Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

437*

жив эту мерку единой закономерности ко всем

государствам своего времени, Полибий прихо-

дит к выводу, что выше всех в своем историче-

ском расцвете находится сейчас Рим. Римское

государственное устройство гармонично соче-

тает черты аристократии, демократии и монар-

хии, т. е. осуществляет тог идеал, о котором так

долго мечтали греческие философы; римское

военное устройство превосходит все, чем сла-

вились греки и македоняне; поэтому Рим один

ыз всех современных государств застрахован от

внутренних беспорядков и вражеских нападе-

ний, поэтому закономерно и благотворно то, что

в течение всего лишь полувека (220—168 гг.)

под властью Рима оказалось все Средиземно-

морье. Полибий пе закрывает глаза на темные

стороны римского владычества, он остается

ахейским патриотом и скорбит об утрате грече-

ской свободы, но сословные интересы для него

выше патриотических: в лице Рима он привет-

ствует то мировое государство, в котором так

нуждалось рабовладельческое общество.

Панэтий Родосский (ок. 180—100 гг.), уче-

ник Кратета и афинских стоиков, п-рожил в Ри-

ме гостем Сципиона Эмилиана около 20 лет и

знал латинский язык так хорошо, что мог це-

нить старинные речи Аппия Слепого. В 129 г.

он стал главой афинской Стой, основательно

расшатанной к тому времени критикой Карнеа-

да, и реформировал ее так основательно, что не-

которые ученые начинают с него новый период

истории школы— «Среднюю Стою». Как Поли-

бий искал в истории прежде всего руководства

для политической деятельности, так Панэтий

искал в философии руководства для повседнев-

ной жизни. Этот практицизм заставил его от-

ступить от классических догм стоицизма в трех

важнейших пунктах. Во-первых, он отказыва-

ется от разработки абстрактной логики и пара-

доксальной диалектики первых стоиков: он со-

средоточивается на самой практической части

учения, на этике. Во-вторых, он отказывается от

установки на идеального мудреца, в душе кото-

рого царит чистый разум и нет места страстям:

он имеет в виду обыкновенного человека, для

которого достаточно, чтобы разум только уме-

рял естественные страсти и приводил их в гар-

моническое равновесие. В-третьих, он отказы-

вается от неограниченного индивидуализма и

космополитизма ранней Стой: он признает, что

человек по природе своей является членом об-

щества и призван ему служить. Таким образом,

в центре внимания Панэтия оказывается не

абстрактный человек наедине с мировым разу-

мом, а конкретный рядовой человек своего вре-

мени и общества; цели его учения не столько

умозрительные, сколько воспитательные. Как

классический стоицизм Зенона и Хрисиппа был

порожден противоположностью между челове-

ком и государством в условиях нетвердой

эллинистической монархии, так смягченный сто-

ицизм Панэтия был порожден ощущением той

опоры, которую греческое рабовладельческое

общество почувствовало в римской мировой дер-

жаве. Четыре главные стоические добродете-

ли — рассудительность, справедливость, муже-

ство и умеренность — напоминают у Панэтия

традиционные качества римской «доблести»

(virtus). Как история Полибия представляет

собой обоснование римского государственного

строя с помощью греческой политической тео-

рии, так философия Панэтия представляет со-

бой осмысление идеала римской «доблести» с

помощью греческой этической теории.

В этом сходство обоих мыслителей — нред-

ставителей той греческой аристократии, кото-

рая с такой же радостью приняла твердую

римскую власть, с какой римская аристо-

кратия приняла высокую греческую культуру.

С этих пор о греческой и латинской культурах

можно говорить как о единой античной культу-

ре, центром которой уже становится Рим.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

1. ЭПОХА И КУЛЬТУРА

В I в. до н. э. объединение Средиземноморья

под властью Рима по существу завершается. В

60-х годах походы Помпея установили римскую

власть над эллинистическими государствами

Малой Азии и Сирии; в 50-х годах походы Це-

заря подчинили Риму Галлию; в 30-х годах

Октавиан (будущий Август) делает римской

провинцией Египет; в 10-х годах его полковод-

цы завоевывают придунайские области. Грани-

цы римской деря^авы достигли Рейна, Дуная и

Евфрата и дальше уже почти не продвинулись;

попытки преодолеть эти рубежи кончились же-

стокими поражениями в 53 г. до н. э. (от пар-

фян) и в 9 г. II. э. (от германцев).

Однако внутреннее политическое устройство

Рима сильно отставало от его внешнеполитиче-

ских успехов. По распространению власти Рим

середины I в. до н. э. был мировым государст-

вом, таким, в котором и нуждалось развитое ра-

бовладельческое общество, но по организации

438

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

власти Рим оставался полисом, и это сковыва-

ло производительные силы общества. Это была

городская республика; даже Италия до 89 г. до

н. э. не вся пользовалась правами римского

гражданства; а провинции рассматривались как

завоеванные страны и подвергались организо-

ванному грабежу. Это была к тому же респуб-

лика олигархическая: государственные должно-

сти в ней были достоянием узкого круга земле-

владельческой знати — сенаторского сословия,

даже торгово-денежные слои общества — так

называемое всадничество — принимали лишь

косвенное участие в государственных делах, а

масса мелкого крестьянства и городского плеб-

са была полностью отстранена от реальной по-

литики.

Для того чтобы производительно использовать

огромные богатства мировой державы, объек-

тивно необходимо было расширить социальную

базу государства, поделиться выгодами власти

со средними слоями италийского и высшими

слоями провинциального населения, сплотить

силы рабовладельческого класса в масштабах

всей державы. Эта необходимость стала явной

после таких симптомов кризиса олигархической

республики, как восстание неполноправных

италиков (91—88 гг.), волнения провинциалов

(резня римлян в Малой Азии в 88 г., восстание

Сертория в Испании в 80—72 гг.), восстание

рабов (в Сицилии в 104—100 гг., в Италии под

предводительством Спартака в 73—71 гг.). Се-

наторское сословие, цеплявшееся за свои при-

вилегии, не могло осуществить нужных преоб-

разований, поэтому постепенно стал намечаться

переход к единовластию популярного военного

вождя, который мог бы подавить низы и спло-

тить верхи общества. Борьба за такую власть

продолжается в течение всего I в. до н. э. Ее

главнейшие моменты: гражданская война меж-

ду Марием и Суллой (88—82 гг.) и диктатура

Суллы (82—79 гг.); первый триумвират — союз

претендентов на власть (60 г.); гражданская

война между Помпеем и Цезарем (49—46 гг.)

