пусть он и пользовался ею поначалу. После

чего он обычно бежит, реже его убивают. Соперничество германцев

и макиавеллизм империи сдерживают честолюбцев и способствуют

сохранению чисто аристократической системы.

40 I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Вот еще одна характерная история •— 47 г. Молодой херуск цар-

ской крови вырос в Риме, где с ним обходились, скорей, как с со-

гражданином, чем как с заложником; он носил имя Италик, «обладал

красивой наружностью и хорошо умел управляться с конем и оружи-

ем как на отеческий лад, так и по-нашему»

. По отцу он происходил

из херусков (был сыном брата-врага Арминия, сторонника римлян),

по матери — из хаттов. А херуски как раз «испросили царя из Рима».

И это гордые победители Вара! Что же произошло?Об этом подробно

не говорится ни у Тацита (в «Анналах» которого есть лакуна между

6 и 11 книгами), ни у других. Похоже, «знать» херусков «была ис-

треблена во время междоусобных войн», и он остался единственным

представителем царской крови.

Если это правда, плохо понятно, почему немного позже обнаружи-

ваются вожди клики, которых раздражает его внезапное появление.

Несомненно, его хотели сделать внешним арбитром, не связанным ни

с какими группировками, настоящим псевдоиностранцем. Не будем

воспринимать буквально идею, что «междоусобные войны» — непре-

менно гекатомбы

Может быть, молодой Италик был уцелевшим потомком вид-

нейшего рода херусков, задним числом объявленного «царским».

Хотелось бы знать об этом больше, а также хотелось бы, чтобы

Тацит сообщил, было ли Италику на собрании херусков вручено

оружие по обычаю, описанному в главе 13 «Германии». Но, правду

сказать, ни в «Истории», ни в «Анналах» он никогда не упоминает

об этом обряде.

Во всяком случае молодого Италика поначалу приняли приветливо

и хорошо. Он приобрел имя. Но его возвращение, по сути прибытие,

на родину, где он не родился, вызвало недовольство некоторых херу-

сков, которым были выгодны раздоры. Они скрылись, чтобы искать

поддержки у соседних народов. Италик, обвиненный в том, что он

ставленник римлян, обратился к своей знати и предложил: «пусть

они испытают его доблесть на деле, и он покажет, достоин ли своего

дяди Арминия, своего деда Актумера» (хатта, его предка по матери)

В самом деле, он одержал победу в сражении, но решительную. Он

впал в высокомерие, — а как не впасть в него, когда царствуешь за

счет примера и убеждения?И его изгнали...

Из истории Италика хорошо видно, какие трудности возникали

при попытке стать царем у германцев. Любопытно, что далее сразу же

описана неудача римского полководца Корбулона. Это был властный

командир, он восстановил былую дисциплину в легионах на Рейне.

1. Варварские воины

Ведь если германцы терзали друг друга, то на римской армии ска-

зывался упадок режима, иногда в ней вспыхивали мятежи. Другая

система — другие проблемы. Легионер — не аристократ, в мирное

время предающийся праздности; наоборот, в это время ему устраи-

вают учения, принуждают заниматься земляными работами. Его

праздности опасаются. А ведь в 47 г. для легионов были характерны

расхлябанность, грабежи, неподобающие инициативы. Корбулон от-

реагировал на это и ввел смертную казнь за мелкие нарушения дис-

циплины. И он уже был готов идти на германцев.

Но император Клавдий этого не хотел. В империи считали, что

если такой человек, как Корбулон, «добьется успеха, [он] станет

опасной угрозою для гражданского мира и непосильным бременем

для столь вялого принцепса»

100

. Поэтому Корбулону не дали покрыть

себя славой в Германии. И этот человек долга мог только вздохнуть:

«О, какими счастливцами были некогда римские полководцы!»

101

Действительно, в то время вспоминали «образцы доблести и величия,

явленные римским характером при былых нравах»

102

. Но доблесть

больше не стояла на повестке дня, так что Корбулон велел отступать

и приказал своим легионам прорыть канал от Мааса до Рейна, «чтобы

не дать воинам закоснеть в праздности». После этого Клавдий все-

таки предоставил ему «триумфальные отличия, хотя и не дозволил

вести войну»

103

. И перевел его на Восток.

Таким образом, цезари I в. н. э., руководящие государственным

аппаратом, запрещали отборным солдатам отличаться, выказывать до-

блесть. Может ли могущественный государь допустить, чтобы рядом

с ним были знатные люди, имеющие слишком высокий престиж?Так

что непохоже, чтобы «средневековое рыцарство» могло иметь римское

происхождение, как недавно заявил Карл Фердинанд Вернер, разве

что если дать этому рыцарству иное определение, чем в настоящем

эссе. Когда в Средние века, например в царствование Людовика Бла-

гочестивого, в тысячном году или в XII в., вдруг возникают римский

лексикон и римские идеи о militia [воинстве], это, скорей, значит,

что власть пытается приручить и ослабить рыцарство, принудить его

к покорности.

Однако идеалы римлян и германцев не прямо противоположны:

разве отдельные знатные воины, отдельные офицеры-аристократы

не набирались храбрости и не изъявляли готовности к реваншу при

неудачах? С другой стороны, противостоя друг другу, они неизбежно

перенимали друг у друга технику и приемы, так что опыт у них был

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

общий. Мы уже в двух случаях, в отношении херусков и хаттов,

обнаруживали, что германцы брали за образец римскую дисциплину.

Впрочем, очень скоро римляне стали использовать германские

вспомогательные войска: Цезарь — в галльской войне, Клавдий —

в войне за Британию (с 43 г.). И именно батавские

104

когорты, то

есть германцы из устья Рейна, последовав за вождем, создали в 69 г.

серьезную проблему, зафиксированную в «Истории» Тацита.

