Бартелеми Д. Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века

Подождите немного. Документ загружается.

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Наконец, и прежде всего, надо обратить внимание на восхититель-

ные миниатюры IX в., например, из санкт-галленской Золотой псал-

тыри. Персонажи Ветхого Завета изображены там в виде христиан-

ских всадников — современников художника, очень достоверно, как

доказал Саймон Коупленд, вопреки сомнениям гиперкритиков. Так,

там можно видеть стремена, которых не было в меровингских по-

гребениях воинов (VI в.) и которые появились в погребениях только

в VII в. в Германии — благодаря контакту со степными народами,

перенявшими их в Китае, где они отмечены в V в. Но зачем исто-

рикам в своих дебатах фокусироваться на «революции стремени»,

если в те же каролингские времена наблюдалось примечательное

развитие доспеха и меча?

До полного комплекта (наступательного) вооружения, до заковы-

вания всадников в железо с ног до головы и до фехтования на копьях

дело еще не дошло. Но использование копья в конной схватке было

обычным делом, копье иногда метали, как дротик, но по преимуще-

ству им наносили удар, направленный кверху или книзу, так, что-

бы пронзить врага, как показывают иллюминированные псалтыри.

Оно было самым распространенным оружием и у пехотинцев, как

и щит — деревянный, обтянутый с обеих сторон кожей. Он был кру-

глым и выпуклым, его можно было повесить на шею, его не пробивал

дротик, и он позволял нанести удар острием умбона.

Новшества в каролингском вооружении объясняются тем, что

различия между бойцами становились вей сильней — эти новшества

не были нейтральными в социальном смысле, не были случайными.

Шлем (casque, heaume), вероятно, еще не ковали из одного куска

железа, но он приобрел усиление. Эверард упоминает в завещании

шлем и кольчугу (haubert) (867 г.), Эккехард отличает броню от

кольчуги (hauberfa, этимологически последнее слово означает «при-

крытие шеи»). Роберт Сильный погиб при Бриссарте в 866 г. в конце

дня оттого, согласно Регинону Прюмскому, что из-за жары снял шлем

и панцирь и не удосужился надеть их снова

198

Вассалы, имеющие двенадцать мансов, носили броню (brunia, broi-

gne), то есть кожаную одежду, напоминающую кирасу: она была уси-

лена железными бляхами поверх кожаной основы. Распространился

железный чешуйчатый доспех, прикрывавший порой также ноги (он

продолжался, образуя поножи) и руки (наручами); насколько часто

такое встречалось, историку оценить трудно

199

Филипп Контамин отметил, что Рабан Мавр упоминает настоящую

кольчугу (cotte de mailles)

200

, то есть одежду из переплетенных же-

2. Каролингская элитарность

101

лезных колец, какую первоначально надевали только на броню. Есть

также очень впечатляющая страница у Ноткера Заики, где описан

Карл Великий, весь в железе, который подступил к лангобардскому

городу и навел страх на его обитателей

201

. Но ни кольчуга, ни же-

лезный человек больше не представлены и не упомянуты ни в одном

тексте... Однако разве пустяк, что такие мысли приходили в голову

монахам высокого положения, близким к императорам?

Впрочем, железное сердце может стать смелей, если его облада-

тель закован в защитное вооружение. И примечательно, что авторы

обоих рассказов о смерти магнатов в сражении — Роберта Сильного

в 866 г. и его сына в 923 г. — сообщают либо придумывают, что те

не успели облачиться в латы. Недостатком панциря была его гро-

моздкость, а погибнуть в бою, кроме как случайно, отныне можно

было только, если ты действительно слишком нетерпелив и смел

либо захвачен врасплох, став жертвой чьей-то личной смертельной

ненависти...

Во всяком случае сами франки рассматривали броню как суще-

ственное преимущество, коль скоро Карл Великий в Тионвильском

капитулярии, а Карл Лысый в Питрском пытались запретить или

прекратить вывоз такого доспеха (к викингам) — и это доказывает,

что его вывозили.

Тем же они были озабочены в отношении своих мечей, которые

тогда заметно усовершенствовались и могли принадлежать только

всадникам — причем были не у всех. Короткий меч (или «полумеч»,

demi-epee) из капитуляриев служил до сих пор для боя — легкий,

быстрый (65-80 см, однолезвенный), тогда как длинный меч (дву-

лезвенный, 90-100 см, с клинком длиной 75-80 см) использовался

прежде всего затем, чтобы прикончить, добить (в случае необходи-

мости) врага. А ведь с прогрессом кузнечной техники, сказавшимся

на изготовлении в равной мере оружия, орудий труда, украшений,

качество клинков улучшилось. Прежде оба лезвия сходились только

у самого острия; теперь клинок в его направлении сужался. Тем са-

мым центр тяжести смещался к навершию эфеса, и меч становился

удобней. Его можно было применять во время рукопашного боя со-

вместно с коротким мечом. На клинке иногда можно было прочесть

имя оружейника, который его делал. В IX в. лучшие мечи ковал

Ульфберт (Ulfbehrt)

202

Именно меч вручали сыновьям королей в знак достижения ими

совершеннолетия и как подтверждение их прав на престол. Он играл

роль церемониального оружия, и его в этом качестве держит в руке

80 81 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

знатный воин, изображенный ранее 881 г. на стене церкви в Мальсе,

в Граубюндене; в завещаниях графов Эверарда Фриульского и Экке-

харда Отёнского в составе имущества, которое они передают, описы-

ваются по преимуществу мечи

203

Несомненно, большинство всадников не располагало самым

полным комплектом наиболее эффективного оружия. Но снаряже-

ние всадника — то есть «вассала», как ясно говорит капитулярий

792-793 гг., — было знаком социального верховенства и в большей

степени знаком, нежели прямым средством утверждения такового.

В рассказах о войне пехотинцы оказываются на втором плане,

даже если конница нуждалась в их поддержке и эффективность пе-

хоты оставалась высокой. Тотальное превосходство всадника в бою

в любой момент средневековой истории — это миф, с которым

энергично борется Джон Франс

204

Однако франкских всадников VIII и IX вв., несмотря на весь их

престиж, сдерживала более сильная власть, чем «варварских воинов»

древней Германии, а также моральный долг. Качество их вооруже-

ния было беспрецедентным, как и его стоимость. Чтобы сохранять

свое положение, они должны были поддерживать связь с королем

или магнатами, которые наилучшим образом управляли экономикой

и системой уже несколько усложнившихся институтов.