и диктатура Цезаря (48—44 гг.); второй триум-

вират (43 г.); гражданская война между Анто-

нием и Октавианом Августом (32—30 гг.) и

правление Августа (27 г. до п. э.— 14 г. н. э.).

Август, которому удалось найти наиболее удоб-

ные политические формы для разрешения соци-

альных проблем, стоявших перед государством,

по праву считается основателем Римской импе-

рии.

Для нас ясна историческая закономерность

перехода Рима от республики к империи, но для

современников это было трагедией. Они видели

только гибель республики, и она отождествля-

лась для них с гибелью Рима. Если власть Ри-

ма над народами была приобретена превосход-

ством римской «доблести» (virtus), то поколе-

бать ее могла лишь утрата этой наследственной

доблести. Так складывалось представление о

роковом нравственном упадке Рима, господству-

ющее в умах в I в. до н. э.: древняя римская

доблесть, учившая ставить общее благо выше

всего, была подорвана и разрушена пороками,

прежде всего корыстолюбием и честолюбием,

побуждающими человека ставить личное благо

выше всего; началом этого процесса была побе-

да над Карфагеном, после которой римляне

утратили былую воинскую простоту; концом

этого процесса должна быть, по пессимистиче-

скому суждению, гибель Рима, а по оптимисти-

ческому суждению — искупление грехов стра-

даниями и нравственное и политическое воз-

рождение Рима. Те, кто верил в возможность

спасения, должны были с удвоенной страстно-

стью броситься в общественную борьбу; тем, кто

не верил в это, оставалось отстраниться от об-

щественных дел и уйти в себя. Противополож-

ность между делом и досугом, между деятель-

ностью и созерцанием, между общественным и

частным, наметившаяся еще в предшествующем

периоде, достигает теперь предельной остроты.

Это сознание общественного кризиса и поиски

его преодоления становятся общим содержани-

ем всей римской литературы времени граждан-

ских войн — и у Цицерона, и у Саллюстия, и у

Лукреция, и у Катулла. При этом общественно

активная тенденция находит выражение пре-

имущественно в прозе, а индивидуалистическая

тенденция — в поэзии того времени.

Греческая литература в этот период отступа-

ет перед римской на второй план. В условиях

объединения Средиземноморья и бесправия про-

винций культурным центром мировой державы,

естественно, стал Рим. Греция и эллинизиро-

ванные области Востока остаются в культурной

жизни на положении периферии. I век до н. э.—

время предельного оскудения греческой литера-

туры. Все сколько-нибудь одаренные писатели

и ученые едут в Рим или становятся советника-

ми римских наместников в своих провинциях.

Благотворность римской власти для греческого

правящего сословия, которую Полибию еще при-

ходилось доказывать, для них уже непререкае-

ма. Философ и поэт Филодем поселяется в Не-

аполе как клиент (зависимое лицо) аристокра-

та Пизона, профессиональный поэт-импровиза-

тор Архий «состоит» при полководце Лукулле,

а потом при Цицероне, грамматик Парфений

выступает литературным советником молодых

римских поэтов-неотериков. Они пишут тракта-

ты для римских читателей и стихи в честь рим-

ских покровителей. Единственный жанр грече-

ской поэзии, сохранивший жизнеспособность,—

это миниатюрная эпиграмма. Эпиграммы (глав-

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

439*

ным образом любовные) Мелеагра Гадарского,

Филодема, а в следующем поколении — Анти-

патра Фессалоникийского принадлежат к луч-

шим образцам этого античного жанра. Именно

в эту пору Мелеагр составляет первую сводную

антологию греческих эпиграмм («Венок», ок.

80 г. до н. э.), послужившую образцом и осно-

вой для всех позднейших. Лишенная своего на-

стоящего, Греция начинает обращаться к свое-

му прошлому, от своего политического ничто-

жества она ищет утешения в своем вековом

культурном наследии. Появляются первые при-

знаки того культурного реставраторства, кото-

рое через сто-двести лет станет повсеместным.

Это заметно и в философии, где становится мод-

ным обращаться через голову эллинистических

школ к «истинным» учениям философов-клас-

сиков; это заметно и в риторике, где становит-

ся модным подранить языку и стилю аттичес-

ких ораторов IV в. (аттицизм), а все последую-

щее развитие греческого языка и стиля зачер-

кивать как варваризацию и порчу (азианство).

Но до последней четверти I в. до н. э. эти реста-

враторские тенденции еще не выходят за пре-

делы узких ученых кружков, и характерно, что

первые известия о них мы встречаем не на гре-

ческой, а сразу на римской почве: первым из-

вестным нам неопифагорейцем I в. до н. э. был

римский сенатор Нигидий Фигул, а с первыми

аттицистами полемизировал Цицерон.

Действительно, эллинизация римской культу-

ры в это время происходит с необычайной ин-

тенсивностью. Былой катоновский ригоризм

преодолен окончательно; последняя его вспыш-

ка относится к 90-м годам до н. э., когда вре-

менно были закрыты латинские риторические

школы, а на сцене переводные комедии уступи-

ли место италийской ателлане. Греки — учите-

ля, секретари, советники — появляются в каж-

дом знатном семействе, молодые римские ари-

стократы едут довершать образование в Афины,

греческие послы в сенате говорят на родном

языке без переводчика, переписка Цицерона

пестрит греческими словечками и фразами. По-

лучает распространение книжная торговля

(видным книгоиздателем был друг Цицерона

Аттик), в 39 г. до н. э. открывается первая пуб-

личная библиотека. Популяризация греческой

культуры приобретает широкий размах. Рас-

пространяются переводы с греческого: так, Ци-

церон перевел некоторые диалоги Платона и

Ксенофонта, речи Демосфена и Эсхина, поэму

Арата (сохранились лишь отрывки). Еще шире

распространяются компиляции греческих сочи-

нений по всем предметам. Здесь особенно важ-

на была роль сенатора-энциклопедиста Марка

Теренция Варрона Реатинского (116—27 гг. до

н. э.), старшего современника и друга Цицеро-

на. Это был самый плодовитый из римских пи-

сателей: он написал более 600 книг, по многу

раз трактуя один и тот же материал то в уче-

ной, то в популярной форме, то в виде учебни-

ка («Девять книг наук» — род энциклопедии,

которая долнша была сменить энциклопедию

Катона), то в виде диалогов («Логисторики»);