Этот военачальник принял римское имя Юлий Цивилис — можно

было бы сказать «Жюль Сивиль», если бы это не звучало фальши-

во. Он служил Риму в Британии, но попытался избавиться от этой

службы, воспользовавшись смутами в империи в 69 г. — в году че-

тырех императоров, — когда многих из чистокровных римлян вывели

с Рейна. Цивилис поначалу сделал вид, что поддерживает Вителлия,

любимца римской солдатни (против Веспасиана, которому симпатизи-

ровали офицеры). Но вскорости, как показывает Тацит, Цивилис стал

подстрекать батавов к восстанию. И тогда «поставили его на большой

щит и подняли на плечи; он стоял, слегка покачиваясь, высоко над

головами; это значило, что его выбрали вождем племени» (dux)

105

Поскольку в царстве историков сейчас модно отрицать германские

черты у франков, то возникновение этого обычая, который прослави-

ли страницы Григория Турского, посвященные Хлодвигу

106

, историки

с удовольствием приписали римским армиям — где он действительно

отмечен в IV в. Но разве самое первое упоминание — все-таки не

здесь? И разве это чисто римский контекст?

Вероятно, батавы Цивилиса, вовлеченные в кампанию за Ла-

Маншем, уже усвоили какие-то поверхностные представления о рим-

ской дисциплине — позже херусков и раньше хаттов, своих родичей.

Но Тацит описывает их, скорей, как свирепых и разнузданных гер-

манцев, какими они были издревле.

Цивилис и сам усвоил древний обычай. Он с начала восстания

против Рима дал «варварский обет», близкий к обетам хаттов, как

они описаны в «Германии»

107

, отращивать волосы. Он даже окра-

сил гриву в рыжий цвет и в самом деле остриг ее только после

«разгрома» легионов

108

. Впрочем, делая такой жест, не намеревался

ли он заодно еще раз, под видом жестокости, продемонстрировать

аристократическую «свободу» германцев? Дать такой обет — в прин-

ципе значит самому выбрать цель, а также момент, когда считать

ее достигнутой! Нельзя отрицать и воздействие на противника этих

огненных волос, предвещающих пролитие крови. Это было в тради-

ции причесок германцев, которые они делали «не из любострастия

1. Варварские воины

и желания нравиться, но стараясь придать себе этим убором более

величественный и грозный вид»

109

К тому же Цивилис распустил слух, что отдал маленькому сыну

нескольких пленников в качестве мишеней для его детских стрел

и дротиков. Он также пользовался поддержкой девственницы-про-

рочицы Веледы из племени бруктеров.

В этом уборе, пользуясь такой репутацией и такими политически-

ми связями, Цивилис мог призывать германцев вернуться к обычаям

и привычкам отцов. Они обязаны снова взяться за оружие и порвать

с теми удовольствиями, которые подчиняют их Риму. «Забудьте

о рабстве, станьте опять прямыми и честными, и будете равны другим

народам, а может быть, даже добьетесь власти над ними»

110

Иными словами, программа Цивилиса для германцев как будто

описывает то, что Тацит изобразил как их реальную жизнь через

тридцать лет, в «Германии», и то, что римлянин представлял, заново

сочиняя эту речь"

. Тем не менее на сей раз он дает понять, что

«свобода» — не более чем лозунг, и вскрывает истинный смысл слов

Цивилиса. Последний действительно не боится призывать к восста-

нию и галлов. Он им напоминает, что их предки обратились к рим-

лянам, потому что междоусобицы изнурили их и стали смертельно

опасными

112

, — подобно херускам в 47 г.?

113

«Почему же галлы не

сбросят с себя иго римлян?»

114

«Разве они не хотят свободы, и они

тоже?»

115

Этот призыв встретил слабый отклик, прежде всего потому,

что император Клавдий в 48 г. дал галло-римской элите допуск ко

всем магистратурам. «Они говорят о свободе и тому подобном, — до-

бавляет Тацит, — но это лишь предлог [для людей типа Цивилиса];

всякий, кто возжелал захватить власть и поработить других, прибе-

гает к громким словам»

116

К тому же, правду сказать, «свобода» для окружения Цивилиса —

это фактически та же германская доблесть, с ее достоинствами и не-

достатками. Батавы и другие «зарейнские племена» (жители правого,

германского берега Рейна) вовсю демонстрируют свою храбрость,

«расположившись поодаль друг от друга»

117

, то есть на манер оста.

Они сражаются смело, но безрассудно: римский военный опыт нано-

сит поражение германскому неистовству. Впрочем, истинную отвагу

вплоть до героического самоотречения проявляют легионеры

118

, а гер-

манцы — чрезмерную алчность, теряя первоначальное преимущество

потому, что вступают в драку из-за добычи

119

. Окончания рассказа

Тацита о Цивилисе у нас нет. Но то, что говорится в «Германии»

о хаттах, вероятно, связано с походами, которые против них вели

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

при Домициане (в 83 и 88 гг.). А это племя, как известно, сочетало

свирепые обеты, то есть германский обычай

120

, с элементами римской

организации. За этим будущее: позже франки создадут конфедерацию

хаттов с другими племенами.

Пока что запомним немного искусственную черту — «неистов-

ство», внешнюю свирепость воинских народов, наследниками кото-

рых станут франки и феодалы. Действительно, в шумных угрозах

и громком бряцании оружием часто есть что-то двойственное. По-

казывать свои раны женщинам — не значит ли это одновременно

хвалиться стойкостью и неявно испрашивать права не возвращаться

в бой? Носить длинные волосы или кольцо бесчестия, как хатты,

пока не убьешь врага, значит ждать, — а ведь некоторые доживали

с этим кольцом до седин — ив конечном счете желать убить всего

одного врага! Жестокость, как и щедрость, всегда имеет в себе нечто

показное.