В книгах «старой школы» историков (по 1950 г.) слишком мно-

го внимания уделялось вассальному оммажу и фьефу, и эти труды

в основном создавали о них очень наивное и стереотипное представ-

ление. Но достаточно ли места отводится им в более новых книгах?

По крайней мере в эссе о рыцарстве без них обойтись нельзя. Связь

между всадниками и вассалитетом очень отчетлива. Само слово

vassus, позже на старофранцузском — vassal, часто использовали

в абсолютном смысле, само по себе, без упоминания о сеньоре: быть

вассалом уже значило иметь высокий статус, предполагавший воин-

скую доблесть и почетный для его обладателя. В то же время каждый

вассал был чьим-то вассалом, и ритуалы типа принесения клятвы

верности и даже оммажа в руки с точки зрения социологии включали

того, кто посредством этих ритуалов выражал подчинение сеньору,

в состав элиты: они составляли контраст ритуалам закабаления. Ом-

маж в руки всегда приносил только всадник, тот, кто не нес трудовой

повинности, пусть даже иногда он сам возделывал свою землю.

Но связь между вассалитетом и «рыцарством», сколь бы фунда-

ментально важной она ни была, сложна и неоднозначна. С одной

стороны, особая атмосфера отношений между сеньором и вассалом

2. Каролингская элитарность

101

требовала проявлять сдержанность и оправдывать какие-то поступ-

ки — и это было необходимой прелюдией к общению между ры-

царями: в качестве рыцаря вассал имел право на знаки уважения.

С другой стороны, вассальная служба была обязанностью, и прене-

брежение ей в принципе влекло за собой тяжелые санкции — смерть

либо изгнание, если сеньор был королем, нередко увечье, крупный

штраф, публичное лишение чести посредством обряда harmiscara

205

То есть поведение знатных вассалов контролировалось не только

общественным мнением, как поведение германского воина, по Тациту.

Идеал преданности сеньору на войне, несомненно, пришел из герман-

ских дружин, но почитание вышестоящего лица и пылкая преданность

ему стали нормой всей социальной жизни, нормой, которую освя-

щала христианская мораль, а в лесах и болотах древней Германии

ничего подобного не было... Все это ограничивало, в первую очередь,

безудержную «рыцарскую» свободу воли. От всадника требовалось

не столько отличаться на войне, сколько служить.

Вассалитет был важным во многих отношениях институтом каро-

лингского общества и государства. Считалось, что тот, кто приносит

оммаж или даже просто клятву верности, дарит себя самого и свое

имущество. За сеньором или королем вассалы каролингской эпохи

признавали право изъятия своей земли и ее подсудность, как если

бы они получили землю в качестве «бенефиция» (в XI в. скажут —

«фьефа») или под каким-то другим названием. Однако немало было

сделано и для того, чтобы они могли сохранять лицо, и отношения

между сеньором и вассалом были некоторым образом сбалансирова-

ны в том смысле, что обязанности предполагались взаимными: если

надо, сеньор поддерживал вассала и покровительствовал ему. Как

и собственно серваж, где обряды закабаления и нормы в IX в. тоже

приобретали больше определенности, вассалитет имел свой негласный

свод правил, пусть даже довольно размытый и не всегда последова-

тельный, и обе стороны могли выяснять отношения в суде и во всех

сферах социальной жизни, взаимно обвиняя друг друга, что такой-то

«ведет себя не так, как вассалу должно вести себя в отношении се-

ньора» — или наоборот, сеньору в отношении вассала.

Правду сказать, вассальные отношения, несомненно, были прежде

всего (к чему понемногу шел и серваж как таковой) поводом публич-

но отстаивать, толковать и оспаривать пределы обязательств, вносить

в них поправки, разрабатывать ритуалы и формулы. Вассалитет не

предполагал прочного морального единства, жизненной общности, как

наивно считала старая школа. Это не был чисто военный институт,

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

во многих отношениях он был также социальным и политическим.

Притом вассалитет не определял всю социальную личность вассала;

кроме того, он всегда предполагал наличие нескольких человек, цело-

го маленького коллектива. Его форма и импликации варьировались

в зависимости от конкретного случая и ситуации. Наконец, конечно,

сам по себе он не позволяет дать строгого определения всего полити-

ческого режима и всей социальной системы. Даже говорить о «фео-

дализме» — значит только использовать удобный ярлык, во многих

отношениях произвольный.

Однако каролингская власть и Церковь действительно настаи-

вали на верности, которой каждый, и в первую очередь всадники,

обязан Богу, королю, родичам, сеньору. Всё это стало содержанием

маленького наставления, правду говоря, очень теоретического и шко-

лярского, почти наивного, которое знатная дама Дуода написала

около 840 г. для одного из своих сыновей, направляющегося к импе-

раторскому двору. Она не забывает предписать ему быть приятным

с «собратьями-вассалами» (commilitones), проявлять по отношению

к равным общительность, которая уже была качеством почти «ры-

царским». К несчастью, она не. говорит ему того, о чем нам больше

всего хотелось бы узнать: как разрешать конфликты между долгом

по отношению к разным сеньорам, как дозировать лояльность и дву-

рушничество, даже неподчинение...

Есть неясные места и в клятвах, которых Карл Великий в отдель-

ные годы (789, 802) требовал от всех, кто годен к военной службе,

исходя из «того, чем вассал обязан своему сеньору». Но известно,

что в серьезных случаях короли без колебаний требовали подчинения

в форме вассалитета. Преимущество этой формы состояло в том, что

она содержала полезный сплав зависимости и чести. Это видно по

самой истории франкской экспансии.

ВОЙНЫ КАРЛА ВЕЛИКОГО

Вассальные ритуалы были совместимы с обществом мести —

позднейшая эпоха это ясно покажет; бывало, что вассалы кровно

мстили сеньору, и очень нередко сеньоры оказывали давление, что-

бы уладить конфликты между вассалами. Но в царствование Карла

Великого, похоже, сеньоров призывали, скорей, приводить своих

вассалов на заседание суда или в войско (ост). И, главное, ссылаясь

на христианскую мораль, некоторые капитулярии (789, 806 гг.) резко

осуждали убийство христианина христианином и добивались (твердо,

2. Каролингская элитарность

101

но не до конца последовательно) искоренения мести в королевстве,

а потом в «империи» франков

206

. С другой стороны, власть требовала

отказа от частных войн и приказывала (правда, эти приказы испол-

нялись плохо) не держать вооруженных дружин для использования

внутри страны.