до нас дошли лишь сочинения по грамматике

(частично) и по сельскому хозяйству. Пафос

собирания и систематизации знаний господство-

вал в этих первых опытах римской науки; так,

в трактате «О философии» Варрон предлагает

систематизацию всех философских учений, не

только существовавших, но и вообще возмож-

ных, и насчитывает их 288. Такого же рода по-

пулярные компиляции, осмысляющие греческое

культурное наследие с римской точки зрения,

однако более сосредоточенные по тематике и

неизмеримо более художественные по изложе-

нию, дал Риму Цицерон в своих философских

трактатах («О государстве», «О законах» — по-

литика, «Академика» — теория познания, «О

природе богов» и др.— метафизика, «О преде-

лах добра и зла», «Об обязанностях» и др.—

этика); он строит их как диалоги, в которых

собеседники по очереди излагают друг другу в

пространных и связных речах взгляды различ-

ных философских школ на обсуждаемую проб-

лему, а читателю предоставляется делать вы-

бор или искать средний путь.

Эта эллинизация римской культуры не озна-

чала отречения от традиционного римского иде-

ала. Напротив, в представлении Цицерона и

Варрона греческая культура должна была под-

крепить и осмыслить древний римский идеал

добродетели на благо отечества, дополнить

представление о «доблести» (virtus) представ-

лением о «гуманности» (humanitas). Цицерон,

излагая греческую этику, черпает примеры из

римской древности и ставит в центр ее пробле-

мы римской современности. Варрон, осваивая

громоздкую методику греческой истории куль-

туры, делает это для того, чтобы приложить эти

средства к римскому материалу: его самым зна-

чительным произведением были «Древности че-

ловеческие и божественные» в 41 книге, огром-

ный свод древнейших римских установлений и

обычаев, религиозных, государственных и част-

ных (систематизированных с тем же наивным

педантизмом: «О людях», «О местах», «О вре-

менах», «О действиях»), ставший источником

знаний о римском прошлом для многих поколе-

ний. В другом большом сочинении Варрона,

«Образы», или «Седьмицы», где он знакомил

римскую публику с изображениями и жизне-

описаниями знаменитых мужей (так же педан-

тически сгруппированными в 50 разделов: «Ца-

ри», «Полководцы», «Мудрецы» и т. д.), забота

440

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

о патриотическом самолюбии выразилась в том,

что он старательно подбирал в параллель каж-

дой семерке греков семерку римлян, прославив-

шихся в той же области; этот обычай греко-

римского параллелизма оказался удобным, его

вскоре использовал младший современник Ци-

церона и Варрона Корнелий Непот (ок. 85—

25 гг. до н. э.) в такого же рода популярной

компиляции «О знаменитых людях», частично

сохранившейся, а полтораста лет спустя — в

этическом переосмыслении — мы найдем его у

Плутарха. Надежды Цицерона и Варрона на

реставрацию древней полисной доблести, конеч-

но, были тщетны, но избранный ими путь ока-

зался самым плодотворным для исторического

синтеза греческой и римской культур.

Социальный кризис 1 в. до н. э. порождает

столь же глубокий идеологический кризис. Оп-

тимизм Панэтия, видевшего в твердой римской

власти залог вселенского благоденствия, сменя-

ется трагическим разочарованием. С особенной

яркостью это видно на примере ученика Панэ-

тия — Посидония, последнего великого мысли-

теля эллинизма.

Посидоний (ок. 135—50 гг. до н. э.) был ро-

дом из сирийской Апамеи, много путешество-

вал с научной целью и потом преподавал на

Родосе, где среди его слушателей бывали и Ци-

церон, и Цезарь, и Помпей. О его многочислен-

ных философских сочинениях и большой «Исто-

рии», продолжавшей «Историю» Полибия, мы

можем судить лишь по ничтожным отрывкам и

по отголоскам, часто спорным, у позднейших

писателей. Исходным пунктом для Посидония

была философия Панэтия, но во всех важней-

ших вопросах Посидоний вносит характерные

изменения в учение своего наставника.

Для Панэтия в человеческой душе страсти

мирно подчиняются разуму, для Посидония они

находятся в вечном противоречии и борении,

подобно двум демонам, из которых один влечет

человека к богу, другой — к зверю. Особенное

раздолье для животных страстей представляет

общественная жизнь и политика (недаром По-

сидоний был свидетелем и историком граждан-

ских войн в Риме). Поэтому, если Панэтий учил

человека служить обществу, то Посидоний зо-

вет мудреца уйти от общества, сменить деятель-

ную жизнь на созерцательную, не унижаться до

людских неурядиц, а возвышаться, проникая

душой в вечный порядок Космоса. Как Панэ-

тий выдвигал на первый план этику, учение о

человеке в обществе, так Посидоний выдвигает

на первый план физику, учение о человеке в

мироздании, и рисует величественную картину

мира как единого гармонического организма,

где все, от мельчайшего до великого, пронизано

сквозными неразрывными связями и движимо

общим законом божественного ненарушимого

разума. Отношение к этой божественной гармо-

нии природы у Посидония двойственное; в нем

смешиваются пафос естествоиспытателя, уна-

следованный от Аристотеля, и религиозное бла-

гоговение, навеянное Платоном; первая черта

роднит Посидония с рационализмом предшест-

вующего, эллинистического периода, вторая —

с религиозно-мистическими исканиями после-

дующего времени. Философия Посидония стоит

на рубеже двух эпох, и оттого она так трагиче-

ски противоречива. Дальнейшего развития она

не имела: потомки брали из системы Посидония

лишь отдельные ее мотивы, а современники от-

давали предпочтение более простым и утеши-

тельным доктринам — стоико-академическому

эклектизму и ортодоксальному эпикурейству.