ПОЗДНЯЯ АНТИЧНОСТЬ

Социальную и моральную эволюцию Германии после Тацита труд-

но описать точно. Известно только, что натиск германцев на лимес

стал явственно ощутимым к концу II в., в эпоху Марка Аврелия.

А в 257 г. два больших народа, называемых франками и аламаннами,

внезапно напали на Галлию; они принялись ее грабить и вынудили

галльские города огородиться, обзавестись укреплениями или снова

стать оппидумами в кельтском духе, теми большими замками, кото-

рыми они останутся практически до самой мутации тысяча сотого

года — ее мы рассмотрим позже. Во всяком случае торговля и го-

родская жизнь в империи несколько ослабли, и некоторое упроще-

ние образа жизни в какой-то мере подготовило в Галлии повторную

германизацию и способствовало этому процессу.

Повторим: речь идет не об этнических чертах, а, скорее, о состоя-

нии общества, для которого характерен моральный и материальный

подъем военной аристократии, и такое бывало на всех континентах,

причем у людей с темными кожей и волосами — не реже, чем у крас-

нолицых с белокурыми гривами! Антропология африканских царств

и воинов помогает «правильно понимать» франков на основе источ-

ников, до Григория Турского, увы, очень малочисленных.

Название «франки» имеет германское происхождение и означает

«свирепый и свободный» (то есть «воин»), судя по корню frehhr,

как было известно Исидору Севильскому. Однако сочеталось ли об-

1. Варварские воины

j разование этого союза (наследника тацитовских гордых хаттов и их

соседей) с развитием аристократии, усилением вождей? Так же как

формирование его мнимого «близнеца», союза аламаннов (всех людей,

которые шли в счет, знати и воинов), на территории тацитовских

свебов? Трудно сказать. Во всяком случае конница у франков особо

высокой роли не играла: в течение всего периода поздней Античности

(III—IV вв.) они имели репутацию превосходных воинов, но пеших.

Что касается аламаннов, их мы знаем лучше благодаря рассказу Ам-

миана Марцеллина о походах, которые вел против них с 355 по 361 г.

на подступах к Рейну цезарь Юлиан (в христианской полемической

литературе называемый также Юлианом Отступником). К тому мо-

менту у них были цари, и, похоже, на войну ходили, не обязательно

позади последних, также царьки и особы царской крови в составе

хрупких коалиций. Очень много аламаннов участвовало в битве при

Страсбурге (Аргенторате), и у них имелась конница, но Аммиан,

который сам был римским офицером, приводит ценные замечания по

ее поводу.

В самом деле, он объясняет, что аламаннская конница не имела

заведомого преимущества над римской пехотой. Она спешивалась,

так как аламанны знали, «что конный боец, как бы ни был он ловок,

в схватке с нашим клибанарием, держа узду и щит в одной руке

и копье на весу в другой, не может причинить вреда нашему зако-

ванному в железо воину; а пехотинец в опасную минуту боя, когда

все внимание сражающегося сосредоточено на противнике, незаметно

подкрадываясь по земле, ударом в бок коню может свалить всадника,

если тот не побережется, и без затруднения убить его»

121

. Иначе гово-

ря, для всадников была необходимой техническая поддержка пехоты,

какую часто будут иметь и средневековые кавалеристы. Пока что рост

значения верховой езды явно сдерживало отсутствие практики либо

протесты, которые прозвучали в тот же августовский день 357 г. из

уст аламаннских пехотинцев по адресу их царя Хонодомария и других

конных вождей: пехота потребовала от своих царевичей сойти с ко-

ней и встать рядом с ней, «чтобы, в случае неудачи, нельзя им было

покинуть простых людей и легко ускользнуть», как, кстати, сделал

Арминий в 16 г.

Аммиан Марцеллин хорошо описывает устрашающую внешность

Хонодомария, соответствующую германской традиции: разве тот не

носил на голове пунцовый султан? Он и его люди весь день были

воплощением германского неистовства; но все-таки в конце дня он

покорно сдался победителю, цезарю Юлиану.

47 I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Впрочем, противостоявшая им римская армия цезаря Юлиана была

галло-германской, по выражению Гюстава Блока. Она, по Аммиану

Марцеллину, состояла по преимуществу из «галлов», которые во всем

напоминали в первую очередь франков. Они пели бардит, чтобы

в решительный момент придать себе смелости; они «нагоняли страх

уже внешним своим видом» (то есть каждая сторона старалась на-

пугать другую) и под конец «издали громкий боевой клич. Начинаясь

в пылу боя с тихого ворчанья и постепенно усиливаясь, клич этот

достигает силы звука волн, отражающихся от прибрежных скал»

122

Вождь этой победоносной галло-германской армии, цезарь Юлиан,

был восточным римлянином, не усвоившим свирепой германской

манеры поведения и отдававшим приказы; тем не менее в бою он

был на высоте и щадил себя не больше, чем в свое время Германик.

Него отряд не олицетворял дисциплину былых времен. В 361 г. Юли-

ан побывал «в Париже, это городок в Германии»

123

, как пишет грек

Зосим: Париж избрал этого военачальника августом, подняв его на

щите. Это тот же ритуал, который германские батавы совершили для

Цивилиса в 69 г.! За тем только исключением, что солдаты, которые,

совершив этот жест, стали мятежниками, восстав против Констан-

ция II, и выдвинули Юлиана в собственных интересах. Тем самым

они, возможно, выразили не столько преданность ему, каким бы

олицетворением добродетели и справедливости он ни был, сколько

отказ идти сражаться на Восток и желание остаться в Галлии.