Пришла пора осуществить коллективную и государственную

«месть» за несправедливости, которые франкскому народу чини-

ли соседи. По крайней мере так дело представляла каролингская

идеология.

Это значило — войны, но не беспощадные, потому что в файловой

системе с местью всегда соседствовала композиция, договор. Таким

образом, месть в качестве повода всегда давала Карлу Великому воз-

можность вести переговоры, идти на компромиссы и даже заключать

союзы с противниками. У него редко была возможность «истребить»

их, что франкскому народу как «новому Израилю» позволяли некото-

рые стихи из Библии, по крайней мере если эти противники не были

христианами; поэтому библейские ссылки франки старались выбирать

помилосердней. Ведь вассалитет не обязывал вассала вступать в по-

стоянную армию. И конница в ней не всегда оказывалась решающей

силой. Для Карла Великого она была совсем не тем же, чем фаланга

для Александра. Для его интерактивной и в этом смысле довольно

«германской» монархии война имела иной характер, чем для империи,

которая более достойна этого названия, то есть более этатична, и за-

воевывает другую империю, занимая ее города. Но в эпоху Карла Ве-

ликого война была просто сезонной операцией, она включала в себя

множество сделок между знатными воинами за счет крестьян.

Многие авторы, в том числе Эйнхард и почти официальные «Ко-

ролевские анналы», за которыми следуют другие анналы, написанные

в аббатствах, славят и оправдывают франкские войны, особенно

с момента восхождения Пипина на королевский престол (751 г.). Есте-

ственно, написанное ими — не вся правда и даже, несомненно, не

только правда о завоеваниях Карла Великого. Их приукрасили, и он

выглядел бы настоящим королем-рыцарем, столь он был милосерден,

если бы, с другой стороны, когда-либо проявил личную отвагу или

совершил какие-то подвиги у всех на глазах, — но чего не было, того

не было, и все видели только его наряды и церемониальное оружие.

Что касается его людей, франкская монархия выражала им благо-

дарность в приказе вовсе не за победные геройства, и случаев блес-

нуть «рыцарской» инициативой как таковой им выпадало не слишком

много. Каролингские анналы предпочитали упоминать тех графов,

85 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

которые, к несчастью, погибли, но чьи имена (как имя Роланда) порой

всплывут в героических песнях XII в.

Франкская экспансия VIII в. прежде всего сводилась к восста-

новлению гегемонии Франкии над областями, прежде зависимыми

от Меровингов, такими как Аквитания, которую Карл Мартелл по-

пытался покорить тогда же, когда защитил ее от сарацин (732 г.)

в одной плохо известной битве, где роль конницы все-таки нельзя

игнорировать

207

, и как Бавария герцога Тассилона, которую придется

защищать от аваров (797 г.). Но экспансия распространилось и на но-

вые территории, такие как Септимания и даже Испания, когда-то при-

надлежавшая готам, а ныне (с 711 г.) находящаяся в руках сарацин,

и особенно такие, как языческие и германские Фризия и Саксония

к северу от Франции, которые надо было обратить в христианство

и включить в состав христианской империи, наконец, такие как

лангобардская Италия, которую папа призывал франкских королей

удержать и присоединить.

Принцип всегда был один и тот же. Франкский ост вступал во

вражескую страну летом, грабил там земли, осаждал города (на

юге, то есть в Испании и Италии — Барселону и Павию) или замки

(крепости в германских и славянских землях). Знатные противники,

как правило, скрывались, бежали, в конечном счете покорялись или

сдавались, обещая дань и союз, а через год или несколько лет на-

рушали свои обязательства и возобновляли враждебные действия.

Характерный пример — герцог баваров Тассилон, несколько раз

изменивший Пипину Короткому и Карлу Великому. Всякий раз он

обрекал свои земли и своих баваров косвенной мести франков, тог-

да как сам избегал какого-либо сражения, бежал или подчинялся,

и снисходительность к нему Карла Великого можно считать едва

ли не удивительной. В 788 г. Тассилона за оскорбление величества

поначалу приговорили к смерти, но в конечном счете помиловали

и приговорили к пожизненному покаянию в монастыре

208

. Баварская

аристократия явно имела связи с «двором» (дворцом) Карла Велико-

го, и какие-то франки вмешались в дело, оказали давление на власть

в поддержку Тассилона. Аннексия Северной Италии в 774 г. тоже

совершилась благодаря союзу Карла Великого с группировкой ланго-

бардской знати, после долгой осады Павии франками и капитуляции

короля Дезидерия

209

Походы в Саксонию были тяжелее: оба противника устраивали

побоища и вели настоящие сражения. Но стратегическая, военная

и социальная модель почти не изменилась. После грабежей настало

2. Каролингская элитарность

101

время вступить в переговоры со знатными вождями, добиться от не-

которых из них крещения и подчинения. Даже знаменитый Видукинд,

который в 777 г. предпочел укрыться у датчан, чем являться в Падер-

борн к франкскому государю, и несколько раз разжигал войну, благо-

получно закончил жизнь как «верный» и крестник Карла Великого...

Рассказ об одном чуде, записанный в IX в., упоминает обращение

к святому Вандриллу в объяснение спасения франкского вассала

Сигенанда, пленника саксов, который, похоже, сумел переманить на

свою сторону одного из последних

210

. Наконец, во время кампании

778 г. имели место сговоры даже с сарацинами. В отношениях между

знатными воинами всегда было время для столкновений и время

для соглашений. Франкская экспансия следовала принципу после-

довательного слияния «народов», то есть аристократий — и слияние

франков и саксов зайдет далеко.

Однако именно события франкских войн VIII в. (в большей степе-

ни, чем войн IX и X вв.) надолго стали материалом для французских

эпопей XII в. (основой для авторского вымысла). «Песнь о Роланде»

воспевает графа, погибшего в 778 г. в Пиренеях в бою с сарацина-

ми, «Песнь о Гильоме» — графа, спасшегося в сражении на Орбье

в 793 г., и обе придают этим битвам, как мы увидим, очень кровопро-

литный облик (в обоих случаях это месть аристократии, и в обоих

случаях та отличается в бою). Создается впечатление, что не было

никакого грабежа, а лишь смертельная борьба между враждебными

аристократиями.

Конфронтация с исламом

211

была жестче войны с лангобардами,

но не войны с саксами, и включала в себя те же «ингредиенты».