I век до н. э. может быть условно назван ве-

ком эклектизма, как II в. до я. э. был условно

назван веком скептицизма. Всесомневающаяся

критика Карнеада, естественно, приводила к со-

знанию, что все философские системы имеют

одинаковое право на существование и, следова-

тельно, их отдельные положения могут быть

правомерно совмещены. Поэтому не случайно,

что, хотя первый шаг к эклектизму сделал сто-

ик Панэтий, смягчивший крайности стоицизма,

окончательными оформителями эклектизма ока-

зались академики, преемники Карнеада, Филон

Ларисейский (ум. ок. 80 г. до н. э.) и Антпох

Аскалонский (ум. ок. 68 г. до н. э.). Они ут-

верждали, что возрождают сократическую фи-

лософию такой, какой она была до раскола на

Академию, Ликей и пр.; в действительности же

почти вся их догматика была перепята от па-

нэтиевской Стой — и теория познания, и веду-

щая роль этики, и общественное служение муд-

реца. Эклектизм был своего рода идейной кон-

солидацией римского правящего сословия, про-

образом той социально-политической консоли-

дации, в которой оно так нуждалось. Поэтому

эклектизм охотно принимал на себя активную

политическую роль, обращаясь к римскому пра-

вящему сословию и находя в нем живейший от-

клик. Именно эклектизм стал идеологией той

культурной верхушки сенатской аристократии,

которая окончательно укоренила греческую об-

разованность на римской почве.

Учениками Филона и Антиоха были и Вар-

рон, и Цицерон. Философские трактаты Цице-

рона служат лучшим образом эклектической

философии I в. до н. э. В вопросах метафизики,

где речь идет о теоретической истине, Цицерон

примыкает к скептицизму Средней Академии, в

вопросах этики, где речь идет о практическом

поведении, он примыкает к догматизму панэти-

евской Стой: основой человеческих поступков

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

441*

должна быть человеческая природа, которую

следует совершенствовать в себе и уважать в

других; высшая форма такой жизни согласно

природе — это политическая деятельность на

благо единого человеческого общества. Цицерон

справедливо считал себя ие философом, а лишь

популяризатором греческой философии иа ла-

тинском языке, но это ие умаляет значения его

философских трудов: ои сделал философию по-

нятной и близкой латинскому миру, и его со-

чинения остались школой мысли и сводом зна-

ний об эллинистической философии, когда ее

подлинные памятники уже давно были забыты.

Эклектическое слияние паиэтиевской Стой и

академизма стало философией господствующего

класса; подобное же эклектическое слияние до-

панэтиевской Стой и кииизма стало (хотя, быть

может, и в меньшей мере) философией угнетен-

ного народа. Здесь возрождается оппозицион-

ный, антигосударственный дух древней Стой с

ее парадоксами, что мудрец один — царь и бог

и т. д. Нищие проповедники таких учений с их

дерзкими диатрибами — не редкость на улицах

Рима второй половины I в. до н. э.; они найдут

яркое отображение в сатирах Горация. Сведе-

ния об этой философии низовой оппозиции скуд-

ны; все же они помогают понять важный аспект

философского процесса этого времени: именно

эклектизм I в. до н. э. был не только идейным

слиянием, но и социальным размежеванием фи-

лософских учений — между стоиком и академи-

ком оказалось больше общего, чем между стои-

ком-аристократом и стоиком-плебеем. В обста-

новке острейшего общественного кризиса это

было вполне понятно и закономерно.

Если эклектизм Антиоха и Цицерона был фи-

лософией политической активности, то филосо-

фией политической пассивности было эпикурей-

ство. Наибольший успех оно имело в средних

слоях общества, не участвовавших в политиче-

ской борьбе за власть, но его поддерживали и

многие представители политической верхушки,

считая возможным быть сенаторами в часы го-

сударственных дел и эпикурейцами на досуге.

Центром эпикурейства в I в. до п. э. стала Кам-

пания, место отдыха знатных римлян. Здесь на-

ходились школы популярных философов-эпику-

рейцев — сирийцев Сирона и Филодема. Сироп

был учителем Вергилия, Вария и других вид-

ных поэтов следующего поколения римской ли-

тературы; Филодем, как мы видели, был сам

поэтом-эпиграмматистом. В римской литерату-

ре популяризатором эпикурейской философии

был Лукреций, и его поэма «О природе вещей»,

самое пространное, цельное и художественное

из сохранившихся изложений этого учения,

осталась на много веков связующим звеном ме-

жду материализмом Древности и Нового време-

ни. И хотя каждое положение Лукреция заим-

ствовано из классических эпикурейских источ-

ников, но эмоциональная заостренность этих

положений — пафос всеобщего неизбежного

разрушения и почти религиозное преклонение

перед спасителем-Эпикуром, избавившим чело-

веческую душу от страха этого разрушения,—

отражает напряженность идейных исканий

именно этого времени. Можно ие сомневаться,

что в эпикурействе тоже сказывалось социаль-

ное размежевание и что глубокая разница бы-

ла между эпикурейством аристократа на покое

и эпикурейством ремесленника, писавшего на

гробнице: «Меня не было — я был — меня нет —

я этого не чувствую»,— но для уточнения этих

оттенков мы не располагаем материалом.

Наконец, рядом со стоическим эклектизмом и

эпикурейством в I в. до н. э. постепенно опре-

деляется третья линия развития философии —

религиозно-мистическая. И здесь отчетливо раз-

личимы социальные оттенки: для масс — это

смутное чаяние божественного спасителя, соци-

ального обновления мира и нового «золотого ве-

ка» (так называемые «Сивиллины оракулы» —

короткие гексаметрические стихотворения, в

значительной части греко-иудейского происхож-

дения, с заметной антиримской окраской; они

получают широкое распространение именно в

эту пору), для аристократии — это возрождение

пифагорейской мистики чисел, звездных гада-

ний и переселения душ (так называемое неопи-

фагорейство, одним из первых представителей

которого был римский сенатор Нигидий Фи-

гул). Именно этой линии философии суждено

бурное развитие в следующем веке.

Обострение социально-политической борьбы

в Риме резко повышает значение красноречия

в литературе. После полутора веков эллинисти-

ческого застоя перед риторикой вновь открыва-

ется широкое поле деятельности. Торжествен-

ное красноречие отходит в тень, на форуме ца-

рит красноречие политическое и судебное:

политическое — как средство воздействия на се-

нат и народное собрание, судебное — как сред-

ство опорочить политического противника.