В целом походы цезаря Юлиана не имели характера особо то-

тальной и особо свирепой войны. Такая битва, как Страсбургская, —

исключение. Аммиан Марцеллин год за годом составлял победные

сводки, но порой о победах над очень маленькими народами (как са-

лические франки, впервые покоренные, таким образом, в 356 г.). Что

это за победы, кроме настоящей большой битвы с аламаннами при

Аргенторате (нынешний Страсбург) в августе 357 г.? Продвижение

вперед с занятием территории и грабежами, в то время как германцы

отходили в глубь леса, рискуя, что им придется перейти к партизан-

ской войне. Иногда было достаточно простой угрозы, чтобы добиться

подчинения по договору, то есть обязательства платить дань, весьма

ненадежного (которое данники часто ставили под вопрос). Во вся-

ком случае цезарь Юлиан всегда прощал своих врагов — это он-то,

противник Христа! Ведь недостаточное снабжение его армии (из-за

налоговых и экономических ограничений) не оставляло ему иного вы-

хода, кроме как сочетать смелость с милосердием. Днем он со своей

армией мог вести себя как хозяин, но ночью нуждался в подвигах

1. Варварские воины

настоящего воина, Хариеттона (несомненно франка), с его бандой

или, если угодно, — здесь как раз можно это сказать, — франкским

корпусом. Не случайно он поручил Хариеттону взять в плен видного

аламанна

124

Войска Юлиана получали жалованье и были распределены по

полкам. Однако ему было трудно мешать им грабить и убеждать не

разбредаться; если он рискнул в августе 357 г. под Аргенторатом

(Страсбургом) дать сражение, то потому, что без этого не мог бы

удержать их от множества мелких схваток, которые небывалая на

сей раз сила противника делала опасными. Его армию финансиро-

вала империя (а налог контролировала ее аристократия), но по со-

ставу и духу эта армия была очень германской, а это означало «до-

блесть» и вместе с тем алчность, свободолюбие — и, следовательно,

непостоянство...

Грабительские и карательные набеги на дальние земли или на со-

седние области были важной составной частью таких войн поздней

Античности. Их основной целью было добиться от противника дани

и даже верности и союзов — это значит, что врагов старались не

истреблять. Очень часто брали пленных или требовали заложников,

которым предназначалась ключевая роль в ускорении аккультурации

и социальной эволюции. Варварские пленные, взятые римлянами,

обрабатывали землю Галлии в качестве колонов; римские пленные,

взятые варварами, объединялись в небольшие группы летов — ча-

сто грабителей, разношерстные в культурном отношении. Наконец,

варварские воинские народы становились федератами, связанными

с Римом союзными отношениями; впрочем, случалось, что они воз-

обновляли войну, чтобы добиться более выгодных условий союза.

Поэтому были возможны бесчисленные перемены в союзнических

отношениях, а римские победы только облегчали проникновение

германцев и германского духа в Галлию.

Авторы XIX в. проявляли расовые предрассудки при анализе

текстов и даже при интерпретации археологических находок: они

считали, что могут распознавать в захоронениях представителей

германской расы. Сегодня для археологов франк — это «культурный

фациес», характерный для бойцов вспомогательных войск римской

армии, которые происходили с севера Галлии, а не из-за Рейна. Здесь

наблюдался обычай хоронить в земле (вместо кремации) и помещать

рядом с мужчинами оружие — длинные мечи, секиры, копья, стрелы,

кинжалы, щиты с умбонами. По мнению Михаила Казанского, «эта

новая практика появилась у германцев в Галлии и стала результатом

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

1. Варварские воины 23

осознания их нового социального статуса, связанного с их военными

функциями»

125

. А франкский элемент, проникший в империю, оста-

новленный в 257 г., но обосновавшийся там по договору в качестве

федератов или как-то иначе, должно быть, стал катализирующим

ядром, притягивающим к себе галльский элемент. Так появлялись

солдаты — защитники Рима в эпоху поздней империи, содержащиеся

за счет государственного налога, менее дисциплинированные, чем

в классическую эпоху, но (и поэтому) часто добивавшиеся успехов,

как, например, при Страсбурге. Аммиан Марцеллин мог назвать гал-

лов Парижского бассейна гордым народом, отличающимся воинской

доблестью, потому что это были галло-франки. Данные археологии

подтверждают: раз они отказались от кремации, значит, оружие было

для них символом статуса (в германском духе), то есть у них была

единая элита.

Аммиан даже приписывал этим «галлам» происхождение от тро-

янцев — словно в пику римлянам, потомкам Энея. А ведь такой

же миф о происхождении франков будет в ходу в меровингские

времена, судя по так называемой хронике «Фредегара», и историче-

ская критика развенчает его только в XVI в. Этот миф был придуман

в интересах людей VII в., но приходится признать, что он содержит

и зерно истины, ведь троянские изгнанники в какой-то период играли

роль вспомогательных войск Рима, конфликтовали с ним по поводу

своих союзных отношений и дани, переходили из империи в Гер-

манию и обратно и, наконец, скорей освободились от Рима, чем

завоевали его. То есть они добыли оружием аристократическую сво-

боду, и реальная история — это на деле не столько грубое вторжение,

сколько постепенное просачивание в римский мир, где государство

в конечном счете стало слабей аристократии.

Можно ли сказать, что наполовину романизованные воины, такие

как рейнские или салические франки в составе различных «племен»,

стали адептами более суровой, более радикальной войны, чем та,

какую вели тацитовские германцы? Непохоже. Даже если предполо-

жить, что они хотели этого, им несколько недоставало возможностей.

Сквозь всю позднюю Античность проносятся всевозможные варвары

свирепого вида. После 360 г. конные аланы и гунны, примчавшись

галопом из степей, добавили к этому образу еще один штрих, экзоти-

ческую нотку. Некоторые римляне сами напускали на себя воинствен-

ность, как патриций Аэций — на самом деле сын романизированного

скифа и римлянки. Другие же из снобизма демонстрировали чрез-

мерную утонченность и изысканность, как епископ Сидоний Аполли-

нарий в 470-е гг. Но это не эпоха разнузданного насилия — картины

1 сумрачного и разоренного мира выглядят сильным преувеличением.