Здесь также имели место переходы из лагеря в лагерь и раскол

готской и баскской аристократий на враждующие группировки, одни

из которых поддерживали сарацин, другие — франков. Так, в 777 г.

мусульманин (свежеобращенный) Ибн Араби примкнул к Карлу Вели-

кому, а потом помогал ему в 778 г. во время испанского похода; тогда

Карл подступил к Сарагосе и добился от нее заключения формального

союза, потом снес стены Памплоны, принадлежавшей баскам — сто-

ронникам сарацин, после чего повернул обратно в Галлию через

пиренейские ущелья: «А в этих горах устроили засады гасконцы

[баски]; они напали на арьергард и весьма расстроили всю армию.

Смелостью и оружием франки превосходили врага. Но трудные места

и непривычный характер боя поставили их в невыгодное положение.

Многих придворных, которым король поручил командовать отрядами,

в этом бою убили. Обозы были разграблены, и враг, зная эти места,

86 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

тотчас оторвался от всякого преследования. Воспоминание об этом

жестоком поражении весьма удручало Карла Великого»

212

. Иными

словами, терять своих палатинов ему было тяжело; по крайней мере

он должен был демонстрировать печаль — тогда как смерть рядовых,

обычных бойцов осталась незамеченной, как почти повсюду.

Баски хотели запугать франков, чтобы те не вернулись. И дей-

ствительно, во франкских «Анналах» ничего не сказано о каком-либо

ответном ударе, который можно было бы истолковать как месть за

убитых в этой засаде в Ронсевальском ущелье. «Анналы» ограни-

чиваются безапелляционным утверждением, постулатом, согласно

которому франки превосходили врага «смелостью и оружием».

Но разве фактическим реваншем франков не стали «жеста» или

же предания, которые она дополнила в XII в.?3а эту оскорбительную

неудачу, за потери в рядах хорошего общества нужна была вообра-

жаемая компенсация. И «жеста» в самом деле восхваляет смелость

франков, превращает врагов-басков, сторонников сарацин, в самих

сарацин, вводит в действие франка-предателя, «Ганелона» (это имя

епископа, который в 858 г. во время междоусобной войны покинул

Карла Лысого и перешел на сторону его брата Людовика Немецкого).

Натиск на Сарагосу, предшествовавший событиям в Ронсевальском

ущелье, преобразился во взятие города после Ронсеваля, став бли-

стательным реваншем.

Неотомщенные, героические смерти, почти сравнимые с мучениче-

ствами святых, часто оставляли после себя следы, имена, а последние

использовались в «жестах». Вивьен был графом Тура, убитым бре-

тонцами в 851 г. и тоже неотомщенным

213

, прежде чем стать в во-

ображении эпических поэтов XII в. племянником Гильома, великим

героем священной войны.

Эти соображения отнюдь не обязывают нас возвращаться к «тради-

ционалистскому» тезису, изображавшему в XIX в. «жесты» настоящи-

ми устными преданиями, которые невредимыми дошли с каролингских

времен до XII в. В самом деле, вооружение и социальные отношения,

отраженные либо придуманные в этих песнях, больше соответствуют

реалиям тысяча сотого года, а устная традиция здесь имеет несколько

искусственный характер. Тем не менее аристократия XII в. в полной

мере была преемницей аристократии каролингского мира, даже если

вследствие феодальной (в 900 г.) и рыцарской (с 1050 г.) мутаций

стала несколько отличаться от нее. Изображение франкских войн

как справедливой мести, сокрытие неблаговидных подробностей ха-

рактерны как для каролингских источников, так и для источников

2. Каролингская элитарность

101

феодальных времен, пусть даже последние представляют собой эпо-

пеи скорей о графах, чем о королях.

В позднейшей песни, где гордость Роланда ставит под угрозу ис-

ход арьергардного боя, даже отразились извечные проблемы средне-

вековых остов, в том числе оста Карла Великого, раздираемых само-

мнением вождей или борьбой группировок. Действительно, Роланд

отказывается трубить в рог, чтобы не создать впечатления, что он

зовет кого-то на помощь, и не запятнать тем самым честь рода — то

есть хочет оставить победу, подвиг, только за собой и своими двенад-

цатью пэрами. А ведь в «Королевских анналах» VIII в. есть рассказ

о поражении, случившемся по той же причине. В 782 г. в Саксонии

походом руководит граф Теодорих, родственник Карла Великого. Он

сообщает трем палатинам (ministri regis) о своем плане. «Те же по-

совещались меж собой и выразили опасение, что, если они атакуют

совместно с Теодорихом, честь победы достанется ему. Они решили

атаковать и дать бой без него. Они облачились в доспехи и атаковали

не так, как идут на врага, занявшего оборону, а так, словно тот уже

бежит». Таким образом, они пошли в бой верхами, и это решение

оказалось ошибочным с учетом как свойств местности, так и об-

стоятельств. «Исход боя был гибельным: саксы [пешие?] окружили

франков и перебили почти всех. Те, кто смог спастись, не вернулись

в свой лагерь, а направились в лагерь Теодориха на другую сторону

от горы. Потери франков были более чувствительными из-за ранга

убитых, чем из-за численности последних. Погибли оба палатина,

Адальгиз и Гейлон, четыре графа и до двадцати из самых знатных

и самых "видных" людей, не считая их дружинников, которые пред-

почли пасть вместе с ними, нежели остаться в живых»

214

Здесь просматривается представление о чести «германского» типа,

достойное дружин древних германцев. И эта история тоже могла

бы лечь в основу сюжета «жесты». Разве ее дух не эпический? Но

победа конницы Карла Юного в 784 г. стала местью за оскорбление

и поспособствовала его забвению.

Исходным материалом для эпопеи обычно было поражение или

по меньшей мере чрезвычайная опасность, грозящая знатному воину.

Может быть, у Каролингов были свои эпопеи, на германском языке,

или, скорей, эпопеи о предках

215

, ведь героические эпохи редко совпа-

дают с современностью. То, что дошло до нас из поэзии, посвященной

их воинам, их триумфам и триумфам их графов, написано на латыни

и выдержано в немного иной тональности — это песни о победах,

всегда немного льстивые и по содержанию более близкие к собственно

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

рыцарской литературе. В IX в. были эпитафии, похвалы храбрым

и справедливым королям и графам (как Эверард Фриульский), где

ощущается влияние стихов Венанция Фортуната, написанных тремя

веками раньше и посвященных королю Сигиберту и герцогу Лупу.