Каждый сколько-нибудь выдающийся полити-

ческий деятель непременно является оратором:

когда Цицерон в 46 г. в трактате «Брут» дает

краткий обзор истории римского красноречия,

он перечисляет более 200 ораторов, по большей

части — эпохи гражданских войн. Красноречие

оказывает решающее влияние на все формы

прозаической литературы. Публицистические

трактаты издаются в форме речей: так, Цице-

рон, не успев использовать весь свой обвини-

тельный материал на громком процессе сици-

лийского наместника Верреса, издал его отдель-

442

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

ными книгами как непроизнесенные речи. Исто-

рический жанр еще к концу II в. до н. э. стал

разлагаться на историю-памфлет и историю-ро-

ман; но там это ограничивалось монографиями

об отдельных периодах, теперь же все семь ве-

ков римской истории излагаются то как пам-

флет (в «Летописи» Лициния Макра — с точки

зрения плебса, борющегося за доступ к власти),

то как роман (в «Летописи» Валерия Анциа-

та — 75 книг! — где особенно подробно распи-

сывались фантастически преувеличенные побе-

ды римского оружия). Обе «Летописи» сохра-

нились лишь в незначительных отрывках.

Школой римского красноречия была грече-

ская риторика. Предубеждения были сломлены,

аристократы и выходцы из простонародья оди-

наково учились красноречию у греческих учи-

телей, приноравливая их уроки к своим воз-

можностям и потребностям. Не случайно пер-

вый после Аристотеля связный курс риторики,

обобщающий весь опыт эллинистической тео-

рии, дошел до нас не в греческом, а в латинском

изложении, сжатом и толковом, относящемся

ко времени около 85 г. до н. э. (так называемая

«Риторика для Геренния» в четырех книгах

неизвестного автора, приписывавшаяся когда-

то Цицерону). Риторика предстает здесь как

стройная и хорошо разработанная система зна-

ний, удобная для преподавания и пригодная

для практического использования.

Различались три источника красноречия: да-

рование, обучение, упражнение — и три цели

красноречия: убедить, усладить и взволновать

слушателя. В риторической разработке речи на-

считывалось пять частей: нахождение материа-

ла, расположение, словесное выражение, запо-

минание, произнесение. Учение о нахождении

систематизировало все возможные (а часто и

невозможные) случаи судебных контроверс,

сводило их к нескольким общим типам, выде-

ляло в них спорный пункт, нуждающийся в до-

казательствах, и показывало, какие логические

ходы могут служить нужными доказательства-

ми. Учение о расположении относилось к ком-

позиции речи. Речь делилась на вступление,

изложение, разработку и заключение. Во вступ-

лении оратор стремился добиться от публики

понимания и сочувствия; в изложении он вел

последовательный рассказ о предмете разбира-

тельства в освещении говорящей стороны; в

разработке он выдвигал доказательства своего

взгляда и оспаривал доказательства противни-

ка; заключение, самая патетическая часть речи,

должно было вызвать в публике сострадание

или негодование. Учение о словесном выраже-

нии явилось центральной частью риторики. Сло-

весное выражение должно было отвечать четы-

рем требованиям: быть правильным, ясным,

красивым и уместным. Для достижения этого

имелись три средства: отбор слов, сочетание

слов и фигуры речи; теория отбора слов учила

пользоваться словами редкими, новообразован-

ными и метафорическими, теория сочетания

слов занималась благозвучием иа стыках слов,

соразмерным построением фраз (короткие фра-

зы — «отрезки», средние — «члены», большие—

«периоды») и ритмической организацией фра-

зовых окончаний, теория фигур систематизиро-

вала все случаи, когда словесное выражение

отклоняется от простейшей естественности: ме-

тафоры, метонимии, повторы, контрасты и т. д.

Чем усерднее заботился оратор об отборе слов,

о сочетании слов и о фигурах, тем больше воз-

вышалась его речь над обыденной разговорной

речью; степень такого возвышения определя-

лась уместностью, т. е. соответствием предме-

ту; в зависимости от этого различались три сти-

ля: высокий, средний и простой. Учение о за-

поминании развивало профессиональную па-

мять оратора. Наконец, учение о произнесении,

во многом опиравшееся на актерское искусст-

во, рассматривало интонации голоса, выраже-

ние лица и движения тела, соответствующие

содержанию и способствующие успеху речи.

Такова была структура риторической теории

эллинизма, усвоенной римскими ораторами. Ра-

зумеется, полностью реализовать эти отвлечен-

ные требования в конкретных речах было невоз-

можно: практические нужды заставляли сплошь

и рядом отклоняться от этих схем. Но педагоги-

ческое значение такой всеобъемлющей теории

словесности было очень велико.

Изучение риторики в эллинистических шко-

лах велось одновременно на теории и на приме-

рах. Теория осваивалась с помощью хорошо раз-

работанной системы упражнений, примерами

были сочинения аттических ораторов, признан-

ных классиками и служивших образцами для

подражания. Необходимость и польза такого по-

дражания никем не оспаривались; спорны были

лишь два вопроса: какому из классических ора-

торов, очень непохожих друг на друга, следует

подражать в первую очередь и до какой степени

должно простираться подражание. По первому

вопросу риторы делились на приверженцев

«простоты» Лисия, «пышности» Исократа, «си-

лы» Демосфена и т. д.; по второму вопросу ри-

торы делились на «аттицистов» и «азианцев», и

это размежевание было гораздо важнее. Дело в

том, что с течением времени и язык, и стиль

красноречия далеко отклонились от языка и

стиля прозаиков IV в. до н. э., вместо аттическо-

го диалекта установилось эллинистическое кой-

не, вместо сдержанной броскости и пышности —

безудержная броскость и пышность. Должно ли

подражание воспроизводить и эти особенности

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

443*

[ревнего языка и стиля? В первые века элли-

[изма, пока Греция сохраняла независимость и

радиции ораторов IV в. были еще живы, ощу-

имы и не нуждались в консервации, потреб-

юсть в рабском копировании их языка еще не

юзникала; но со II —I вв., когда Греция под

ластыо Рима стала утешаться лишь культом

;ревности во имя древности, ученые риторы на-

инают копировать аттический диалект класси-

еских ораторов именно потому, что он был прош-

ым, а не настоящим языка. Себя эти ученые

»иторы называли аттицистами, а своих сопер-

ников — азианцами: предполагалось, что имеи-

[о контакт с азиатскими варварами погубил по-

ле Александра Македонского древнюю чистоту

[зыка. Колыбелью ученого аттицизма была, как

;ажется, Александрия, традиции общеупотреби-

ельного азианства держались крепче всего в

ородах Малой Азии, а в смягченном виде — на

одосе.