\Это было, скорей, умеренное насилие.

\ V в. начался 31 декабря 406 г., когда вандалы перешли лимес,

потеснив рейнских франков — защитников империи, и Григорий

Турский драматизирует этот факт в своей «Истории франков»,

словно не было иной альтернативы, кроме как между благой силой

святых и смертельной борьбой между людьми. Он сам в своей вто-

рой книге делает упор на «чудесных деяниях святых» и на «народных

бедствиях». Бедствиях?Даже говоря о знаменитом царе гуннов Ат-

тиле, несомненно, не следует ничего преувеличивать. Народы очень

рассчитывали на свою репутацию, чтобы устрашать врага, но Аттила

не осаждал города, когда те оказывали ему знаки уважения, и битва

на Каталаунских полях не была доведена до логического конца: если

гунны и вестготы (король последних Теодорих был убит) бились

меж собой упорно, то Аттила и его победитель патриций Аэций, по-

зволивший ему отступить, — недолго. Немногим позже Аттила умер,

занимаясь любовью, а не войной.

Сидоний Аполлинарий около 448 г. посвятил салическим франкам

впечатляющее полотно — выдержанное в очень экспрессионисти-

ческом духе, какой был свойствен уже Аммиану Марцеллину, но

стихотворное. Он говорит об их белокурых волосах, бритых лицах,

их облегающих одеждах, наконец, о поясах, «лежащих на их узких

бедрах». Но это великие спортсмены, мастера в метании копья или

Франциски. Бросить это оружие «в безбрежное пространство, наме-

тив точку, которую они уверенно поражают, раскрутить щит — это

для них игра, так же как ринуться быстрей брошенных копий и до-

стичь врага раньше них»

126

. Иначе говоря, они несколько рисуются

друг перед другом, они выполняют изощренные воинские упражнения,

так же как римлянин Сидоний упражняется в не менее изощренной

поэзии — каждый оттачивает те навыки, в которых превосходит

других. Франки питали страсть к войне с детства — то есть из них

воспитывали отборных воинов. И «если по стечению обстоятельств

численность врагов или неудобство боевой позиции сильнее их,

только смерть может сразить их, но не страх. Они остаются на месте

непобежденными, и их отвага, так сказать, переживет их последний

здох». Да, может быть, бывало и такое, но в завершение своей

оэмы Сидоний Аполлинарий славит Майориана — помощника Аэ-

Ция, который как раз вынудил их капитулировать и присоединиться

себе...

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Далее Сидоний по-прежнему изображает их германцами, потомка-

ми тех, о ком писал Тацит; в этом духе он описывает и вступление

франков в Лион в 470 г. во главе с князем Сигисмером, и складыва-

ется впечатление, что это люди из другого мира. Сигисмер идет пеш- /

ком, а перед ним и за ним ведут парадных и боевых коней

127

. Далее

следуют воины без шлемов, но несущие в руках оружие, в то время

как «через плечо у них висят мечи на перевязях». У всех свирепый

вид, разбойничьи рожи: «Зрелище царьков и их свиты внушало ужас

в самое мирное время»

128

. Словно читаешь у Тацита рассказ о вождях

в сопровождении комитата.

Важно было выглядеть как можно более воинственно, а этническое

происхождение оружия и даже титулов было не столь важным. Сме-

шение культур хорошо заметно по обнаруженной в Турне в 1655 г.

гробнице отца Хлодвига, франкского короля Хильдерика, умершего

в 481 г.: оружие и уборы там были римскими, германскими и даже

похожими на дунайские, а недавно поблизости от его гробницы нашли

захоронение коней, свидетельство погребальной гекатомбы.

Королевскую власть у салических франков в Турне, которую

в 481 г. унаследовал от отца Хлодвиг, можно определить как «уси-

ленно» германскую. Германскую потому, что власть эта была воен-

ной, ведь Хлодвигу приходилось убеждать франков — взывая к этим

«наихрабрейшим воинам», народу во многом аристократическому, —

следовать за ним, шла ли речь о войнах или об обращении в другую

веру. И потому, что этот народ жил по салическому закону, который

ввели, несомненно, в конце царствования Хлодвига и который был

посвящен композициям, как в обществе мести; этот закон признавал

важность королевского покровительства, но не мог стать опорой для

действительно сильной королевской власти. А усилили эту власть

установленные с самого начала царствования связи с епископами

этой области, которой Хлодвиг «управлял» в качестве преемника и во

многом наследника римлян. Его позиция «никейского» христианина

(а не еретика-арианина) и союзника империи, сохранившейся в Кон-

стантинополе, в самом деле могла способствовать его возвышению

и осуществлению его замыслов. Но все-таки мы видим, как Хлодвиг

колеблется, прежде чем решиться и дать аламаннам сражение при

Тольбиаке, судя по рассказу Григория Турского

129

, чтобы побудить

свой народ последовать за собой

130

; здесь опять-таки можно усмотреть

то, что Тацит назвал бы скорей схваткой, чем настоящей битвой, —

с перерывами и спорами.