И прежде всего эпические поэмы, написанные воспитанниками каро-

лингской школы — подражателями Вергилия, Овидия или Лукана,

такими как Эрмольд Нигелл и Аббон из Сен-Жермен-де-Пре.

Карл Великий хотел, чтобы у него были лучшие школы (sco/e);

он оказывал давление как на молодых людей, осваивающих военное

искусство, так и на тех, кто учился словесности и пению. Но чтобы

усилия по созданию школ принесли плоды, нужно было целое по-

коление, и первый побег на этом дереве — «Поэма»

216

Эрмольда,

которая между 826 и 828 гг. восславила императора Людовика Бла-

гочестивого, сына Карла Великого. Она состоит из четырех песен,

первая из которых рассказывает в основном о взятии Барселоны

в 801 г. франко-аквитанским остом, поставленным под командование

Людовика, в то время короля Аквитании. Разве не должен он был

отличиться юношеской воинственностью, соперничая со своим братом

Карлом Юным, победившим саксов в 784 г.?

«ПОЭМА» ЭРМОЛЬДА НИГЕЛЛА

Правда, «Королевские анналы» на сей раз не говорят о нем ни

слова. Они упоминают только сарацинского вождя Зата, или Задона,

который подчинился Карлу Великому летом 797 г. в Ахене. Но он

быстро изменил, коль скоро в 801 г. город был взят после двухлетней

осады. Тогда Задона отправили в Ахен, на этот раз как пленника,

и Карл Великий по доброте осудил его только на «изгнание»

217

. Та-

ким образом, барселонское дело в «Королевских анналах» занимает

всего два абзаца, тогда как Эрмольд Нигелл посвятил ему длинный

рассказ. Что это, вымысел в чистом виде? Его «Поэма» напоминает

эпопею без эпических преувеличений, скорей, она отличается льсти-

вой выспренностью. Она отражает реальность каролингской войны,

охватывая тему в целом либо высвечивая отдельные ее избранные

аспекты. Автор стилизует свой рассказ, но не выдумывает ни одного

эпизода. В этой современной для него истории он строго следует

сюжету — он не может сплести интригу или придумать драму, какая

была бы нужна, чтобы показать великий героизм или масштабные

ценностные конфликты.

2. Каролингская элитарность

101

Во всяком случае считается, что такая картина нравилась двору

Людовика Благочестивого и в ней видны некоторые социологические

установки. Эрмольд Нигелл не упоминает о посвящении Людовика

в воины — опоясывании мечом, которое, несомненно, совершил

в 794 г. его отец и о котором сообщает единственный биограф Лю-

довика Благочестивого (тот, кого мы называем Астрономом). Король

Людовик делит славу с герцогом Гильомом — который тоже станет

одной из крупных фигур феодальной эпопеи, от «Нимской телеги» до

«Монашества Гильома» в Желлоне, но к тому времени совершенно

затмит бездеятельного и неблагодарного короля.

В «Поэме» Эрмольда война оправдывается точно так же, как

в «Королевских анналах». Людовик видит, что франкская земля

подвергается набегам мавров, и созывает на совет магнатов своего

королевства. Он не может от них ничего потребовать, нужно, чтобы

они сами согласились ему помочь. Таким образом, он опять приоб-

ретает немного более германский облик: он должен убеждать и в то

же время лично сражаться. Правду сказать, его отношения с графами

отражают и реалии 820-х гг., когда действовала модель автоматиче-

ского согласия со всем, что делает император.

Герцоги в «Поэме» Эрмольда не едины во взглядах. Позиции га-

сконца Лупа Санчо, толкующего о мире, противопоставлена красивая

воинская решимость Гильома, который говорит королю то, что тот

хочет услышать, и вызывается возглавить экспедицию

218

. Это уже

вассал с верным сердцем, за что он получит награду. Но спор не вы-

ливается в перепалку, ведь это сдержанная поэма, которой далеко до

пылкости и яростных инвектив «жест». Луп Санчо не изменяет, спор

не переходит в кровную месть.

В кампании 801 г. нет правильных сражений: следуя классиче-

скому сценарию, мавры заперлись в стенах города в ожидании армии

поддержки из Кордовы — которая так и не пришла — и рассчитывая

также на плохое снабжение осаждающих, потому что уже до них

захватили в этой земле все припасы. "Тут не сражаются на мечах

лицом к лицу, а бросают в неприятеля копья, чтобы его пронзить;

с этого, несомненно, и начинается стилизация, свойственная Эрмоль-

Ду. Противники успевают осмотреться и обменяться репликами, и все

взгляды словно устремлены на отдельных людей. Автора блестящего

Удара, опасного или смертельного, можно ясно опознать, как и его

жертву. То есть дело выглядит так, будто все франки и мавры зна-

комы между собой. Под Барселоной происходят диалоги, пререкания

(на каком языке?); на сарказм и иронию мавров франки отвечают

\ . - 7- rh.,,,,,,,,,,, YJ1 а

вызовами и подвигами. Однако не вызовами на поединок, как Берто-

альд вызывал Ландериха или какие будут практиковаться в крестовых

походах. В то время как Задон говорит своим, что уважает франков

и боится их, один из его соотечественников, Дурзаз, с насмешкой

бросает последним с высоты стен: «Непобедимый народ, ты веришь,

что одним ударом опрокинешь эти строения, на возведение которых

римляне потратили тысячу лет?Беги, свирепый франк, уходи, скрой-

ся с наших глаз!»

219

Ответом на это была не другая реплика, а бросок

копья, пронзившего горло насмешнику. «Сей муж упал с высоты

стены, и, когда он умер, его кровь забрызгала франков»

220

. Лей кровь

мавров! Ведь франки поражают и других: «Гильом убил Хабирудара,

а Лиутхард — Уриза»

221

, однако, завязать правильный ближний бой

им не удается — мавры на это не решаются. Ручаемся, что этого не

так уж жаждали и франки. Пока что осада затягивается.

Тогда король Людовик обращается с речью к своим войскам, «со-

гласно обычаю». Он приносит нечто вроде обета, клятвы не снимать

осады, прежде чем Барселона не капитулирует. По другую сторону

стены один мавр, слышавший его, бросает реплику: тот никогда не

войдет в город. У осажденных съестных припасов куда больше, чем

у осаждающих. Вмешивается Гильом: он скорей съест своего коня,

чем отступится. Враг ошеломлен, поскольку знает

222

, до какой степе-

ни конь для франка — главный козырь, какую имеет практическую

и символическую ценность. И эти слова, если верить Эрмольду,

деморализуют противника: они сеют смятение в его рядах, и Задон

вынужден собрать мавров и обещать, что попытается лично пробить-

ся через позиции франков, чтобы добраться до Кордовы в поисках

подкрепления.