Римляне, приезжавшие в Грецию учиться

;расноречию, естественным образом попадали

[режде всего под влияние азианства: диалект-

ное различия между азианством и аттицизмом,

;онечио, на латинском языке были непередавае-

1Ы, а стиль азианства, эффектный и броский,

фоизводил на них гораздо большее впечатле-

ше. Судя по фрагментам и свидетельствам, под

лиянием азианского стиля находились все вид-

[ейшие ранние римские ораторы.

В этом же стиле начинал свою ораторскую де-

[тельность и молодой Цицерон, но вскоре нашел

i себе уменье смягчить крайности и избрать за

•бразец умеренную форму азианства (родос-

кую школу). Однако и аттицизм не остался без

(нимания римских ораторов. Поколение млад-

иих современников Цицерона, уже отчасти ра-

ючарованное в политике и склонное к уходу в

гченость и в эстетство, обратило внимание и на

•ту новую александрийскую моду и объявило

;ебя аттицистами; их вождями были Лициний

{альв (друг Катулла) и Марк Брут (будущий

гбийца Цезаря). Но так как подлинная суть

реческого аттицизма — имитация аттического

(иалекта — латинской передаче не поддавалась,

'о вместо языковых задач римские аттицисты

ыдвинули на первый план стилистические, объ-

1ВИЛИ своим образцом ие пышного Исократа и

ю мощного Демосфена, а бесхитростного Лисия.

Дицерону пришлось вести борьбу против обеих

крайностей: как против излишней пышности

шмских азианцев, так и против излишней ску-

дости римских аттицистов; памятником этой по-

шмики остались два его трактата, «Брут» и

Юратор» (46 г. до н. э.). Римский аттицизм,

шимый, стилистический, был недолговечной мо-

дой и скоро сошел со сцены. Греческий атти-

щзм, подлинный, языковой, имевший глубокие

корни в общей духовной жизни поздней Греции,

остался жить, и в литературе эпохи империи ему

предстояло сыграть огромную роль.

2. ЛИТЕРАТУРА ВРЕМЕНИ

ГРАЖДАНСКИХ ВОЙН

Центральной фигурой римского красноречия и

всей римской культуры последнего века респуб-

лики является Марк Туллий Цицерон (106—

43 гг. до н. э.). Его творчество известно нам

полнее, чем творчество других писателей респуб-

лики: сохранилось 58 его речей (около полови-

ны всех сочиненных им), 7 трактатов по рито-

рике, 12 трактатов по философии и около тыся-

чи писем.

Общественное положение и политическая пози-

ция Цицерона в его век острейших обществен-

ных противоречий и напряженнейшей полити-

ческой борьбы были двойственными, колеблю-

щимися и противоречивыми. Цицерон принадле-

жал к всадничеству — торгово-денежному со-

словию, экономически сильному, но политически

неравноправному с сенатской знатью, практиче-

ские интересы толкали его к союзу с наступав-

шей монархией, а духовные традиции связывали

его с сенатской республикой. Цицерон был од-

ним из немногих «новых» людей, которым уда-

лось, не будучи потомственными аристократами,

войти в сенат и достигнуть высших должностей;

этой редкой карьере он был обязан всецело сво-

ему красноречию. Став сенатором, он посвятил

свою политическую деятельность укреплению

аристократической республики, стараясь расши-

рить ее социальную базу не насилием, а мир-

ным убеждением; его программой было «согла-

сие сословий», «союз всех достойных», т. е. се-

наторского и всаднического сословий, против

волнующейся бедноты и против претендентов на

монархию, опирающихся на армию, навербован-

ную из этой же бедноты. Характерно, однако,

что, пытаясь изобразить такое «согласие» в сво-

ем трактате «О государстве», он бессознательно

сам обнаруживал монархические тенденции, ри-

суя идеальный образ «правителя республики»,

который в трудную минуту принимает власть

для общего блага в силу неограниченного дове-

рия «всех достойных»; таким правителем мечтал

быть он сам. На краткий миг ему действительно

удалось сплотить вокруг себя «согласие сосло-

вий»: это было в его консульство в 63 г., когда

сенат и всадники, напуганные заговором Кати-

лины, временно забыли свои разногласия; но ко-

гда опасность миновала, согласие вновь наруши-

лось и Цицерон с его утопической программой

остался одинок. Он обращался то к сенату с

призывами поступиться узкосословными интере-

сами во имя общего блага, то к Цезарю

444

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

с советом использовать свою силу не для дости-

жения личной власти, а для восстановления рес-

публики, пытался сотрудничать то с одной, то

с другой стороной. Но, сотрудничая с сенатом,

он чувствовал тщету своих усилий, а содействуя

Цезарю, не мог подавить угрызений совести. До

последнего момента он пытался быть всеобщим

примирителем, и лишь после убийства Цезаря,

когда стало ясно, что между сенатом и монархи-

ей неизбежна война не на жизнь, а на смерть,

62-летиий Цицерон, ясно сознавая безнадеж-

ность дела республики, все же бесповоротно

встал па сторону сената, в течение года был его

духовным вождем, а после его поражения в 43 г.

был убит одним из первых по приказу победи-

телей, Антония и Октавиаиа.

Эту общую картину деятельности Цицерона

необходимо представить себе для того, чтобы

лучше понять три основных аспекта его роли в

истории мировой культуры и литературы: его

личность, его гуманистический идеал и его рабо-

ту над созданием латинского языка и стиля. Эти

три аспекта приблизительно соответствуют трем

группам сохранившихся произведений Цицеро-

на: письмам, трактатам и речам.

Личность Цицерона известна и понятна нам

лучше, чем личность какого бы то ни было дея-

теля античности, благодаря огромному своду

его писем, большая часть которых для публика-

ции не предназначалась и писалась свободно и

искренне. Особенно это относится к 16 книгам

«Писем к Аттику», ближайшему другу Цицеро-

па, всаднику, крупному финансисту, эпикурейцу

и писателю-дилетанту. В письмах мы видим не

только Цицерона-писателя и политика, но и Ци-

церона-человека: вежливого корреспондента,

участливого друга, нерасчетливого хозяина, лю-

бящего отца; более того, в письмах мы видим

душевную жизнь Цицерона: впечатлительность

и склонность к увлечению в сочетании с рассу-

дочным самоконтролем, с привычкой взвеши-

вать и учитывать до бесконечности все доводы

за и против, постоянное стремление к золотой

середине и мучительную необходимость выби-

рать между крайностями, колебания, тщеславие

л недовольство собой.