1. Варварские воины

Вот как немного позже греческий историк Прокопий в своей

«Войне с готами» выводит на сцену меровингского союзника: он по-

мещает Рону и Рейн, как и устье последнего, «на землю галлов». «Тут

большие болота, где в древности жили германцы, племя варварское,

с самого начала не заслуживавшее большого внимания, которые те-

перь называются франками. Рядом с ними жили арборихи, которые

издавна наравне с жителями всей остальной Галлии и Испании были

подданными Рима». Прокопий упоминает также живущих восточней

тюрингов (или тунгров?), аламаннов, бургундов, экспансию вестго-

тов в Испанию. Потом он возвращается к арборихам, в которых

следует видеть армориканских союзников Рима. «Военную службу

для римлян несли тогда арборихи. Желая подчинить их себе как своих

соседей и как изменивших своему древнему политическому строю,

германцы стали их грабить и, будучи воинственными, всем наро-

дом двинулись против них. Но арборихи, проявляя свою доблесть

и расположение к римлянам, показали себя в этой войне людьми

достойными. Так как франки не могли одолеть их силою, они сочли

их достойными стать им товарищами и породниться друг с другом

близким родством. Арборихи охотно приняли это предложение. Так

как и те и другие были христианами, то они таким образом слились

в один народ и стали еще более сильными»

131

. Возможно, Прокопий

смешивает здесь несколько эпизодов, описав характерный метод

«завоевания» Галлии Хлодвигом и его сыновьями. В самом деле, как

не вспомнить столкновение Хлодвига с Сиагрием, пусть даже к тому

моменту (486-487) франки Хлодвига еще не были христианами?Этот

рассказ о мире достойных спасает честь галло-римской знати, прим-

кнувшей к Хлодвигу и «франкизированной» в течение его правления.

Но разве в то же время он недостаточно ярко характеризует войну

между соседними народами, какой она могла быть — с постепенной

эскалацией боевых действий и довольно быстрым прекращением

боев, чтобы сократить потери знати и способствовать переходу

вражды в дружбу и даже в слияние?Это рассказ о некоем подобии

файды, когда после войны очень быстро настает мир. Это почти ры-

царское завоевание Северной Галлии, которую отныне будут называть

Франкией (Francie).

Битва при Вуйе в 507 г. была несколько более ожесточенной.

В ней Хлодвиг и его многочисленный ост, возможно, численностью

20 тыс., в который опять входили рейнские франки, противосто-

ял осту вестготского короля Алариха, поддержанному римлянами

под командованием Аполлинария, сына Сидония. Хлодвига, отныне

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

христианина, который по пути к полю сражения строго велел воинам

чтить владения святого Мартина, Бог ни на миг не оставлял своей

помощью. Готы потерпели поражение во фронтальном столкновении,

тем не менее после смерти вражеского короля Хлодвиг подвергся

ответному нападению — два вражеских воина внезапно с яростью

налетели на него и ударили копьями с двух сторон; но он избежал

смерти благодаря панцирю и коню

132

, иначе говоря, благодаря тому,

что на какое-то время отступил, и своей экипировке всадника. Его

неуязвимость предвосхищает здесь неуязвимость средневековых

рыцарей, которых было трудно пронзить насквозь и которые часто

спасались бегством вскачь...

Чтобы завершить захват Галлии

133

, сыновья Хлодвига в 531 г.

овладели королевством бургундов при помощи одной клики бургунд-

ской аристократии. Таким образом, Франкия включила в себя две

аннексированные территории — Аквитанию и Бургундию. Чисто

римская, сенаторская аристократия сохранила там больше авторитета

и специфических черт, но даже там она старалась носить варварский

военный костюм и усваивать некоторые обычаи варваров. Это была

аристократия крупных собственников; они порой делали церковную

карьеру, прежде всего в качестве епископов вроде Григория Турско-

го, а иногда, без всякого стеснения, служили меровингским королям

в качестве патрициев, герцогов, референдариев. В VI в. они будут

выглядеть столь же мстительными и воинственными, как и «франки»,

с которыми их свяжут союзы либо соперничество в зависимости от

родственных отношений и принадлежности к группировкам.

Упадок городов и торговли, даже если он не был повсюду оди-

наковым, превратил мир поздней Античности (III-IV вв.) в мир по

преимуществу сельский, несомненно, менее простой и грубый, чем

древняя Германия, — но более, чем империя сотого года. Многие

марксисты уже к этому времени относят первый период «феодализ-

ма»; они правы, даже если такая характеристика несколько схема-

тична, — ведь знать, уже сеньориальная, все больше подчиняла себе

более или менее порабощенных крестьян, в то время как городские

классы хирели, а государство приходило в некоторый упадок. В этом

смысле перед нами мир аристократической «свободы», где не слиш-

ком странно было бы встретить какие-то проторыцарские черты.

В поздней империи еще существовали государственные служащие,

которых Диоклетиан разделил на две «службы» (milices), причем

символом обеих служили «перевязь» (или «пояс», cingulum) и «меч»,

обе подчинялись правилам и обе были почитаемы. Некоторые фран-

1. Варварские воины

•• ки делали карьеру на военной службе, становясь командирами,

достойными этого названия. Но с V в. римские титулы и инсигнии

получали, скорей, вожди и князья народов, оставаясь для своего

народа королями оста и plaid'a, как сам Хлодвиг. А в VI в. господ-

ствующий класс, элита, уже не знал иного разделения функций,

кроме как между высшим духовенством и светской аристократией.

Италийский поэт Венанций Фортунат, прибывший в Галлию служить

и угождать королям и лейдам, мог около 570 г. сочинить хвалебную

песнь в честь герцога Лупа, лейда короля северо-восточных земель

(Сигиберта I), превознеся его достойную личность. Этот герцог был

свежеиспеченным франком, но рассказы Григория Турского явственно

показывают, что он прибегал к мести и владел укреплениями, невзи-

рая на свое галло-римское происхождение. Об этом происхождении

упоминает Фортунат, вместе с тем давая понять, что Луп, как и дру-

гие лейды, по образцу королей располагал властью скорее «общей»,

полиморфной, неспециализированной и более социальной, чем чисто

институциональной — в общем, средневековой, сеньориальной вла-

стью. Фортунат не упоминает высших органов управления поздней

империи; в Лупе он, скорей, видит знатного человека, «наследника

старинного мужества римского племени», и хвалит его: «При оружии

вы ведете сражения; в мирное время отправляете власть». И еще:

«Победитель, вы покрыты потом под грузом кольчуги, и вы мерцаете

в облаке пыли»

134

. В целом Луп воплощает некий германский идеал

римлянина.