Он терпит неудачу и попадает в плен. Людовик велит Гильому

вывести его под стены Барселоны, чтобы тот приказал своим людям

сдаться, а в противном случае, и это мавр хорошо понимает, ему

грозит смерть. Но Задон достаточно смел: говоря предписанные

слова, он в то же время дает понять, чтобы ему не верили, подавая

согласованные заранее знаки. Это не ускользает от Гильома, и тот

со всего размаха бьет его кулаком, не решаясь убить: ведь «он вос-

хищен мавром, и особенно его хитростью»

223

. Иначе говоря, хоть

и отреагировав таким образом на хитрость мавра, он выражает тому

свое восхищение. И, даже ударив Задона и разбив ему лицо в кровь,

он сохраняет жизнь этому врагу, которого явно уважает, хоть и не

отказывается от борьбы с ним.

2. Каролингская элитарность

После этого сыну Карла Великого остается только нанести решаю-

щий удар, метнув свое копье-дротик с удивительной силой. Барселона

сдается. И Людовик отправляет верного Бигона в Ахен рассказать

об этом своему отцу-императору, посылая прекрасные трофеи в под-

тверждение своих слов: «щиты и панцири, одежды и косматые шле-

мы, оседланного коня в золотой сбруе»

224

и плененного Задона (далее

последний пропадает из виду). Но все-таки рапорт Бигона несколько

приукрашен: якобы Людовик «победил мавров в яростной сече,

самолично, с мечом и щитом в руке»

225

. Согласимся, что Людовика

со свитой видели под стенами Барселоны, но Эрмольд Нигелл сам

отмечает, что ближнего боя не было; вождь, самый высокородный

всадник, присваивает себе коллективную заслугу...

В целом эта война с неверными не дала ярких примеров фанатиз-

ма. Никакое вмешательство церковников, Бога, святых не мешает

франкам демонстрировать свойственную им доблесть. Будто читаешь

Тацита, когда узнаешь от Эрмольда Нигелла о врожденном пристра-

стии франков к оружию; германских женщин в качестве зрителей

с успехом заменяют сарацины... Они даже лучше — это настоящие

партнеры, с которыми, будь они христианами (или хотя бы языч-

никами, поддающимися обращению), были бы все шансы завязать

в будущем дружбу.

Мы видели, как при осаде Барселоны сарацин впечатлил обет

Гильома съесть своего коня, то есть то, что ему должно быть до-

роже всего! Они сами хотят приобрести этих франкских верховых

животных, и христиане это знают. Тому свидетельство история Дата,

тоже рассказанная в «Поэме» Эрмольда Нигелла. В 793 г. мавры

«лавой хлынули в Руэрг и опустошили его», или, точнее, разграбили;

что касается Дата, они захватили в его доме все имущество и даже

мать. Тогда он «оседлал коня, вооружился и отправился со своими

соратниками в погоню». Вот он перед укреплением, состоящим из

стен и частоколов; он атакует мавров, укрывшихся там с добычей

и пленными. Один из мавров саркастично бросает ему: «Мудрый Дат,

что привело вас под наши валы, тебя и твоих соратников? Скажи

мне, прошу тебя». Он явно знает ответ и завершает свою тираду

предложением: «Если ты согласишься на обмен, если ты отдашь мне

этого коня, на котором ты сидишь и гарцуешь, я верну тебе мать со

всем твоим добром. Если нет, твоя мать умрет у тебя на глазах»

226

. Но

Дат отказывается расстаться со своим конем. Мавр убивает его мать

у него на глазах: он отрубает ей груди, а потом голову. Дат трепещет

от бешенства, и он в отчаянии, что не в силах отомстить — мешает

92 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

вал. Этим объясняется его обращение: он отрекается от всего, «берет

лучшее оружие» — духовное — и становится отшельником в месте

под названием Конк, где его пустынь предвещает появление «будущей

крепости монахов»: в 800 г. здесь возник монастырь.

Зная о ценности коня и его значении для социального статуса,

может быть, нужно в конечном счете простить Дата. Что касается

мавров, они ведь запросили выкуп, прежде чем совершить эту жесто-

кость. Стоит отметить их интерес к верховым животным (и франк-

скому оружию). В 869 г. они потребовали сто красивых мечей в об-

мен на Роланда, архиепископа Арльского. И этот эпизод с конем,

замком и выкупом уже приобретает зловещий (или прагматический)

феодальный облик — тогда как в Аквитании элита осталась рим-

ской с манерами V в. и еще нередко будет претендовать на то, что

остается таковой, но отныне станет страдать от нападений басков,

сарацин и франков: что еще нужно, чтобы возродить германский дух,

улетучившийся со времен Луэрна, Битуита и Верцингеторига! С тех

пор и по XII в. включительно обитатели этой земли были еще более

грубыми и неотесанными, чем жители Франкии.

В Барселоне, взятой в 801 г., ситуация оставалась довольно

сложной. «Королевские анналы» отмечают, что в 820 г. многие об-

винили графа Беро, гота, в измене Людовику Благочестивому и что

в поединке с обвинителем граф был побежден, уличен в оскор-

блении величества — и помилован

227

. Это был обычай меровингского

происхождения, но на сей раз уточняется, что речь шла о конном бое

и что он состоялся, хотя принял неожиданный оборот. Эрмольд Ни-

гелл сумел так рассказать эту историю. Обвинитель — тоже гот, его

зовут Санилон, и франки, «по старинному обычаю», выносят решение,

что следует провести бой. Но в этом бое для них есть нечто новое,

потому что он происходит по-готски. Жаль, что Эрмольд Нигелл не

объяснил более внятно, что именно было новым для франков: самый

факт конной схватки? или метание дротиков перед сражением на

мечах? Во всяком случае Беро, сидя на коне, имеет возможность об-

ратиться в бегство, и противник вынужден его преследовать и пораз-

ить мечом, чтобы тот признал себя виновным. Мужи (или «юноши»)

, уполномоченные императором Людовиком, спешат остановить бой,

спасти Беро от смерти и препоручить его милосердию Людовика.