Открытие писем Цицерона в эпоху Возрожде-

ния стало событием для европейской гуманисти-

ческой литературы: оно впервые показало миру

психологический портрет великого человека во

всем многогранном, сложном и противоречивом

богатстве его личности. Вместо непоколебимого

героя и мудреца, каким представлялся дотоле и

Цицерон, и всякий деятель классической древ-

ности, образованная Европа увидела человека,

которому ничто человеческое не чуждо, челове-

ка со всеми его достоинствами и недостатками.

11а первых порах это казалось разочарованием:

Петрарка, впервые обнаружив в 1345 г. письма

Цицерона к Аттику, был так взволнован этим

чтением, что написал оратору латинское письмо

на тот свет, наивно сочувствуя Цицерону и со-

жалея, что у него недостало духа вести уединен-

ную жизнь мудреца и он предпочел ей преврат-

ности политики. Но вскоре затем именно эта

полнота человечности была воспринята передо-

вым обществом как часть нового культурного

идеала и послужила одним из образцов для фор-

мирующегося гуманистического представления

о человеке.

Гуманистический идеал Цицерона, также ока-

завший глубокое влияние на формирование

представления о человеке в новоевропейской

культуре, был составной частью общих соци-

ально-политических взглядов Цицерона — его

мыслей о «согласии сословий» как основе госу-

дарственности и о «правителе республики» как

об идеальном блюстителе такого согласия. Для

того чтобы вести государство, «правитель респуб-

лики» должен знать свою цель — общее благо

и высшую справедливость — и владеть своим

средством — красноречием, способным убедить,

объединить и направить к этой цели всех граж-

дан. Знание общего блага дает ему философия,

владение всепобеждающим красноречием — ри-

торика. Так в идеальном образе «правителя»

гармонически соединяются эти две области

культуры, так преодолевается разрыв между

«жизнью созерцательной» и «жизнью деятель-

ной», так возрождается древний полисный иде-

ал человека — греческий «общественный чело-

век», римский «достойный муж, искусный в ре-

чах». Портрет такого идеального деятеля Цице-

рон изображает в трактате «Об ораторе», про-

тивополагая его одностороннему суемудрию фи-

лософов и суесловию ораторов. Сам Цицерон по

мере сил старался воплотить этот идеал в соб-

ственной деятельности; он широко вводит в свои

речи рассуждения на философские темы (о пра-

ве в речи «За Мурену», о «достойном досуге» в

речи «За Сестия») и приписывает свой оратор-

ский успех во многом этим непривычным и по-

тому интересным для римского слушателя вы-

соким темам. В целом реставрация такого полис-

ного идеала «общественного человека» была, ко-

нечно, утопией, как утопией была сама рестав-

рация полиса в Риме, но программное значе-

ние этого образа, объединяющего человека мыс-

ли и человека дела, осталось действенным для

многих веков европейской культуры.

Цицерон — первый в европейской и мировой

культуре писатель, за сочинениями которого с

планомерной отчетливостью выступает его соб-

ственная личность. Таково было свойство его

речей и в еще большей мере его писем, сохра-

нившихся случайно и не назначавшихся для из-

ГРЕЧЕСКАЯ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА I В. ДО Н. Э.

445*

даиия. И наряду с мастерством Цицерона-ора-

тора, широтой и многосторонностью Цицерона-

мыслителя, это свойство не в последнюю оче-

редь определило величие его образа в глазах по-

томства. Он представал как человек, доступный

всем людским сомнениям, но умеющий строить

свою жизнь по меркам высших ценностей, бо-

роться за обреченное дело и погибнуть в борьбе.

Он остался для Европы воплощением гуманизма

республиканской античности. Средние века и

Возрождение учились представлениям о челове-

ке и его долге прежде всего по его философским

сочинениям, эпоха Просвещения — по его поли-

тическим речам, XIX век — по его переписке;

но его выдающееся место в системе культурных

ценностей Нового времени всегда оставалось не-

изменным.

Третий аспект деятельности Цицерона — соз-

дание латинского литературного языка — на-

столько важен, что заслуживает более подробно-

го рассмотрения.

Как и во многих других культурах, прошед-

ших ускоренный путь начального развития, в

римской культуре развитие формы отставало от

развития содержания. Главной заботой пред-

шествующего периода римской литературы бы-

ло усвоение тематики и проблематики греческой

культуры; выразительные же средства, какими

располагал латинский язык, были еще весьма

несовершенны; язык не знал стилистической

разработки, в нем беспорядочно соседствовали

архаические выражения древних жрецов и зако-

нодателей с новомодными греческими словечка-

ми, бытовые и просторечные обороты — с тор-

жественными поэтическими речениями. Необхо-

димо было упорядочить эту пестроту, диффе-

ренцировать средства литературного языка, от

иных отказаться, а иные развить и обогатить.

В области лексики речь шла о том, чтобы уточ-

нить стилистическую окраску синонимов, отде-

лить слова литературные от просторечных, поэ-

тические от нейтральных и т. д. В области мор-

фологии речь шла о том, чтобы нормализовать

разнообразные варианты флективных форм,

признать одни из них «правильными», а другие

«неправильными». В области синтаксиса речь

шла о том, чтобы унифицировать средства свя-

зи слов и предложений, соблюдать единство

главного предложения и иерархию придаточ-

ных, что позволяло заключать сложную мысль

в сложную уравновешенную фразу — период.

Основой для стилистического отбора были обы-

чаи разговорной речи образованного общества

(«вежество», urbanitas), подспорьем — грече-

ские грамматические теории аналогии и анома-

лии; спорных вопросов оставалось много, и они

служили предметом живейшего обсуждения и

полемики. Так, Цезарь выступал поборником

Цицерон

Мрамор. I в. до н. э. Рим. Музей Капитолия

принципа аналогии, а Цицерон — принципа ано-

малии.