КРОВНАЯ МЕСТЬ У ХРИСТИАН

Итак, Венанций Фортунат был восприимчив к блеску оружия, но

хвалить войны предпочитал в поэмах, написанных на варварском

языке (о которых он упоминает, но которых у нас нет). Его регистр —

это скорее хвала мудрости, мягкости, справедливости, причем у всех

королей и лейдов, у которых он искал милости. Королю Хильперику,

внуку Хлодвига, он в 580 г. адресовал длинный дифирамб: «король,

славный своим оружием, и потомок великих королей»

135

, «опора

отечества, его надежда и покров в боях», вполне достойный своего

пророческого имени, которое «на варварском языке» означает «сме-

лый помощник», он — «ужас фризов и свебов» благодаря боевым

действиям на границе, правду сказать, достаточно рутинным. «А что

сказать, государь, о вашем правосудии?» Только одно: «от вас никто

не уходит обделенным, если он просит о том, что справедливо»

136

54 I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Не забывает Фортунат и Фредегонду, достойную и блестящую, пре-

восходную помощницу своего царственного мужа

137

. Любопытно

сопоставить с этим, как Григорий Турский, кстати, друг Фортуната,

в своей «Истории» разоблачает все изъяны этой царственной четы...

Но, возможно, поэт Фортунат — не низкий льстец: некоторые по-

хвалы, в конце концов, звучат и как наказы, ловкие напоминания

о том, чего общество, Церковь ждет от королей и магнатов. И нельзя

сказать, чтобы идеалы историка Григория были совсем непохожи на

идеалы Фортуната. У короля Хильперика, которого Григорий слиш-

ком хорошо знал, или у лейда Гунтрамна Бозона, который был с ним

слишком откровенен, турский епископ подчеркивает поступки, не от-

вечающие идеалам верности и справедливости, вместе с тем отмечая

отдельные проявления мужества. У королей Сигиберта и Гунтрамна,

родных братьев (и часто врагов) Хильперика, он находит истинные

достоинства: мужество, милосердие и справедливость.

Так что VI в. у франков не был лишен идеалов, и на основании

«Истории» Григория Турского не следует его априори считать более

испорченным, чем другие века, не нашедшие столь сурового хулителя

и описателя, который бы оставил столь многословный (и перегружен-

ный) текст. Кстати, даже в знаменитейшем шаржированном портрете

Хильперика, которого автор называет «Нероном и Иродом нашего

времени»

138

, приведены ли обвинения по адресу короля, убедительно

подтверждающие эту шокирующую формулировку? Он совершал

грабежи, «несправедливо» наказывал богачей, боролся с непомерным

расширением церковных владений; он говорил правду о некоторых

епископах, называя одного «утопающим в роскоши», другого «ку-

тилой» — конечно, невежливо, но с франкской прямотой, которая

может вызвать у нас скорей улыбку, чем содрогание. Григорий Тур-

ский высокомерно отзывается о его нескладных латинских стихах

и неправильных литургических гимнах, но сам факт, что король их

сочинял, показывает, что это не был мужлан, грубый воин, невеже-

ственный и бесчувственный по отношению к Богу. Хильперик был

неспособен совершить столько зла, как Нерон или Ирод, уже потому,

что его королевская власть, несмотря на сохранение остатков рим-

ской административной структуры, оставалась слабой по сравнению

со «свободой» Церкви и аристократии.

Свидетельства Григория Турского становятся по-настоящему со-

держательными для периода после смерти Хлодвига (511 г.) и особен-

но в рассказах о третьем поколении Меровингов, поколении внуков

Хлодвига, королей с 561 г., то есть о его собственном времени (он

1. Варварские воины

был епископом с 573 по 594 гг.). Его основная заслуга заключается

в том, что он при помощи выразительных деталей помогает нам, ско-

рей, охарактеризовать меровингские времена, чем вынести приговор,

используя термины «варварство» или «цивилизация» в глобальном

смысле. Ведь в конечном счете наличие у короля и знати идеала

мужества и справедливости, «рыцарского» в широком смысле слова,

не представляет собой ничего особо оригинального: какая монаршая

власть, какая аристократия не претендовала на это в большей или

меньшей степени, если не слишком вдаваться в вопрос, что они по-

нимали под справедливостью? Нет ничего исключительного и в рас-

хождении между теорией и практикой — удивляться, скорей, следова-

ло бы обратному... И всё это, несомненно, было еще у страбоновских

галлов! Здесь важно увидеть то, в чем могут отразиться изменения

со времен галло-германской древности.

Галлы в свое время демонстрировали (по крайней мере на мо-

нетах) трофеи, взятые у убитых врагов, — отрубленные головы,

подвешенные к конской сбруе. Язычники-свебы давали обет убить

врага — хотя в целом германцы умели мирно улаживать некоторые

конфликты, по свидетельству Тацита. Разве после обращения Хлод-

вига и франков в христианство жестокие идеалы не должны были

померкнуть в их глазах, а ранее существовавшие тенденции добро-

сердечия — усилиться? Как случилось, что короли, лейды и даже

епископы могли быть кровожадными и не испытывать священного

ужаса при мысли об убийстве христианина христианином, ужаса,

который мог бы указать им путь к рыцарским обычаям в строгом

смысле слова?