Беро даже сохраняет свои владения, без видимого бесчестия — надо

ли говорить, что, начав таким образом бой, хоть позже и бежав, он

остался при своем графском статусе? Такова империя, где вниз по

2. Каролингская элитарность

101

социальной лестнице, похоже, спускались не чаще, чем поднимались

вверх!

Надо также сказать, что знатные воины образовали чрезвычайно

закрытый «клуб». В описанном выше эпизоде Эрмольд Нигелл не

замечает никого, кто был бы ниже графов, а в других местах поэмы

особую доблесть или решимость смелого Хосла и грубого Дата, про-

исходивших, похоже, из немного менее знатных семейств (но не из

«простонародных»), автор отмечает лишь задним числом, после того

как герой, соответственно, гибнет или становится отшельником. Воз-

вышение бойца «скромного» происхождения, то есть не принадлежав-

шего к высшей знати, на повестке дня не стояло. Ничего похожего

на то, что «История Августов» рассказывает о карьере какого-нибудь

Максимина в римской армии III в.

228

А Ноткер Заика сообщает об

отказе Карла Великого допустить к бою двух братьев, запятнанных

родством с сервами (эти братья были бастардами)

229

. Судя по «Исто-

рии лангобардов» Павла Диакона, друга Карла Великого, в лучшем

случае за героизм в решительном поединке серва награждали осво-

бождением

230

. В каролингской элите, похоже, вопрос возвышения

некоторых людей обсуждался отдельно.

Но обычно, как в «Житии святого Эрмеланда», записанном около

800 г., знатность рода влекла собой поступление на военную службу

(militia)

231

Впрочем, «Поэма» Эрмольда Нигелла показывает, что знатные вои-

ны в целом могли в конечном счете жить, особо не напрягаясь, за

счет общеизвестной репутации храбрых франкских предков. В самом

деле, получив боевое крещение в пределах империи, они не были

обязаны в дальнейшем рисковать жизнью каждый день. Официаль-

ный лозунг мира и согласия между христианами, певцом которого

стал Эрмольд, позволял, строго говоря, воевать с бретонцами как

с дурными христианами, но рекомендовал сдержанность. Он заставил

Людовика Благочестивого вовремя прервать поединок между Беро

и Санилоном, двумя знатными готами, прежде чем один из бойцов

мог погибнуть. Он побуждал идти на переговоры с датчанами, кото-

рые в результате присоединения Саксонии с 800 г. стали северными

соседями империи, и лучше выжидать, чем сражаться с ними. Разве

не вернее привлекать их на сторону христианства дарами, помощью,

хорошими манерами, чем войной? Так, например, визиту датского

короля Харальда в Ингельхеймский дворец в 826 г., когда произошли

его крещение, охота, пир, оммаж, «Поэма» Эрмольда, ее четвертая

песнь, обязана одним из лучших кусков, своей ферматой. Еще немно-

95 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

го, и можно было бы сказать, что у франков больше нет свирепости

ни в манере, ни в поступках, а единственно в этимологии!

Это христианство, иными словами, легитимировало и позволяло

хвалить соглашения между воинами, которые были вполне традицион-

ными, но прежде редко упоминались в эпопеях. И «Поэма» Эрмольда,

начавшаяся с описания героизма, вполне смогла завершиться воспева-

нием роскоши в атмосфере такого христианства, которому свойствен-

ны, скорей, дворцовые удобства, чем воинские тяготы. Героизм остал-

ся лишь на картинах во дворце и капелле — картинах, посвященных

истории и предкам. Нет и тех воинских единоборств и турниров,

какие позже будут характеризовать собственно рыцарские времена.

Лишь «дачная» жизнь — спорт да празднества, где льется кровь (хоть

и рекой) только оленей и ланей, убиваемых франками и датчанами

на охоте. В самом деле, они совместно перебили массу животных,

прежде всего оленей и вепрей. Самому младшему сыну Людовика

всего четыре года — это будущий Карл Лысый. Его воспитывают как

положено: у него есть лошадка и оружие, с которыми он играет. Он

тоже хочет охотиться, как отец и старший брат. Мать не пускает его,

но чуть позже в утешение ему приносят лань, и «тогда он хватает

оружие себе под стать и разит трепещущее животное. Он излучает

все очарование детства»

232

. Действительно, очень трогательная сцена.

Сразу видно, что маленький Карл — будущий христианский король

и воин: он понял, чего от него ждут!

ИМПЕРАТОР И ДВЕ СЛУЖБЫ

Двору каролингских императоров доставало блеска, когда придвор-

ные ели, охотились и молились во дворцах между Сеной и Рейном,

в самой что ни на есть сельской местности. И при Карле Великом

двор был центром по-настоящему сильной власти, которая внушала

уважение аристократии и которую во всех малых областях (пагах)

представляли графы, снабженные точными инструкциями и находя-

щиеся под контролем епископов и аббатов, или же прямые вассалы

Каролингов (владельцы сотен мансов).

Тем не менее «Жизнь Карла Великого», написанная Эйнхардом

тогда же, когда Эрмольд Нигелл славил в стихах его сына, не описы-

вает императорской пышности в античном или византийском духе.

Эйнхард отчасти вдохновлялся рассказом Светония об Августе, но

прежде всего старался найти в действиях Карла Великого, по ана-

логии с Августом, старание соблюдать обычаи своего народа. Он

2. Каролингская элитарность

101

ставит в заслугу своему герою, что тот расширил империю франков

и не снискал их неодобрения. Восхваляя его, Эйнхард в то же время

его оправдывает.

Всю жизнь, кроме как в Риме, Карл Великий скромно и одно-

временно гордо носил франкский костюм. Эйнхард уверяет, что Карл

вел себя довольно непритязательно: «Он постоянно упражнялся

в верховой езде и охоте, что было для него, франка, естественным,

поскольку едва ли найдется на земле какой-нибудь народ, который

в этом искусстве мог бы сравниться с франками». И, добавляет

он немного далее, Карл «носил традиционную франкскую одежду»:

рубаху и штаны, тунику, онучи на ногах, меховой жилет. Наконец,

«поверх он набрасывал сине-зеленый плащ и всегда препоясывался

мечом, рукоять и перевязь которого были из золота или из серебра.