Главная заслуга в нормализации латинского

языка принадлежит Цицерону. Его опорой в

этом была теория трех стилей — высокого, сред-

него и простого (восемнадцать веков спустя, ре-

шая аналогичную задачу стилистической норма-

лизации русского языка, к этой же теории и к

опыту Цицерона прибег Ломоносов). В грече-

ской риторике эта теория имела лишь вспомо-

гательное значение, для Цицерона она стала од-

ной из основных. Она позволила ему системати-

зировать запас слов, форм и синтаксических свя-

зей латинского языка применительно к различ-

ным стилям и функциям речи.

В том, что касается отбора слов, главной

целью Цицерона было выделить тот средний,

стилистически нейтральный слой лексики, кото-

рый мог бы стать основой естественного, выра-

зительного и гибкого прозаического слова. Арха-

измы, поэтизмы, просторечные слова, греческие

заимствования он из этого слога изгоняет. Де-

лает он это в различной мере в различных жан-

рах: в письмах он держится разговорного языка,

446

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

напоминающего подчас Плавта или Теренция,

щедр на неологизмы, пересыпает речь гречески-

ми словечками; в трактатах он строже держится

изящного «вежества» и лишь по необходимости

употребляет греческие философские и риториче-

ские термины; в речах он строже всего, и отсту-

пления от чистоты слога встречаются там лишь

со специальным, обычно ироническим оттенком.

В том, что касается расположения слов, главной

целью Цицерона было создать латинский пери-

од — уравновешенную разветвленную систему

взаимного подчинения главных, второстепенных

и третьестепенных предложений, позволяющую

одним умственным движением охватить боль-

шой и сложный комплекс мыслей. Период рас-

членяется на колена и на отрезки, они распола-

гаются в сложной симметрии поворотов и конт-

растов и заканчиваются ритмически построен-

ной словесной каденцией. Вот типичный для

Цицерона сложноподчиненный период, которым

открывается его речь в защиту поэта Лициния

Архия: «Если я обладаю, почтенные судьи, хоть

немного природным талантом,— а я сам сознаю,

насколько он мал и бессилен; если есть во мне

навык к речам,— а здесь, сознаюсь, я кое-что

уже сделал; если есть для общественных дел и

польза, и смысл от занятий моих над творенья-

ми мысли и слова, от научной их проработки,—

и тут о себе скажу откровенно, что в течение

всей моей жизни я неустанно над этим трудил-

ся,— так вот, в благодарность за все, чем я те-

перь обладаю, вправе потребовать здесь от меня,

можно сказать, по законному праву защиты вот

этот Лициний» (Перевод С. П. Кондратьева).

А вот более простой сложносочиненный период

из той же речи — знаменитая похвала наукам,

переложенная впоследствии Ломоносовым:

«Другим радостям нашим ставят пределы и вре-

мя, и место, и возраст, а эти занятия юность на-

шу питают, старость услаждают, в счастье нас

украшают, в несчастье прибежищем и утешени-

ем служат, радуют нас дома, не мешают в пути,

с нами они и на покое, и на чужбине, и на отды-

хе». Искусное расположение сложноподчинен-

ных и сложносочиненных периодов создает сти-

листическую перспективу, позволяющую легко

следить за движением мысли и речи.

К сожалению, мы лишены возможности су-

дить, насколько способствовали становлению

латинского языка и стиля другие римские ора-

торы. Самым талантливым из них считался Гай

Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.), знаменитый

полководец и диктатор, примыкавший в своих

речах к аттицистам: «Будь у него больше вре-

мени для красноречия, он единственный из рим-

лян мог бы померяться с Цицероном»,— пишет

о нем Квинтилиан. Его речи не дошли до нас,

сохранились лишь его «Записки о галльской

войне» и незавершенные «Записки о граждан-

ской войне» — апология его военных и полити-

ческих действий против галлов в 58—52 гг. и

против Помпея в 49—48 гг. По-видимому, это

лучший образец стиля римского аттицизма: про-

стота, четкость, ясность, ограниченный до ми-

нимума запас слов (отчего Цезарь и стал в Но-

вое время первым «гимназическим» автором),

сознательное уклонение от всяких риторических

прикрас (отсюда название «Записки», а не

«История»), строгое стилистическое единство

(ради этого речи персонажей, подчас довольно

большие, переданы в косвенной форме), види-

мость полной объективности (рассказ о себе в

третьем лице). Сила Цезаря — в его энергичных

периодах, разом охватывающих обстановку дей-

ствия, его направление, препятствия и исход:

если Цицерон — мастер периода в рассуждени-

ях, то Цезарь — мастер периода повествова-

тельного. Вот пример («Галльская война», III,

5): «Когда битва шла уже более шести часов и

у наших уже не хватало не только сил, но и

снарядов, а враги наступали все упорней и уже

начинали, пользуясь нашим изнурением, сры-

вать вал и засыпать ров,— положение дошло до

последней крайности,— тогда Публий Секстий

Бакул, старший центурион, уже упомянутый

как отличившийся множеством ран в нервий-

ском бою, а с ним Гай Волусен, войсковой три-

бун, муж большого ума и доблести, спешат к

Гальбе и заявляют, что теперь единственная

надежда на спасение — это прорваться и риск-

нуть на крайнее средство».

Тонкость стилистических различий, достигну-

тая мастерами прозы в развитии латинского

языка, необычайно велика. У Цицерона не толь-

ко язык речей отличается от языка трактатов, а

язык трактатов — от языка писем, но и среди

самих речей ощутима разница между более сво-

бодным стилем речей судебных и более стро-

гим — речей политических, а среди речей поли-

тических — между речами перед народом и ре-

чами перед сенатом; трактаты риторические на-

писаны с более строгим отбором слов, чем трак-

таты философские, а среди писем чувствуется

множество градаций между письмами деловыми

и дружескими, письмами к дальним знакомым и

к близким друзьям и т. д. (это особенно видно

из сравнения с письмами корреспондентов Ци-

церона, стилистически крайне примитивными).

Даи^е внутри одной и той же речи Цицерон за-

метно разнообразит язык и стиль: в «изложе-

нии» дела он обычно выдерживает простой

стиль, в «заключении» — высокий. Приметой

простого стиля считался юмор, примером высо-

кого стиля — пафос: и в том и в другом Цицерон

показал себя несравненным мастером. Сборники

его шуток издавались отдельно, а пафос его на-