Короли и лейды VI в. хоть и были христианами, но вели себя

очень сурово по отношению к своим «рабам», продолжая как рим-

скую, так и германскую традицию

139

: они подвергали тех пыткам,

чтобы добиться признания, увечили их, порой погибали от их нео-

жиданных ударов, а во время войн грабили крестьян и захватывали

людей в плен, чтобы продать в рабство или по меньшей мере взять

за них выкуп. Когда «римлянина» Аттала отдали в заложники, с ним

не обходились учтиво, как будут делать во времена феодализма

и классического рыцарства: его заставляли работать, обращались

с ним как с рабом, пока ему не удалось бежать при помощи слуги из

своей семьи, о чем рассказана увлекательная история

140

. Даже коро-

ли и лейды, похоже, не всегда щадили друг друга. Попавших в не-

милость лейдов короли старались умертвить, иногда ради этого они

устраивали настоящую охоту на человека или даже нарушали право

I Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

убежища, каким обладали храмы. А когда два больших семейства

в Турне враждовали из-за кровной мести, Фредегонда их примирила,

велев внезапно перебить всех топорами в ходе пира (немногим поз-

же 585 г.). Она и ее соперница Брунгильда без колебаний нанимали

сеидов, чтобы убивать королей, — во всяком случае этих женщин

в этом обвиняют. В предшествующем поколении король Теодорих

хотел умертвить своего брата Хлотаря, устроив знаменитую заса-

ду

141

— спрятав вооруженных людей за занавесом. А упомянутый

Хлотарь, сговорившись со своим братом Хильдебертом, не колеблясь

убил, устроив жестокую сцену, обоих своих племянников — еще

детей, сыновей Хлодомера

142

Взаимная смертельная ненависть каких-то знатных семейств во-

обще выглядит в «Истории» Григория привычным атрибутом обще-

ственной жизни. Так, друг друга убивали, с одной стороны, его

собственные родственники, очень аристократичные и имеющие рим-

ское происхождение, с другой — родственники епископа Феликса

Нантского, и он неявно подтверждает право своей родни на реванш,

оправдывая тем сам вооруженное убийство ими родственника его

коллеги

143

, хотя тот, бесспорно, был с этим не согласен и утверж-

дал, что это преступление, вопиющее к отмщению. Далее Григория

обеспокоила кровная месть в собственном диоцезе, разделившая

Сихара и Австригизела, а потом Храмнезинда, — ведь сам Григорий

однажды призвал к миру во имя заповедей блаженства

144

. Но его мир

по-прежнему остается миром конфликтов, вражды, людей, называю-

щих себя правыми по отношению к несправедливым врагам, и в этом

соотносится с христианством, ориентированным на Ветхий Завет, на

Паралипоменон и псалмы.

Если верить хронике «Фредегара» (начало VII в.), рассказ о Стра-

стях Христовых побуждал Хлодвига особенно сожалеть, что там не

было его самого и его франков: он мог бы заставить римлян заплатить

за страдания Иисуса кровью. И уже рассказы Григория, которые эта

хроника воспроизводит (выборочно) и продолжает (в его манере)

, чтобы они вместе стали единой «Историей франков», показывает

Меровингов обращенными воинами — обращенными не к Евангелию

и его морали, а к «христианству святилищ и реликвий», о котором

так хорошо говорит Питер Браун и которое этим воинам — гораздо

в большей мере, чем Евангелие как таковое — предлагал поздний

Рим. Они могли считать свои частные и внешние войны войнами

еврейского народа и праведника из псалмов, на которого нападают

враги, то есть они в оправдание своих действий ссылались на необ-

1. Варварские воины

ходимость отомстить, обращались к библейским стихам как к пред-

сказаниям оракула и верили, что почитание умерших святых в виде

мощей обеспечит им удачу — и напротив, злопамятность последних,

если их обидеть, навлечет несчастье.

Стоит упомянуть трагический конец претендента на королевскую

власть Гундовальда в 585 г. Преследуемый королем Гунтрамном, на

престол которого он претендовал, он был окружен в Сен-Бертран-де-

Комменж. Патриций Муммол и еще несколько его сторонников пообе-

щали ему не предавать его, но все равно предали, чтобы Гунтрамн

сохранил им жизнь. Гундовальду оставалось только идти на смерть,

от меча его защитила кольчуга, но в голову ему угодил камень. Это

была христианская смерть, в суровом, беспощадном духе: «О вечный

судия и истинный мститель за невинных, Боже, от коего исходит

всякая правда, кому неугодна ложь, в ком нет никакого лукавства

и никакой злой хитрости, тебе вручаю судьбу мою, молю тебя, да

не замедлишь отмщением тем, кто меня, неповинного, предал в руки

врагов»

145

. Действительно, патриция Муммола в свою очередь пре-

дали: Гунтрамн не сохранил ему жизнь, как тот рассчитывал. Руча-

емся, что проклятие Гундовальда услышали и что кто-то придал этим

словам огласку, чтобы побудить короля к подобной суровости... Тот,

кто поминает «суд Божий», некоторым образом адресуется к обще-

ственному мнению, к его чувству справедливости.

Что касается справедливости, то здесь забота о ней пока не пред-

полагает и защиту слабых.

Последняя тема, имеющая довольно специфический иудео-хри-

стианский характер, ведет начало от некоторых псалмов и высказы-

ваний ветхозаветных пророков. Сам Бог, по словам пророка Исайи

(25: 4), — «убежище бедного, убежище нищего». Он защищает вдову

и сироту, их жалобы к Нему разжигают Его гнев: Он убивает их при-

теснителя. В VI в. подобную форму Божьего рыцарства имитировали

христианские епископы, истолковывая к своей выгоде (как на Макон-

ском соборе в 587 г.) эту роль защитников слабых. Они возлагали

на Бога и святых задачу, чтобы те посредством мстительных чудес

карали смертью притеснителей — имелись в виду исключительно те,

кто посягает на их собственные храмы

146

. Это с VII в. и в каролинг-

ском мире мы увидим, что на данную роль защитников притязают

короли, графы и что тем самым она переходит в ведение сеньоров,

имеющих рыцарский христианнейший облик, — хотя, с другой сто-

роны, убийство христианина христианином тогда стало еще более