Иногда он брал меч, украшенный драгоценными камнями [то есть

церемониальный, отличавший его от массы франков], однако это слу-

чалось только во время особых торжеств». Он никогда не носил ко-

стюм других народов, даже более красивый, делая исключение только

в Риме по настоянию пап

233

. Ноткер Заика дает описание в том же

стиле, добавив к нему галльскую нотку, словно чтобы верней из-

гнать призрак императорского величия на римский манер

234

Были, разумеется, королевские церемонии и королевские инсиг-

нии, которые постепенно вошли в обычай в IX в. и отличали королей

от аристократии. Но в целом наряд Карла Великого и подвиги Людо-

вика оставались нарядом и подвигами знатных воинов. Эти короли

были в некотором роде «эталонными» рыцарями, образцами для дру-

гих, но именно поэтому им приходилось самым серьезным образом

считаться с тем, чего от них ожидают, — то есть следовать тем же

социальным и нравственным нормам, что и остальная элита.

Можно ли сказать, что каролингских королей, императоров по-

свящали (adoub£s) в воины, как прочих магнатов? Этот вопрос

в царстве историков может вызвать споры. Конечно, церемониальный

меч представлял собой знак, символ социальной власти, принадле-

жащей как королям, так и магнатам, те и другие находили для себя

панегиристов, готовых латинскими стихами воспевать их доблесть

и справедливость; традиции Венанция Фортуната у нас в IX в. соот-

ветствовал в частности «Седулий Скотт» и его прекрасные хвалебные

стихи в честь Каролингов или графа Эверарда Фриульского

235

Но у нас нет ни одного свидетельства о ритуале первой передачи

этим графам их меча по случаю вступления в должность. Следы по-

добных ритуалов обнаружены лишь для королей\

96 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

Меч несколько раз передавался сыновьям королей в знак до-

стижения ими совершеннолетия и способности царствовать. Но

важность и сам характер этого ритуала трудно оценить должным

образом. О нем упоминает единственный хронист, которого мы на-

зываем «Астрономом» по причине его частых ссылок на звезды, то

есть склонности к астрологии, — в рассказе о жизни Людовика Бла-

гочестивого. Уже в 782 г., в возрасте пяти лет, его героя увенчали

диадемой, «опоясали подходящим для его возраста оружием, посадили

на коня»

236

, в точности как его сына Карла Лысого в Ингельхейме

в 826 г. Потом, в четырнадцать лет, когда Людовик начал действо-

вать как король, «его опоясали мечом, объявив достигшим юноше-

ского возраста»

237

, — но была ли при этом проведена церемония,

достойная такого названия? Он сам в 838 г. «опоясал своего сына

Карла [младшего, в возрасте семнадцати лет] мужским оружием —

мечом, увенчал его голову королевской короной»

238

. В этом случае

посвящение было только прелюдией к коронации, как отныне неред-

ко будет у королей. Такая передача меча, еще дважды отмеченная

в каролингском семействе в конце IX в., очень напоминает посвя-

щение в рыцари, делающее знатного юношу правомочным принять

наследство.

Однако, похоже, самым важным было публичное ношение меча,

в обществе и на суде, — его носитель, конечно, участвовал в набе-

гах, но, несомненно, без намерения совершать подвиги, как это будут

делать князья в XI и XII вв. И можно ли с уверенностью сказать, что

первоначальная передача меча была настоящей церемонией? В каро-

лингских документах, по сути, ничто это не подтверждает.

С другой стороны, если для магнатов ношение меча было столь

же важно, как и для королей, почему его им не передавали?Может

быть, у них эту церемонию заменял «вассальный» ритуал, клятва

верности, оммаж, обеспечивающий их статус и легитимность как со-

вершеннолетних знатных людей? Это тоже неочевидно.

Общим ритуалом для королей и магнатов были, скорей, по-

стрижение и отказ от меча на время покаяния или в случае ухода

в монахи.

Каролингская власть в основном опиралась на сильную «импер-

скую аристократию»

239

, которую она поддерживала и которая в то же

время сдерживала ее саму. Во всяком случае можно сделать такой

окончательный вывод, в целом не противоречащий образу Карла Ве-

ликого, созданному Эйнхардом.

2. Каролингская элитарность

101

Но не пыталась ли эта власть, опосредованно или постепенно, из-

менить франкские обычаи и создать более сильную администрацию

и суд в своих интересах? Это видно из эдиктов (капитуляриев),

ограничивавших месть или осуждавших угнетение бедных сильны-

ми. Несколько раз с конца царствования Карла Великого (800-814)

графам и их служащим приказывали бороться со злоупотребления-

ми аристократии. Но поскольку сами графы принадлежали к знати,

равно как и государевы посланцы (missi dominici), надзиравшие за

ними, этот приказ ничего не давал. Чтобы провести его в жизнь, по-

надобилось бы то, что Макс Вебер называет «бюрократическим пер-

соналом» — сильно зависимым от государя и состоящим из людей,

которые обязаны ему социальным возвышением и по-настоящему

зависят от него в имущественном плане. Возможно, таким типом

королевских служащих можно было бы считать крупных министериа-

лов, вышедших из сервов, но их насчитывалось не слишком много.

У каролингской власти не хватало специализированного персонала,

не было вольноотпущенников, занимавших посты высших чиновни-

ков и всесильных интендантов, не было «варваров», включенных

в состав армии в качестве профессионалов. Она по преимуществу

ограничивалась тем, что давала какие-то импульсы местным властям

в лице графов и выступала арбитром в конфликтах между груп-

пировками и клиентелами аристократов, распределяя между ними

должности и «почести».

По окончании походов Карла Великого или одновременно с ними

эта власть предпринимала немаловажные законодательные и рели-

гиозные меры, но всегда во взаимодействии с Церковью и аристо-

кратией, укрепляя их власть на местах (и тем самым подготавливая

следующий период), а не против их воли.

Несколько раз, ссылаясь на волю Бога, Карл Великий пытался

провести реформы — прежде всего ограничивая месть и убийства

в периоды голода, которые он истолковывал как предостережение

творящего возмездие (то есть карающего) Бога. И получал в этом

поддержку епископов — на которых, с другой стороны, сам оказывал

сильное влияние. Но в целом высшее духовенство, тоже аристо-

кратического происхождения

240

, отнюдь не побуждало императоров

проводить радикальную социальную реформу. Под «защитой бедных»

оно подразумевало прежде всего защиту имуществ Церкви (одним

из оправданий которой, одним из реальных обычаев была помощь

неимущим). Используя ярлык «справедливости» или «согласия», со-

циального «мира», оно регулировало отношения в обществе в очень

I Зак. 3953